ого, когда дело касается парня, сейчас лежащего подо мной. Ласкающего меня голодным взглядом.
Он с самого начала был слишком смелым и требовательным, внимательным в ласках. Брал, что хотел, заставляя звенеть от удовольствия натянутой струной. Шокировал прикосновениями и не давал отступить. Забыть его, списав все на случай. И я не забыла, какими бы словами ни укоряла себя после. Насколько бы ни жалела о нашей встрече. Не смогу забыть, в каких бы красках ни предстало нам завтра. Сегодня мне плевать на все.
– Может, и отвлеку, – шепчу, касаясь легким поцелуем мягких губ. – Например, проверю на прочность твои кубики. Очень твой пресс меня смущает.
Он отвечает на поцелуй улыбкой.
– И чем же, моя любопытная, он тебя смущает? Что, недостаточно хорош?
Хорош, даже слишком, и мне не трудно это признать.
– Ну почему же. Достаточно. Просто подумалось тут: а вдруг все это бутафория, удачный костюм, и под ним ты худенький, слабый, – я тянусь к его уху, – жалкий рыжий таракашка.
Мне нравится, как Рыжий смеется – легко и счастливо, словно наслаждаясь моментом. Снова обнимает меня, притягивая к себе, зарываясь подбородком в мои волосы.
Я тоже наслаждаюсь моментом: его смехом и своей властью над ним. Опускаю глаза и смотрю на крепкую грудь. Медленно провожу по ней ладонью, заставив Бампера замолчать. Наклонив голову, обвожу языком тугой бугорок соска… Еще раз… и еще… Спустившись ниже, согреваю дыханием ребра. Пробую на вкус его кожу просто потому, что мне хочется. Хочется чувствовать и по-другому никак, едва ли не урча от удовольствия.
Он такой мой сейчас – здесь, в этой комнате, в моей постели – обнаженный, затаивший дыхание, напряженный, что я, кажется, готова удивить его. А может, и саму себя.
– О Боже, Танька, ты что надумала?
Рыжий шумно выдыхает, боясь пошевелиться, и вот теперь моя очередь отпустить смешок.
– Вообще-то, проверяю крепость твоих мускулов. А ты что подумал? – удивленно замечаю. – Раз кубик, – касаюсь плоского живота языком, – два кубик, три…
– Ничего. Подумал, что главный мускул очень хочет, чтобы ты его проверила, хм-м, на крепость.
Я ничего не отвечаю, продолжая губами изучать Рыжего, улыбаясь его ожиданию, и вдруг понимаю, что он держит меня в руках, впившись в предплечья.
– Подожди! – Поднимает к себе навстречу, садясь в постели, со странной серьезностью заглядывая в глаза. – Снова скажешь, что все это похоть? – требовательно спрашивает. – Между нами? Ответь, Тань! Потом, утром, скажешь?
Я молчу. Я устала раскаиваться и не хочу думать. Не хочу ничего предполагать. Я просто хочу сейчас быть с ним, разве ему этого мало? Да, хочу верить, но боюсь. Я все еще помню его вчерашнего и потому отвожу взгляд, откидывая плечи на стену.
– Таня?
– Вить, я не знаю.
– Господи, до чего же ты у меня упрямая! Мне досталась нерешительная Колючка!
– Ну, спасибо!
– Пожалуйста! Что есть, то есть! Упрямая, капризная и вредная!
– Что?! – я действительно поражаюсь его ответу. – Вредная? Я?!
– Ты! – смеется Рыжий и тут же переворачивает мой мир с ног на голову, крепко прижимая к груди. И вот уже я сама тянусь к нему, чтобы погладить волосы надо лбом, забыв все обиды, коснуться ладонями щек, шеи, плеч… Чтобы встретить поцелуй, который не разорвать. Томительно-сладкий, глубокий, нежный и взыскательный в одночасье. Прогоняющий из тела чувственную сытость. Разгоняющий кровь до огненного потока, перекрывающего дыхание, сплетающего наше общее желание в неразрывные узлы.
– Как жаль, что у тебя нет шоколада. Я знаю столько мест, где его можно растопить.
Он в одну секунду вскидывается вверх, подмяв меня под себя, оказавшись вдруг за спиной. Обхватив крепкой рукой под животом, другую медленно ведет вдоль позвоночника к шее, пригибая мою послушную голову, осторожно покусывая натянувшиеся нитью позвонки. Легонько толкает, так, что щека упирается в подушку, а задница оказывается где-то на уровне груди Рыжего, чтобы прижаться губами к тонкому шраму. Тому, что на рваной ягодице.
– Я заставлю тебя забыть о похоти, слышишь! Мне не нравится это глупое слово. Оно не про нас, ты поняла?
– Да.
– Не про тебя.
– Да.
– Не про меня.
– Да.
– Больше – не про нас. Я хочу тебя, Танька. Так сильно, как никогда никого не хотел. Меня заводит одна мысль о тебе, о том, что могу касаться тебя, где захочу. Могу видеть все, что хочу. Могу тебя чувствовать такую, как сейчас. Если бы ты могла слышать мои мысли. Черта с два это просто похоть! Черта с два!
Если можно нежно искусать попу, то это про Рыжего. У меня захватывает дух от того, с каким наслаждением он это делает. С каким удовольствием прикасается ко мне, гладит, исследует бесстыжими губами каждый сантиметр пылающей от его поцелуев кожи, проводит ладонью по животу, где в болезненном ожидании эйфории бьются крыльями разноцветные бабочки.
