Миша принес мне жаропонижающую микстуру и по ложечке вливал в раскаленное горло, таким оно мною воспринималось. Он вымочил полотенце в растворе уксуса, прикладывал ко лбу, приказал повернуться на живот и растер спиртом спину до такой степени усердно, что она тоже раскалилась – спина цвета наковальни? – спросила я. Меня укутали в одеяло и велели лежать смирно, крепко закрыв глаза.
– Зрение в горячечном бреду может пострадать от перенапряжения. Бредить лучше с закрытыми глазами. Так что не стесняйся, говори, но глаз не открывай.
Я вырубилась, наверное. Когда сознание перестало молотить виски тяжелыми предметами, я открыла глаза, пытаясь найти стакан с водой. Мне очень хотелось пить. Миша сидел в кресле, держа мою руку в своей, но не двигался. Он спал.
Довела мужика до обморока, вот постоянно сама себя спрашиваю: как мне это удается?
Я попыталась высвободить руку, стакан воды стоял у дивана на полу, я бы дотянулась, но Миша тут же пошевелился. Я перевернулась и попробовала достать стакан другой рукой, не тревожа спящего, но сделала неверное движение и почти свалилась с дивана, чем разбудила его окончательно.
– Миша, извини, бога ради, я слонище в посудной лавке, но мне значительно лучше. Я просто хотела водички попить, а руку не хотела отнимать, потянулась, и…
Он подал мне стакан, по счастливой случайности целый и невредимый, и с удовлетворением констатировал: а ведь и правда, температура близка к нормальной.
– Во всяком случае, градус не повышается, я перепугался, что «скорую» придется вызывать. Лариса однажды так переохладилась во время затяжной однодневной экспедиции в тайгу, так я называл ее отлучки по местам боевой славы, что без «скорой» не обошлось. И в больнице она две недели провалялась, жесточайшее воспаление легких. Но потом отпустило. В тот раз пронесло.
Я уставилась на портрет женщины над диваном и спросила прямо, пользуясь своим положением не до конца выздоровевшей женщины, переживающей временную ремиссию:
– Миша, а подробней? О Ларисе и обо всем, что с ней связано?
Он молчал долго, я даже успела температуру проверить и перед носом его через три минуты градусником помахать: 37,4! Почти норма! К утру буду и вовсе здорова!
– Ну, к утру вряд ли, но давай не будем рисковать. Лежи смирно, а я расскажу тебе сказку. Или часть ее, пока не уснешь.
– Когда усну, уходи к себе в спальню. А то за мной завтра некому будет ухаживать. Ослабеет плечо.
– Обещаю. Раньше не мог уйти, не уверен был. Да и воду – кто бы тебе подал? Давай сначала переоденем тебя, не надо мокрое белье телом высушивать, вредно. Температура падает, ты потеешь, это хорошо. Вот тебе пижама сухая, и наволочку я поменяю. – Я сбросила мокрую рубашку, натянула сухие штаны и майку, Миша мне подал взбитую подушку. Я блаженно потянулась на постели, улыбнулись мы вместе. – Ну, хорошо, продолжим сказку мою.
Я слушаю, замерев на подушке и закрыв глаза для верности, чтобы взглядом его не спугнуть.
– Слышала ты о черных копателях? Это давнее развлечение сибиряков, их еще черными археологами называют. Теперь они металлоискателями вооружены, нет чистоты промысла. Раньше безо всяких металлоискателей, по народным приметам и признакам тайным – находили клады специалисты доморощенные, а иногда специально образованные, настоящих археологов среди «черных» тоже немало. В Сибири ведь где ни копнуть – можно сокровища любого времени отыскать. В легендарные времена князя Матвея Гагарина, губернатора всея Сибири, черные копатели оброк платили. И скандал вышел, что в момент расследования, учиненного над Гагариным, сочли, что мало он в петровскую казну денег копательских отдавал. Тут что правда, то правда. В основном к нему карман летело. И в тяжелый год, возвращая недостачу, Гагарин все, добытое копателями, принудил для выплат принести и сам в Санкт-Петербург переправил аккуратно.
Скифские курганы с бесценными вазами – тоже здесь.
Матвей Захарович Окрылин неистовым был. Профессиональным черным копателем. Никаким другим трудом не занимался. Жена его лет пятнадцать терпела, потом ушла к бухгалтеру Иванову, но не об этом речь. Лариса Матвеевна Окрылина, дочка его, с ним осталась, не отдал он дочку матери. Взятку дал огромную, и суд в его пользу решил.
С детства Лариса ходила с отцом в экспедиции. Чернокопательские. В школе прилежно училась, отец график изысканий к занятиям приспосабливал, по максимуму. Да и мать ему помогала, самого Окрылина мать, Мария Петровна. Готовила для Ларисы, стирала. Уроки, правда, проверять отказывалась, но Лариса и так хорошо успевала, у школы претензий не было.
Причем Матвей Захарович экспедироваться в одиночку предпочитал. Опасностей больше, риск – но и выигрыш куда круче. Делиться не с кем. Никто не в курсе.
Ведь в Сибири как: знают двое – узнает и третий. Пытки почему применялись? Пыточная правда.
Без пыток к информации доверия нет. Вот то, что кричит православный крещеный славянин, в болевом шоке из себя изрыгая, то и правда. А то, что по своей воле говорит, – пятьдесят на пятьдесят. Трое разное говорят – пытали каждого в отдельности, пока показания не сходились. Древняя традиция.
