Пришли хмурым зимним утром люди в кожанках, свои же тобольские ребята, переодетые комиссарами. Добровольцев с собой привели, в один день заколотили двери и окна. Сноровистые. Одна из последних открытых церквей в городе оставалась. Семье какое-то время дозволили оставаться в прицерковном доме. Георгий давно уже в Омске живет. Семья у него разрослась, двое сыновей, жена строгая – дочка красного полковника, что она скажет, то он и выполнит.
А у Александра квартира просторная, в самом центре. Зовет. Грехи замаливает. Небось ждет, что и заветный чемоданчик к нему перейдет. Не перейдет. Теперь ни к кому не перейдет, никогда. Ничего, переберутся, будут как-то жить. И для детей лучше. Семен и Алексей вяловаты для жизни новой, я им духовную стезю полагал… да какая теперь духовная стезя, была, да вся вышла. А там работу найдут, Александр сказывал, что стране рабочие руки требуются. Александр – вот он как раз не пропадет. Умник, за него не волнуюсь.
А вот Лизанька-красавица, с ней посложней, она хрупкая и чувствительная. Нежная моя, грустная девочка. Лизанька с мужем Яковом едет. Не годится он ей, разве о таком супруге грезилось! Гимназию с отличием, и музыке училась, на фортепьянах играет. Уроки дает, а сама на третьем месяце беременности – я, говорит, папенька, обысками этими перепугана. У меня и фамилия теперь другая, Гребеникова. И ребеночек будет свой. Спрячусь в Омске, как мышка. В подпол. И скрестись не буду, буду тихонько сидеть, а вдруг жизнь по-старому повернется? Не веришь. Вот и я не верю, папенька. Унылая нынче жизнь, нераскрашенная. Маленькая была, ты меня картинки раскрашивать учил и церковные святцы для детей… Я росла и раскрашивать любила. Любила… – Тут она всхлипывает, по обыкновению, слово «любила» для нее только в прошедшем времени. Потому и с ребеночком спешит. (Ребеночек – это мама моя. У Елизаветы Алексеевны вскоре родится собственный «Бэби», и заботиться она о дочери будет с должным тщанием и смирением. Но слово «любовь» с глаголом в прошедшем времени перестанет произносить только после моего рождения. Я для нее свет в окошке, она – мое счастливое детство с ежегодными пансионатами у самого синего моря. Но это будет нескоро… пока что они собираются в Омск, бабушка беременна, а в большой семье переполох, предотъездные хлопоты.)
Как-то устроимся, Лизанька повторяет, не волнуйся, тебе это вредно. Откуда она знает, что мне вредно? Она чувствует. Никому ведь не открывал, что с того дня, как церковь заколотили, дышать полной грудью трудно, будто нож в сердце торчит. Потом отпускает. И опять.
Как мечталось о ясной судьбе для нее! Ласковая дочка, единственная. И к отцу прижалась, вот-вот заплачет. Тот ее по голове погладил, посидели так – и материнский голос раздался, заполошная же баба, что с нее взять? Снова наверх зовет – нам еще занавески перестирывать надо, скорей за водой к колодцу беги!
Да куда ж ей ведра таскать? А где Яков твой? В школе, он же физику преподает, забыл? Ученый у меня муж! – и засмеялась, дареное гнутое коромысло, издалека привезенное, ловко ухватила. Ведра пустые с двух сторон мерно качаются, и вдали ее силуэт…
Ровно спину держит, не сгибается. Будто не поповская дочка, а настоящая королевишна уродилась. Царевна. Осанка иглой, пальцы на руках княжеские, длинные и нежные. Привык Алексей Павлович дочкой любоваться, да только судьба ее не задалась. Так и будет уроками кормиться. Мужа кормить и ребенка поднимать.
Взвалит на себя любую ношу неподъемную – и легко, как это коромысло, понесет: к колодцу с пустыми, обратно – с полными. Лишь слегка бедрами покачивает, виду не подавая, как ей нелегко.
Нет у него доверия к Якову. Вокруг аналоя их успел обвести, радовался-то как! А он разведенный, оказывается. И весь, почитай, доход – бывшей супружнице и детям, с нею прижитым. Сидел бы в своей деревне, так нет, в город его принесло.
Тяжелая будет у Лизы жизнь. Да ладно, теперь времена такие. – Тут священник вздохнул глубоко, лицо стало каменным, только и произнес: – Окаянные времена.
Отплывает пароход «Иртыш», и когда отплыли, жаркий день стоял – вспомнил священник, как двенадцать лет назад прибыл к тобольской пристани огнями расцвеченный пароход «Русь». Весь город на пристани собрался, и стар и млад – Царская Семья вот-вот выйдет! Семья так и не вышла: стражники скопления людей испугались, а дом Корнилова еще не готов оказался, они месяц на пароходе жили. Зато чемоданов, чемоданов сколько вынесли! Вся площадь ими заполнилась, зевакам предложил разойтись. Чай, не торжественный прием, а прибытие в сибирскую ссылку.
Ссыльный город. К нам знаменитости по другим вопросам не жалуют. Святителя Иоанна – сослали, тут и прославился. Епископа Гермогена – отправили сюда с глаз долой, а как все повернулось.
Вспомнил, как верил он, что временное помутнение на русских людей нашло, затаиться надо.
Никто не ждал, что они на погибель приехали. Уверены были – для славы, что ярче прежнего воссияет. Как сказывал детям о Николае Втором, что с семейством в Тобольске появится. И как Лиза рассказу о Цесаревиче обрадовалась: «Он тоже приедет? И он?!»