Он переворачивает меня на спину и смотрит в глаза. Целует коротко, крепко, лишая последних сил. Отстраняется на миг, чтобы снова вернуться, прижать к себе и поймать ртом мое дыхание: заполошное, мелкое, частое, бьющееся мотыльком на раскрытых, припухших губах.
– Как я люблю твои губы, Коломбина. Хочу их, хочу тебя, хочу…
Грудь тоже не остается без внимания. Рыжий ласкает ее, играет, нежит. Влажный язык скользит к животу, забирается внутрь пупка, спускается ниже, оставляя горячую дорожку у сгиба бедра… Колени подгибаются сами, как и пальцы ног. Руки все туже сжимают в кулаках простынь…
В этот раз я забываю задушить крик. Он вырывается из горла бесстыдным стоном чистого удовольствия. Отражается от спящих стен, медленно угасая в тишине комнаты.
– Все, Таня. Тише, тише! Соседок разбудишь. Ты моя умница!
– Я твоя должница, Артемьев.
Он снова важничает, укладываясь сбоку. Улыбается счастливой улыбкой довольного жизнью человека, притягивая меня к себе на грудь.
– Тебе, вредина, я все долги прощаю.
Ну уж нет. «Такое» – прощать нельзя!
– Но я хочу, Вить, – я тоже умею быть благодарной и припадаю щекой к его шее. – Очень! Не заставляй меня набрасываться на тебя и связывать руки. Тем более что есть чем, – намекаю на снятые им чулки. – Вот только ноги перестанут дрожать, и ты получишь мои губы, как хотел. Раз уж они тебе так нравятся. И не только губы…
– Танька, повтори еще раз! – И почему-то такой нетерпеливый вдох полной грудью, что я не могу сдержать смех.
Тоже мне, великодушный нашелся!
Скоро рассвет. Еще темно, но луна давно исчезла за коньком соседней крыши, звезды потускнели, и мы оба чувствуем, как в тишине ночи затаился мир перед неизбежным пробуждением.
Я все же сжалилась над Рыжим и сейчас смотрю, как он стоит у окна и курит в форточку. Рассматриваю темный силуэт парня, утопив щеку в подушку, вспоминая нашу первую встречу, первый разговор, первую ссору… Слезы обиды и мой отчаянный побег в зимний вечер с загородной дачи Алины Черняевой. Могла ли я подумать два с половиной года назад, что наша встреча с Рыжим закончится такой вот щедрой на ласки ночью?.. Нет, конечно же, не могла.
За это время мы изменились. Оба изменились. Я действительно была слишком наивной и простой девчонкой в тот зимний вечер, а он… Он возмужал. Стал увереннее, сильнее. Я хорошо почувствовала разницу, когда пришла к нему в клуб просить за Мишку. Теперь я знаю, каким чужим и равнодушным он может быть, если захочет.
Мишка. Друг. Товарищ по играм. Первый мужчина… Ты мог никогда не случиться в моей жизни, если бы не Рыжий и его слова. Если бы не дурацкое платье и смешные носки. Если бы не злой кулак, обида и неуверенность, толкнувшие меня на глупость. Если бы не все это, я бы хотела, я бы так хотела, чтобы на твоем месте был другой. Не ты.
Не ты. Пусть он и виноват в нашей глупости куда больше твоего.
Не знаю, о чем думает Бампер, глядя тяжелым взглядом в ночь, но я вдруг слышу тихое за тяжелым вздохом:
– Ты не представляешь, Таня, как я жалею о том, что был таким дураком.
И после паузы молчания, длиной в столбик пепла и несколько вспышек сжирающего табак огонька.
– Прости.
– Хорошо.
– И все? – Он все-таки оглядывается, потушив сигарету о дно кофейной чашки. – А как же пожелание получить по заслугам?
– Забудь. Ты нужен мне живой и здоровый.
Я сама немею от того, как это прозвучало. Как слова осели между нами, растворившись тихими звуками. Без лишнего подтекста, прямо и открыто. Как просто созналась вслух, что нуждаюсь в нем.
– Правда? – спрашивает он, и я отвечаю, понимая, что отступать поздно:
– Правда.
– Ну, спроси меня, Тань. – Рыжий приваливается голым бедром к подоконнику, складывая руки на груди. – О чем задумалась?
– Да так, ни о чем. – Я лежу голая под его взглядом и прикрываться совсем не хочется.
– Я же вижу.
– Думаю: ты ведь рыжий…
– Скорее каштановый, – усмехается он, – но кого это волнует? Я давно привык.
– Нет, рыжий, – настаиваю я.
– Ладно, так и быть. И?
Как легко у него получается со мной соглашаться!
– Почему же тогда Бампер? Откуда взялось это прозвище? Или это секрет?
– Секрет? – удивляется он. – Нет. Конечно, нет.
– Расскажи. Мне, правда, интересно. Ты ведь знаешь, как я отношусь к технике.
– Да особо и рассказывать нечего, Тань. Школьное прозвище, прицепилось от друзей, вот и ношу. Практически с гордостью, – Рыжий отпускает смешок.
– Но не просто же так прицепилось?
– Не просто, – он проходит к умывальнику, чтобы умыть лицо, легко переступив в темноте через груду одежды.
– Ты что, дрался?
Мое предположение заставляет его оглянуться. Он спокойно снимает с крючка в стене застиранное махровое полотенце, чтобы промокнуть им щеки и шею. Пройтись по затылку. Вытереть лоб.
– Коломбина, как ты могла такое подумать? Это к Люку, не ко мне. Махался, конечно, не без того, но драки – не мое. Не интересно и не заводит. Зато заводит все, что интересно другим. Понимаешь?