– А вот сложно сказать. По этим воспоминаниям судя, они все приехали к Святителю Иоанну, несмотря на то что он уже триста лет как умер, сто лет назад проставлен как святой. Но звучит снова и снова: «я приехала к Святителю Иоанну девятнадцатилетней девчонкой»… Они все приехали к нему.
Евпраксия-матушка еще жива, рассказывала – вот она приехала и пела по храмам, ее всю жизнь гоняли, закрывали в тюрьме, сажали на несколько лет как психически ненормальную, как тунеядку – хрущевские гонения были, а она только пела по церквям, нигде официально на работу не устроена. Вот ее, как тунеядку, в тюрьму посадили тогда.
Но тем не менее, как она сама говорила – она сейчас уже ходить не может, дома сидит, – что ей все равно было, какой владыка, какой священник – молодой, немолодой, старенький, нестаренький, – она со Святителем Иоанном всегда, с ним одним.
Матушка Евпраксия с ним как-то общалась – видимо, опыт мистического общения у нее есть.
Как это происходит – я молодой, ничего об этом сказать не могу.
– Вы молодой, но тем не менее я рядом с вами чувствую удивительное спокойствие, беседую – и мысли упорядочиваются. Уверена, не я первая об этом говорю. Вы умеете материал в последовательности и без усилий по полочкам разложить. Особый дар. Действительно, я в вашем присутствии очень комфортно и хорошо себя чувствую. Редко встречаешь таких людей.
И еще один вопрос у меня, мы уже коротко затрагивали эту тему. Вы сказали: «Я проректор по науке всего лишь, духовность более важна». С тех пор думаю – а духовность эта, она как и в чем проявляется?
Когда вы ощутили бы, что вы уже в состоянии и научной частью, и духовным воспитанием заниматься? Что показатель? Отсутствие сомнений, соблазнов, искушений и греховных помыслов?
– Сложно ответить, вы поймите. Я почему о науке так пренебрежительно…
– Извините, что перебиваю, но я, напротив, чувствую свою ущербность, если есть пробелы в знаниях на ту или иную тему, а в семинарии преподают философию.
У вас накоплен багаж глубоких знаний, и это чувствуется в беседе, что и настраивает определенным образом. При этом рассудительность и доброта в ваших словах. Любую дискуссию выиграете с деликатностью, умея не задеть чувства своего оппонента…
– Хорошо, но пассаж насчет дискуссий оставим на вашей совести, это целый пласт бытия. – Отец Петр задумался, но я о сказанном не пожалела. О сложном он говорит запросто, не боится неожиданных вопросов и на удивление терпелив.
Он снова сосредоточил на мне взгляд и продолжил:
– Чем отличается образованность от духовности, в этом вопрос? Я как могу сформулировать это… Дело в том, что интеллект – такая вещь, один ученый ее сравнивал с мышцей. С наскока возьмешь томик Шлейермахера – никогда в жизни больше трех страниц не прочитаешь. Точно так же, как подойдешь и возьмешь гирю девяностокилограммовую – два-три раза поднял, и все, потом у тебя ни желания, ни сил не будет. Все должно быть постепенно. Интеллект, как отчасти и физические способности, развивается усидчивостью, постоянными занятиями и так далее. Как у знаменитого атлета, так и у научного спортсмена, который имеет серьезные достижения, на определенном этапе возникает ощущение, что «я превзошел других», то есть вопрос в том, что человек достигает высоких ступеней. И кажется естественным, что теперь соревноваться с дилетантом – для чемпиона или общаться со среднестатистическим студентом – для интеллектуала скучно.
Так или иначе, возраст и нагрузка постоянная – и возникает чувство превосходства, вознесенности собственной над другими. По-духовному это называется гордостью.
А гордыня – самый трудно выкорчевываемый грех. Избавиться от гордости, особенно когда есть какие-то для того основания и предпосылки, – от нее избавиться практически невозможно. Всегда остается она на самом пакостном уровне, на генном – и никуда от нее не денешься.
Возноситься священнику ни в коем случае нельзя, кем бы он ни был – никак нельзя. Любому ученому можно хвастаться и гордиться: я доктор наук, только я один могу об этом судить. – Тут отец Петр засмеялся, и странно было бы, если бы сохранял серьезность, причем святой Гермоген, портрет за проректорской спиной висит, мне показалось, тоже саркастически улыбнулся… а впрочем, у архимандрита лицо на портрете довольно издевательское, особенно взгляд. – У меня есть знакомые, которые нередко полемику свою заканчивают словами – ну, в конце концов, я доктор наук, я лучше знаю.
– Это же не всерьез заявляют, наверное.
– Тем не менее нередко так получается. А человек, так скажем, призванный несколько по-другому, оказывается в рамках закона духовного. И если посмотреть – у нас помимо истории, помимо сугубо философских богословских занятий, есть прекрасные духовные чтения, в этих книгах нередко находим жизнеописания тех людей, которые достигли Царствия Божьего.
