Ты запомни пока, а подрастешь – поймешь. Да и понимать не надобно, отцу поверь. Ты у меня ладный уродился, явился в этот мир в хороший день. Бог тебе в помощь, Алеша. Не боись, сынок, демоны тебя стороной обойдут.
И теперь бродит Алексей по тем же таежным тропкам, с детства изученным, ношу свою на спине тащит, на гладкий черенок заостренной как следует лопаты, заступом задранной вверх, опирается и не может слезу удержать. Березе белой, что ли, плакаться? Рассказать, как в июле, по пути в Тобольск, сбросили человекоподобные упыри да ироды, оборотни, что русскими людьми прикинулись, – ведь не может такого быть, чтобы русский человек от веры своей отрекся! – сбросили они православного епископа Гермогена с парохода «Ока». Мешок с грудой камней к ногам его привязан.
И над телом его измывались. Бесы на волю вырвались и разгулялись по всея Руси.
Нет больше Гермогена, мудрого наставника, спасителя и защитника. После молебна того рождественского он укрытие мне отыскал, в монастыре спрятал. От рук мятежников я не пострадал. Кто теперь поможет мне, неразумному? – вопрошал священник белеющую березу, тонким бесконечным стволом уходящую ввысь.
И вдруг ему голос зазвучал Гермогенов – и не почудилось, голос разносился эхом, да и никого в том лесу, только Алексей стоит. Один.
Сказано было ясное, понятное для разумения: «На том месте, где стоишь, там и рой. И не печалься, друг мой верный, Господь тебя не оставит. Ибо молюсь я за тебя и за супругу твою, и за деток. Пусть страх оставит тебя, бояться тебе нечего. Убереги от злодеев сокровища, как тебе Царь наш батюшка повелел. Верность твоя в том. И преследователи дорогу к ним не найдут, и волос с головы твоей не упадет, и детки твои сохранны будут и невредимы, прости им прегрешения их.
С нами Господь. Аминь».
Да, прости им прегрешения их. Ибо не ведают, что творят. Лиза все со своим сенбернаром возится, ни до чего ей дела нет с тех пор, как Цесаревича увезли. Семен угрюм, Алексей ликом светел, да не в себе будто. Георгий в науки ушел, его и в доме нет. Сашка, старшенький, будь он неладен, не знаю уж, сколько камушков из заветного чемодана перетаскал, и таскал ли – не ведаю, но все о чем-то с матерью шепчутся.
Женка моя Лидия смотрит странно в последнее время, глаза прячет…
Не может простой человек такое испытание перенести. – Такое размышление у Алексея, а лопата все глубже в землю уходит, заступает он ногою, поддевает очередную стлань и комья глинистые в сторону отбрасывает, кучка растет. Нужно до сокровенных слоев дойти и там свое сокровище зарыть. Навеки. И чтобы никто и никогда. Сокровище сверкать должно тем, кто светел. Нынче некому сверкать и незачем. Схороню.
И вспоминал он все эти месяцы, когда зачастили к нему царевы посланники – а хороши они или пло́хи, кто разберет? Поручик Соловьев ему планы какие-то рассказывал, как явится, так и выходит, что нужно часть царского добра для подготовки мятежа отдать. И отдал немного, да тот пропал бесследно, и не слыхивать о том мятеже. Теперь с обыском каждый день нагрянуть грозятся. Раньше-то чемоданчик под кроватью стоял, тряпьем Лидкиным накрытый, а шпага в переборке стенной захоронена.
Кирпичников, писарь, и Чемодуров, камердинер царский, и учитель Жильяр – как знать, может, они надежные и Царю преданные, живота не щадя своего, но как знать, как знать… Понятная жизнь закончилась, собака без хозяина – бездомная и бесхозная, и веры ей нет, может и сама стащить, что плохо положено, и человека недоброго приветить.
Эх, Сашок, сынок ты мой непутевый, Сашка! Глаза туда-сюда бегают, а напрямую сказать не хочет. Но точно: тащит из чемоданчика и молчит о том. Единственный он у меня такой, и ведь выучил его лучше всех… да что там выучил, в такие времена, что пришли, – кому учеба надобна? Егоровым чемоданчик на сбережение отдал – те перепугались, обратно принесли. Да и верно. Так сохранней будет, – думал Алексей, сильней и сильней налегая на лопату. – Вернутся истинные владельцы, придет Богом помазанная власть, а дары-то целы! Ото всех уберег, никому не передал.
В Бога верую и Царю верю, никому более. Нынче и некому.
Поднял с земли, размахнулся как следует и бросил чемодан, обшитый белой льняной тряпицей, в глубокую свежую яму, туда же и шпага с ножнами из червонного золота полетела. Ух, загляденье! – стройно вонзился металл в землю. Вот и хорошо.
Вот и славно. Теперь летели обратно в яму комья земли, а перед глазами священника стоят другие глаза – чистые голубые очи Александры Федоровны, мученицы и страдалицы. Да как можно нежную голубицу, чувствительную тонкую женщину в таких условиях содержать? Она и передвигалась-то в кресле-каталке, животом нещадно мучилась, ноги ее не держали. А светла, аки ангел небесный.
Величавая матушка наша. И Цесаревич, смышленый малец да улыбчивый. И доченьки Царевы, лебедушки, прекрасней в жизни своей не видал.
Он подровнял землю, травки и сучьев сверху накидал, сапогами поверху клада сотворенного встал и попрыгал маленько, утрамбовывая, и запел – как давеча в рождественском молебне «Многолетие всей большой ектении» пели, вспомнив каждого члена Царской Семьи поименно. Со всеми титулами!
