– Вы ждите, святой отец захочет с вами поговорить – сам к вам и обратится. Он не со всеми говорит. В Тобольске Софийская церковь – место широко посещаемое. По притвору я семенила в джинсах – мне из специальных припасов выдали юбку и огромный платок: нельзя в храм с непокрытой головой. Свечи продают у входа – 2 рубля, 1 рубль, иконки, библии и церковные календари, всем этим бабульки малюсенькие торгуют, они на одно лицо, и нет никакого на лицах выражения. Не разберешь: они раздражены или испытывают симпатию.
Указали мне дверь, скрывающую внутренние комнатки, там келья и трапезная, архимандрит готовится к богослужению. Стойте и ждите.
Вышел наконец священник – небольшого росточка, худой до истощения, черная ряса на нем, ни на кого не глядя, прошуршал мимо – и скрылся в алтарной части. В правой стороне храма собрались верующие. Судя по всему, веровали они истово – тут же упали на колени и бессчетные били поклоны до земли, осеняя себя крестом.
Священник стоял спиной к собравшимся, до меня доносился только его ровный голос.
В левой части храма готовились девушки-хористки, вот они запели удивительно чистыми и тонкими голосами. Взмахи рук капельмейстерши, но впечатление, что они держали ритм самостоятельно, интонировали сложные арии, не фальшивя. Я невольно заслушалась. В православной молитвенной песне смирение и мольба.
В конце – высокие ноты, длиннейшие фразы на одном дыхании. Солистке бы в оперу, неуместное подумалось. Голос отца Зосимы звучал более часа, в нужные моменты включался хор, и было в девичьем пении что-то языческое, искреннее и непостижимое, голоса вытягивали бесконечные мелодии, запредельно долго и высоко-высоко.
Гармонии службы красоты невероятной. Обычный ведь день, не праздничный. И коленопреклоненная паства, согбенные спины, лбы в деревянный пол. Не было ощущения искусственности, в этом городе я впервые увидела храм божий, где молитвенный экстаз не был показным.
Люди освобождались от греховных помыслов, от суеты отгораживались поклонами, защищались от суеты и порчи.
Отец Зосима будто дирижировал исподволь, направляя богослужение.
Служба закончилась, священник осенял верующих крестом, к нему мгновенно выстроилась очередь для частной беседы. Зосима выслушивал каждого, не торопясь отвечал на вопросы. Я застыла, созерцая ритуал. Когда архимандрит поравнялся со мной – осмелилась спросить, могу ли я надеяться на личную встречу.
– Приходи завтра в одиннадцать. Тебя зовут как?
– Светлана. Мой прадед работал когда-то в Благовещенской церкви. Васильев Алексий, настоятель.
– Ты приходи завтра. Сейчас молитва у меня вечерняя. А ты поклонись святым мощам отца Гермогена. – Рукой повел: – Вон там.
Я долго стояла над святой ракой с чернеющими сморщенными останками. Выполнила, что отец Зосима наказал.
Огляделась еще раз, собор необычайно красив изнутри. Отделан любовно, золотые оклады икон. Сверкающий иконостас, чаши со свечами, растекающийся запах ладана. Число собравшихся на службу уменьшалось, я тоже тихонько направилась к выходу, оставив в сундуке, доверху набитом предметами одежды «для неподготовленных посетителей церкви», юбку с завязками и платок.
В задумчивости потом двигалась к смотровой площадке, очень хотелось на те дома посмотреть, что внизу.
На скамеечке по пути следования, у музея, мой давний знакомец сидит – на этот раз в полной экипировке Кота Бегемота. «Ничего не делаю, примус починяю», – ну да. В точности.
И глаза кружка́ми темных очков скрыты, тросточка при нем и потертый кожаный портфель, тоже черный, естественно. Володя будто специально меня дожидался. А может, и правда ждал:
– Хочешь, спустимся по ступенькам? Пройдем по улочкам к губернаторскому дому – у меня ключи есть, я раздобыл. Покажу тебе, как комнаты Царской Семьи выглядели. Но ремонт там, ты помнишь. Так что визит – секрет.
– Пойдем, конечно. Ты знаешь. Я сейчас службу в соборе слушала. Впервые так хорошо мне было в церкви. Никогда раньше не видела, чтобы верующие молились так истово. И до сих пор мне голоса хористок слышатся, удивительные голоса! То ли плачет, то ли исповедуется, экстатическое пение.
– Студентки нашего колледжа искусств. В Софийском соборе, конечно, лучшие поют. И верующие. Да у нас весь город богомольный. Традиция. В городе 19 работающих церквей! А когда-то было 33.
Люди по субботам и воскресеньям идут в Божий храм, а главное – они задают вопросы. То, что за неделю накопилось, нужно непременно священнику сказать. Советуются. Тобольские храмы вовсе не декорация.
– Володя, об одном спросить бы у кого-то, да не у кого. Меня смущало и смущает в людях, называющих себя верующими, это ожидание непременного (а часто и требование: «помоги немедленно!») – вознаграждения от Господа. В обмен на веру. Я помолилась, и Бог мне помог. «Боженька меня спас», как говорит одна моя знакомая, очень часто. А если не помог, «не спас» – не молилась бы? И вот это ощущение избранности: «Я верую!» Любовь ко всему человечеству в целом и к себе… а к конкретным «остальным людям» – нечто вроде презрения. Никогда не обращал внимания? А ты верующий, Володя?