Спасение – это то, ради чего мы в церкви живем, и вот во многих книгах – жития святых, патерики – описывается образ обычного христианина, который, может, ничего выдающегося и не сделал, но достиг своей духовной цели – и он прославленный святой. Мы здесь, живя на земле, к нему обращаемся, к тому же Святителю Иоанну.
Действительно, жизнеописания святых сейчас являются как бы инструкцией – как жить, чтобы спастись. Ни Кант, ни Гегель к святым не относятся, а вот какие-то простецы, которые ни читать, ни писать не умели, а отдали все свое сердце на служение Богу, – таких сотни, если не тысячи.
Святитель Иоанн Тобольский был ученым, он переводил с латыни на славянский язык многие книги, он профессор Киево-Могилянской академии, в то время она так еще называлась. До того как его сюда отправили, он активно занимался просвещением, у него была своя типография. Очень много трудов и переводов его собственной рукой написаны. Настоящий ученый был, на хорошем уровне.
Тем не менее, когда он оказался здесь, в Сибири, уже в преклонном возрасте, он прославился и достиг Царствия Божьего отнюдь не научными трудами, а тем, что он был очень странноприимный, любил принимать и угощать гостей, он нищих кормил – организовывал социальные обеды. Нагружал обоз обедами и ездил по окраинам города, кормил нищих.
Здесь была тюрьма, вы видели – на соседнем холме тюремный комплекс.
Иоанн ночью подкупал стражников и приходил к заключенным. Это серьезная была тюрьма, каторжные корпуса, он приходил к этим каторжанам – они отребье общества, а он приходил и угощал их, беседовал о Евангелии. Именно этим он прославился, а не ученостью.
Поэтому, когда мы говорим о качествах будущего священника, о качествах хорошего пастыря, то речь не о науке как таковой, не о базовых знаниях, но в первую очередь именно о духовной составляющей. И сказать, что кто-то этого достиг…
Вот сказать про нашего отца Зосиму. Многие уверены, что он будущее видит и что по молитве его люди исцеляются, но поймайте его и спросите – батюшка, вы святой? Он скажет – да какой я святой?
– Я уже спросила. Успели повидаться и поговорить. Не то чтобы так именно и спросила, но сказала, что он общается с огромным количеством людей и, наверное, видит каждого насквозь, знает, как и что с человеком происходило, мысли читает.
То есть да, я спросила: а может ли он так видеть? Это как раз у него бурную реакцию вызвало. Он стал активно возражать. Сказал, что старцы, которые обладали такими способностями, уже давно умерли и было-то их наперечет, в девятнадцатом веке всего трое, они давно уже умерли. Отец Зосима, со мной беседуя, был спокоен и выдержан, голос тих, и те мои слова – единственное, что вызвало у него страсть. Хотя минутой раньше уверял, что человек жесток и ошибок много совершается именно из-за страсти.
И вдруг сам Зосима стал страстен, отнекиваясь от своего особого дара.
В остальное время нашего общения он говорил о том, что христианство – это постоянные молитвы и нужна полнота веры.
У меня вопрос к вам уже после беседы с ним записан. Вы сейчас говорили об особом даре Иоанна Тобольского: доброта прежде всего. Святитель нес веру и любовь, он говорил с каждым человеком, обнадеживал даже отверженных. Это так?
– Ну, вообще, Христос в Евангелии сказал: по тому узнают, что вы мои ученики, когда любовь будете иметь между собой. Самый главный показатель. Не сколько церквей у вас будет, не сколько крестов, машин или чего-то. А когда любовь будет между вами. А получается, что любовь настоящая – недостижимый идеал…
– Так в Евангелии, если правду говорить, между заявленными персонажами любви не было. И ученики ругались.
– Да, и ученики ругались. Но тем не менее это идеал, к которому необходимо стремиться. А Христос – вот вчера буквально Евангелие читали, он вышел и к богатым, и к бедным, он на улице подбирал какого-то прокаженного, от которого все отворачивались, и тут же заходил в дом богатея, которого средний класс осуждал за то, что много нахапал, и говорил: я принес свое слово всем. Сейчас говорить про эту любовь сложно.
Дело в том, что любовь – это в русском языке такое очень простое слово, оно все сразу обозначает. Я маму люблю, это тоже любовь, родину люблю, я не знаю – кого еще я люблю, для примера говорю – и в то же время есть понятие «заниматься любовью» – используют это же слово. И любовь к Богу – это же слово. Слово это у нас очень опошлено.
– Это как в любом языке. Но все, что вы перечислили, – разные формы, разные проявления любви.
– Это ни в каких языках такого нет. Я не знаю, может в европейских, ну как в английском, там love – и все. А вот в греческом, языке богословия, есть пять слов, которые обозначают любовь – Эрос, от которого эротика произошла, – низменная любовь, есть еще Порнос, это еще хуже, есть слово Филия – это больше дружба, есть слово Сторге – любовь, развившаяся из дружбы, а есть Агапи – любовь возвышенная, любовь невещественная. Это та самая духовность, о которой мы говорим.
– Но эта любовь «агапи» – она тоже ко всему? К жизни, к погоде, к людям, та любовь, которую ты несешь в себе, любовь-добро?