И закончил, для самого себя неожиданно: пропето отцом Алексием в семнадцатый день месяца июля тысяча девятьсот восемнадцатого года от рождества Христова.
Аминь.
Место под белой березой, где сокровища спрятаны, священник запомнил крепко, все знаки нужные закрепил, и отметки сделал, птицам небесным разве что понятные. Шел домой, опираясь на длинную отполированную ладонями рукоять лопаты, не надеясь вернуться засветло. Потому и канон нарушил, наказал: пусть вечерняя будет без него! Грех… но где сейчас правила соблюдают и кто? Все с ног на голову перевернуто. Пусть поют, отмолю. Отдали на сохранение… сохранил. Или схоронил, кто знает?
Вечерняя служба уже к середине шла, дьякон Преображенской церкви работает исправно. Прихожане у меня хорошие, не ропщут попусту. Отец Алексий в подсобной своей комнатке руки от черной земли отмыл, переоделся в одеяние, соответствующее статусу богослужения, вышел к алтарю и спиной к немногочисленной пастве повернулся. Серьезен, бил поклоны, крестом себя осеняя, а губы продолжали шептать:
«Многая лета Государю Императору Российскому Николаю Александровичу и Государыне Императрице Российской Александре Феодоровне, и…».
Служба вскоре закончилась, двое или трое верующих обратились к нему за советом, он каждому ответил обстоятельно, мыслями мечтая поскорее домой вернуться. При церкви дом его деревянный, там можно наконец передохнуть.
Только переодеться и смог, чай торопливый выпил, Лизаньку поцеловал, доченьку единственную. И собачку ее, черного крупноголового Тимошу, по загривку потрепал.
А после упал в постель, как подкошенный, благо с Лидией Ивановной они особо разговоров не вели, та молчит всегда и головой кивает меленько.
Среди ночи разбудил его шум – за стеною жалобно, безутешно плачет Лиза. Надсадно скулит собачонка, пока еще щенок. Что это у них там стряслось?
Отец Алексий в комнату вошел, одеяло поправил, крестом ее осенял, молился, потом словами успокаивал. Но Лиза неугомонна.
«Царевича убили, папенька! Их всех убили – Царя, Царицу, Цесаревича и девочек, папенька! В них Сатана стрелял из тысячи стволов, и снег летал по комнате, и крики такие стояли, мне сон был! Алексей не жив больше, папенька! Мы с ним никогда, никогда не повидаемся! Папенька, он не жив!» – Алексей Павлович обнял девочку за плечи, присев на кровати рядышком, концом простыни ей нос вытер, а ручьи слез все текли и текли.
Собака уже не скулила, а ревела ужасным рыком, будто выросла за эту ночь и теперь не щенок. Здоровенный какой сенбернарище мне купцом Федотовым подарен! – машинально подумал отец Алексий и прошел в кухню. Водички попить.
Шум не стихал. Лиза по-прежнему всхлипывала. Он взглянул на перекидной церковный календарь, июль на дворе, какой может быть снег! – и оборвал листок.
17 июля 1918 года.
Через неделю слухи о злодеянии в подвале дома Ипатьева стали обрастать подробностями. По той страшной комнате и правда летали комья белых перьев из простреленных навылет подушек, что прижимала к себе комнатная девушка Анна Демидова, убитая вместе с Царской Семьей. Именно эти перья, видимо, и показались снежными хлопьями дочери священника Лизе, рассказавшей отцу о кошмарном сне.
Потом зачастили с обысками. На что отец Васильев реагировал равнодушно, просил активистов не пугать детей, никаких драгоценностей ему от бывшего Царя не передавали.
«Русский Вестник», 18. 01. 2013:
«Осведомившись о том, – продолжал свои показания Н. Я. Седов в Екатеринбурге, – что я намерен отправиться в Тобольск, Б. Н. Соловьев объяснил мне, что в Тобольске принимает деятельное участие в заботах о Царской Семье местный священник о. Алексей Васильев […] В апреле сего [1918] года, на шестой неделе Великого Поста, я отправился в Тобольск. […] По прибытии в Тобольск я пошел к о. Алексею Васильеву […] На следующий день я уехал в Тюмень […]».
«По наводке Н. Я. Седова (см. цитировавшийся нами его допрос от 9 ноября) был совершен тщательный обыск у священника Алексия Васильева».
«Вчера, 24 декабря [1918 г.], – доносил прокурору Омской судебной палаты прокурор Тобольского окружного суда, – был допрошен священник о. Алексей Васильев, заявивший, что никогда никаких денег, оружия или документов б. Царской Семьи у него не было и нет, что с Седовым он виделся, но об этом ему ничего не говорил и никогда никакого палаша не показывал. После этого весь день судебным следователем, в моем и товарища прокурора Волотовского присутствии, производился самый тщательный обыск в квартире священника о. Алексея Васильева, в подполье, на чердаке, за зеркалами и картинами, в мягкой мебели, в перегородках комнат […], за обоями, в печах и на печах, в сундуках и во всех решительно открытых и скрытых помещениях, но обыск не дал никаких результатов. После этого, в присутствии о. Алексея Васильева и командированного епархиальным епископом депутата от духовенства, был произведен тщательный обыск и в Благовещенской церкви и ее алтарях, где настоятелем состоит о. Васильев, причем им самим и депутатом духовенства протоиереем Ременниковым были приподняты и открыты все шкафы и комоды, киоты икон, предъявлены жертвенники и приподняты облачения на престолах. Нигде в церкви никаких посторонних вещей или документов обнаружено не было. […]…В то же время был произведен обыск у живущего близ Ивановского монастыря, в 8 верстах от города Тобольска, бывшего Царского служителя А.П. Кирпичникова, точно так же не давший никаких результатов».