– Я краевед. В документах роюсь. Информацию накапливаю. Эта работа мне нравится.
Не могу назвать себя верующим – и неверующим тоже не могу.
– Как и я. Да, мы говорили об этом, что это я… В общем, настроение у меня благостное. И воздух этот, сгущенный в низине, – нежным кажется, обволакивающим.
– Это сырость, Света. У нас сыро по вечерам.
Дом Свободы, двухэтажное белое здание, благородно возвышающееся на площади, закрыт на реставрацию, меня еще Полина предупреждала – внутрь не пускают никого, но если Владимир решится… то мы на все закроем глаза и никогда ничего не узнаем. – Она улыбалась с невинной лукавинкой, как всегда.
– Музей Романовых собираются открывать. А у меня особые воспоминания. Год назад кино тут снимали.
Из видавшего виды портфеля Володя извлек связку ключей. Мы приблизились к дверям, Кот Бегемот позвенел железками, наконец нашел нужные – и два тяжелых замка, один за другим, открылись без труда.
– По секрету скажу – у меня ключи всегда при себе. Я там даже ночевал как-то. Тогда кино снимали, я с группой день и ночь, неотлучно. А теперь ремонт, реставрация. Обидно – там теперь ненастоящее будет. Мебель заново делают по чертежам. По-богатому. Долго совещались, решили не пугать посетителей обветшалостью. Тобольск, как ты заметила, город богомольный, люди здесь добрые. Осторожнее, пылищи много, старайся на вычищенные половицы наступать.
Мы бродили с ним по коридору, входили в комнаты, мне казался сном этот вечер. Знаменитый балкон – Царская Семья в изгнании дышала свежим воздухом, здесь изможденная Царица в непременном кресле на колесиках наблюдала за любимым ею народом, о спасении которого она страстно мечтала. О спасении России думала.
Царица была дама деятельная. Властная. Но во время ссылки – тихой и скорбной сделалась.
Вначале они выходили свободно, потом Дом забором обнесли – слишком большое оживление начиналось вокруг губернаторского дома, люди шли поклониться Царю-богопомазаннику, поприветствовать. Впрочем, Царя приветствовали в Тобольске повсюду, из-за чего передвижение Семьи по городу резко ограничили.
Из воспоминаний Татьяны Мельник-Боткиной, дочери лейб-медика Евгения Боткина: «По воскресеньям Их Величествам разрешали ходить к ранней обедне в храм Благовещения, находившийся в нескольких шагах и в который можно было пройти через городской сад, почти прилегавший к загородке около губернаторского дома. По всему саду расставлялись в две шеренги солдаты, между которыми проходили Их Величества и свита. Эта радость иногда омрачалась огромным стечением народа, стремившегося увидеть Царскую Семью».
Государь в своем дневнике 8(21) сентября писал: «Первый раз побывали в церкви Благовещения, в которой служит давно наш священник. Но удовольствие было испорчено для меня той дурацкой обстановкой, при которой совершилось наше шествие туда. Вдоль дорожки городского сада, где никого не было, стояли стрелки, а у самой церкви была большая толпа! Это меня глубоко извело».
Крепкий балкон, но работы ведутся, Володя предупредил – он не ручается за надежность перекрытий, лучше от дверей не удаляться. Я не удаляюсь.
Отсюда они смотрели на церковь. А маленькая девочка Лиза из дома при церкви все высматривала, не покажется ли Цесаревич. Хоть на миг.
– Володя, а ведь драгоценности зарыты где-то поблизости, я чувствую это. Мне казалось, что в лесу – но нет…
– Света, у нас тут где ни копни – что-то да находится. Дорогу строили, рабочий ямку рыл, один на один с лопатой. Во что-то твердое инструментом попал. Там статуэтки, ковши, посуда. Золото скифов обнаружили, древнее захоронение. Раньше черные копатели, их «черными археологами» называют, ломом да кирко́й врубались в любые возвышения, потом с металлоискателями бродили. Чего только не находят! Сейчас меньше ковыряются, в тюрьму загреметь – плевое дело. Я не об этом. Тут земля – сокровищница. Скифское золото, гагаринское, татарское, царское. Уже не ищут. Устали, и неприятности одни от этих находок. Еще один секрет: в Сибири тайной больше, тайной меньше – сумма не меняется. Мне интересней узнавать, как люди жили, какие характеры у них… я собиратель историй. Предметы – пустые хлопоты.
Он аккуратно закрыл балконную дверь, взял меня за руку и увлек за собой – пойдем, я тебе единственную отделанную комнату покажу, место для общих сборов.
Мы двигались по коридору, и он безостановочно рассказывал.
– Всего в доме восемнадцать комнат, Семья занимала восемь. Ванная и туалет, о которых так много написано, – и оскорбительные слова на стенах солдаты оставляли, и надзирали за девушками во время утренних и вечерних процедур. Но там пыль и строительство, мы туда не пойдем. А вот кабинет стоит внимания, он доступен для нас с тобой. Только для нас.
Царь своего любимого Лескова вслух читал, не только его, конечно, и Конан Дойля, и Библию, список литературы обширный. По вечерам – непременные молитвы, Романовы веровали истинно. Хотя все эти разговоры о предсказаниях, которые их так интересовали, меня настораживают, это особая тема. Веровали истинно, сомнений нет.