Ждали гостей, на которых снизойдет милость Господня. Здесь снизойдет, в Тобольске.
Не снизошла.
«Поправьте волосы». – Я стою у зеркала в одной из комнат Гостиного двора, и она почему-то требует, чтобы я сделала этот жест, хотя я и в зеркало не смотрю, мне ночью ехать в аэропорт, и уже не до чудес и музейных экспозиций. Неуместное Полина Сергеевна затеяла, и вовсе это ни к чему.
«Пойдемте, говорит, Светлана, я вам покажу кое-что, мы же договаривались, что в самый последний день, когда голова ваша будет трещать от переизбытка впечатлений, – у меня будет итоговый сюрприз. Для вас».
Я послушно прикасаюсь рукой к волосам – и в зеркале возникает силуэт приветливой таможенной хозяйки, она в кокошнике и сарафане, у нее такая же загадочная улыбка, как у самой Полины Сергеевны. Таможенница протягивает мне меха, сафьяновые сапожки, я вижу распахнутые резные крышки, ко мне плывут ларцы с драгоценностями, летят шелка и ситцы, танцуют статуэтки, извивается нарисованный дымок над чайными сервизами. Теперь я смотрю в зеркало ошарашенно, пытаясь сообразить, как включается проекция, ведь никто не притрагивался. Новейшие технологии! Еще одно музейное чудо из серии «Неутомимый фонд „Возрождение“». Разнаряженная низко кланяется и исчезает, остается лишь сверкающее стекло, отражающее мое лицо в крайне изумленном варианте.
– Света, волшебную «таможню Гостиного двора» мы ввели в действие совсем недавно. Мой обещанный сюрприз. Таможня всея Сибири, конечно, находилась не здесь. В Гостином дворе располагались заезжие и проезжие купцы, кладовые для хранения товара. Вот портрет таможенного головы – рад-радешенек, но на лице строгость и служебное рвение. Такая ответственность! Центр евразийской торговли на три века! Великий шелковый путь, Большой чайный путь – шли через Тобольск. Драгоценные камни, золото, меха, китайские товары.
И на картине ехидится «себе на уме» целовальник – ответственный мужичок, от него многое зависело! Вроде и простачок по виду, но простачки там не приживались, таможня – крупнейшая в Сибири на протяжении трехсот лет!
Комната – имитация в полный размер. Тут всего понемногу и атрибуты обстановки представлены: сундук-подголовник с особо ценными сборами, ларь с таможенной казной, а в углу под образами стоял аналой с иконами и крестом для принятия присяги. Перед рабочим столом ставили скамью, в одном из углов построена печь.
Я оказываюсь перед стеной с огромным плакатом, напоминающим верительную грамоту:
«В 1590 году Тобольск стал столицей Сибири, поставляющей в государственную казну перечень общероссийских богатств, и в течение трех веков удерживал этот статус.
В 1620 году была учреждена самая большая Сибирская епархия. К концу XVII века Тобольск превратился в один из важнейших духовных центров России.
В 1708 году, согласно реформе Петра I, Тобольск стал административным центром Сибирской губернии, включавшей Урал, Сибирь и Дальний Восток. В начале XVIII столетия каменное строительство велось только в трех городах государства: в Москве, Санкт-Петербурге и в Тобольске. Здесь функционировала таможня, вручались грамоты иностранным послам и находилась малая государственная печать».
Полина Сергеевна комментирует:
– Обстановочка точь-в-точь, как в семнадцатом веке. За исключением зеркала, конечно. Впечатляет макет таможни? Приглашаю, посмотрите в зеркало еще раз, поправьте волосы – ну зачем вы пугаетесь? Что женщина делает, если зеркало есть и никто не видит? Она поправляет прическу. Поправляйте!
Я повиновалась, ожидая подвоха: вдруг это приведет в движение скрытый механизм и меня на этой таможне арестуют, чтобы подвальные казематы показать? Например.
Но нет, возникла уже знакомая мне разнаряженная, теперь я привередливо удивилась, почему она не трехмерная. Девица дивная махнула правым рукавом – возникли ватрушки, блины и пончики, махнула левым – поплыли чайные принадлежности, затанцевали вокруг девицы в расшитых нарядах. Виртуальные распорядительницы – красавицы на подбор!
– Но рисованными пряниками не ограничимся. Приглашаю вас отведать выпечку в кафе Гостиного двора, там все настоящее. Пойдемте!
Входим в простенькое помещение, самовары хороши, разогреты, предъявленные мне цифровым зеркалом-самобранкой высококалорийные мучные изделия – в наличии, но только, к счастью, мест для нас нет, посетителей хватает. Нам либо в очереди ждать, либо…
– Зато диковинное показала, так? Сувенирные лавки вы еще не видели, но мы мимо них пройдемся. Предлагаю чай на посошок у меня в кабинете пить. Не откажетесь?
– Да ну что вы, как раз там я себя лучше всего и чувствую. И к чаю кое-что припасено.
– Я тоже позаботилась о последней встрече. Простенький подарок у меня, но все-таки.
Мы идем по коридору, справа еще один плакат в стиле верительной грамоты:
«В период с XVII по начало XX в. г. Тобольск представлял собой крупнейший культурный, образовательный и духовный центр Сибири. Здесь функционировала администрация, управляющая всеми сибирскими делами, велись летописи и формировался огромный сибирский архив. В Тобольске воздвигнут единственный в Сибири каменный Кремль, открылась первая в С