Рассказано что-то при двух свидетелях – идут два свидетеля и доносят. Все эти вопли «а кто написал 50 миллионов доносов» – какая чушь!
Традиция. Что во времена Грозного, что в петровские времена, что во времена сталинские…
Историю собственную не знают. Или сознательно передергивают. Это долгий разговор… и не понять, отчего одни люди с не шибко высоким происхождением сейчас ополчились на других с таким же не шибким происхождением, утверждая, что те, вторые, недостаточно благородны и, грубо говоря, «быдло».
Голубокровных нынче нет. Были, да вышли. Я думаю, Света, мы об этом еще поговорим. И кстати, если бы не вышли, то нас, российских подданных, всех до одного – сейчас бы не было. Не мы бы родились, а другие люди, какие и кто – неведомо. Может, новые террористы с бомбами до сих пор выбирали бы русских царей своими мишенями. Как дети малые воробьев стреляли из рогатки, так и русских царей мочили те, чьими потомками мы не являемся. Мы – неизвестно чьи потомки, все перемешалось. Но живы и живем, и нечего оскорблять друг друга попусту. Отвлекся я, извини.
Историю вспять невозможно повернуть, происшедшего не отменишь. Может, это и хорошо. К истории сослагательное наклонение неприменимо.
Какое все это отношение к Ларисе имеет? Почти никакого. Так, разговорился на ночь глядя… даже среди ночи. Длинный рассказ у меня. Ты уже спишь? Спи. Я тоже посплю, пара часов до рассвета еще есть.
Он поправил мое одеяло, подоткнул со всех сторон и ушел к себе.
Его последние слова тройным эхом отдавались, реверберировали, превращаясь в гулкое сопровождение сна. Да, я уснула тут же, но просыпалась чуть ли не каждые пятнадцать минут, лоб взмокший, я его концом простыни промокала, под утро догадалась влажные от пота штаны и майку на уже просохшую сорочку поменять. Чуть закрою глаза – радужные круги движутся, вижу лица мне незнакомых людей, мужчин и женщин, они о чем-то говорили, но я услышать не могла – о чем?
Утром, с трудом ориентируясь в незнакомой квартире, кляня себя за сговорчивость – болеть нужно на своей территории! Лежала бы на гостиничной койке и понемногу оклемывалась без свидетелей, так нет, – я нашла туалет, потом добралась до кухни, очень хотелось пить. И на цыпочках обратно, без промедления.
Тихонько и без лишних движений шмыгнула к отведенному мне дивану, затаилась, натянув одеяло на голову. Спряталась. И от Михаила, могущего появиться в любой момент, а состояние мое не располагает к общению – голова тяжело гудит, и красные набрякшие веки… к тому же, по мере улучшения моего внутреннего самочувствия, внешние и незначительные признаки болезни усиливались – насморк ни с того ни с сего, нос покраснел, и обе ноздри воспалены. Только этого не хватало!
Уткнувшись в подушку и сдавленно сморкаясь, стараясь производить как можно меньше звуков, я добралась до дивана для несостоявшихся утопленниц. Он пружинами не звенит, это вполне современная конструкция со всеми полагающимися прибамбасами, но у меня приступ кашля!
Когда я подняла голову – Михаил с дымящейся чашкой стоял передо мной, пахло медом и мятой – предположительно пахло, я не различала запахов, дышала шумно и трудно.
– Вот. С добрым утром, – пробубнила я.
Миша поставил чашку на пол, присел на краешек дивана, убеждая, что я «ну совсем молодец».
– Миша, мне стыдно, что на меня смотришь… «тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красная» – мороза нет, а нос малиновый. И дышать не могу. Да что ж за напасть такая, ни с того ни с сего.
– Я сам виноват, что купание в Иртыше устроил, и не отворачивайся от меня. Ты выглядишь прекрасно для человека, что целую ночь хрипел, потел и переодевался.
– Мишенька, да мне как раз хорошо, мне значительно лучше, ну такое ощущение, что хворь вот-вот пройдет, правда. Странная какая-то болезнь, я никогда вот так с полуоборота от надвигающейся грозы не падаю, а тут… Как в ускоренной съемке, то жар, то радости внезапной простуды, не смотри на меня, отвернись, я хоть в порядок себя приведу!
– Света, успокойся! Настаиваю, ты и в простуде выглядишь на сто процентов. Мое дело – следить, чтобы эта напасть как прилетела вмиг, так и улетела. Пей вот чай. Ты сегодня литра три должна такого чаю выпить, я обеспечу. Будешь лежать и слушать мои рассказы. Как только явственно ощутишь запах мяты и липового меда – дело пошло на поправку. Дыхательные пути прочистились.
Мед этот наш местный пчеловод мне поставляет, он вообще-то писатель, знаток истории и сибирских баек, назовем их легендами… хотя наш образованный пчеловод предпочитает слово «мифы».
Романы пишет, а собственный улей ему нужен для успокоения нервной системы. На даче готовит к печати очередные тома о Кучуме, а как усталость почувствует – надевает соответствующий случаю шлем с сеткой. И с пчелами разбирается.
– Как интересно. Город неординарных людей, и пером не описать, какие увлечения у каждого.