– Погоди, – я стремительно сползаю с парты, заглядывая Алинке в лицо. Тяну на плечо вдруг потяжелевшую сумку. – Так она что, местная? Не приезжая из Тьмутаракани?
– Нет, – Алинка закидывает ногу на ногу, хлопая себя по коленке. – С чего ты взяла? Живет с Витькой в одном доме. Кажется, двумя этажами ниже. У девушки есть две младших сестры и офигенная бумажная библиотека – в семье растет ребенок вундеркинд, вот родители и стараются. Я пару раз бывала у них в гостях. Да и на общих праздниках встречались. Хорошие люди.
– В одном доме? – это все, что я способна повторить, совершенно огорошена новостью. – Ходили в один класс?
Черняева замирает, с пониманием вскинув бровь.
– Ну да. А что он сказал тебе?
– Сказал, что эта язва приехала на юбилей родителей с целью напомнить о себе и влезть в его постель, – хмуро признаюсь я. – Целый спектакль разыграл под названием «Светка-акула». Станиславский, блин! А я дура попалась.
Мы обе молчим, снова сидя на парте и глядя в окно.
– Знаешь, Таня, может и дура, – пожимает плечом Алина, – но я не помню, чтобы брат когда-нибудь шел на ухищрения, что касается девушек. Я знаю Витьку, это не про него. Зачем, когда так легко быть милым, хорошим парнем. Без обязательств и обещаний. Но вот песня… Она была о настоящем, и нам, его семье, это ясно. Он ведь не любит играть на публике, хотя отлично умеет, а как поет, мы вообще услышали впервые. Поверь ему, Крюкова, очень тебя прошу.
Я не знаю, что и думать, и просто вздыхаю. Бормочу устало, почему-то совсем не чувствуя злости.
– Зараза рыжая. И где он взялся на мою голову?
– Угу, – соглашается Черняева. – Непонятно. Загадка мироздания, чесслово.
– Никогда ему не прощу!
– Ну, коне-ечно! – подбивает меня плечом, снова улыбаясь. – Хоть бы до вечера дотянула, непростительница. – Спрашивает, хитро сощурив глазки. – А скажи, Танька, это ведь ты, да?
– Что я? – выныриваю из своих мыслей, где взываю к совести Рыжего, глядя ему в глаза. Спрашивая и боясь услышать ответ.
– Помнишь, три года назад, на даче? Это ведь ты Витьке под глаз синяк поставила? Я сразу догадалась.
Не знаю, почему правда сегодня так всех веселит? Может быть, потому, что ее обещали держать в секрете?
– Нет.
– Ну и ладно, – отмахивается Алинка. – Ну и не надо говорить. Знала бы, чем та давняя ссора для вас закончится, не издевалась бы так над Витькой. Я ведь ему еще долго вспоминала тот вечер, тебя, сбежавшую в ночь, и синяк.
…Когда я выхожу из учебного корпуса, то натыкаюсь на Сомову. У девушки слезы в глазах и трясутся губы. Мне не стоило останавливаться возле нее и интересоваться в чем дело. Все и так предельно ясно:
– Отстань! Просто отстань от него, слышишь! Когда твой Рыжий тебя бросит, даже не смей смотреть в сторону Володи! Он не для такой, как ты! Он мой! Мой, и всегда был моим! Уходи, видеть тебя не могу!
Не может? Пусть! А я не могу видеть Вовку, поджидающего меня на автобусной остановке. Тем более, когда руку жжет конверт с ключами, а в сердце свежа память о прошлой ночи. Когда слова Рыжего все еще звучат в голове настойчивым шепотом, а тело хранит следы его внимания. Я вижу худую фигуру Серебрянского, подпирающего железный столб, и трусливо сбегаю в кусты. Незаметно пробираюсь парковой аллейкой к старым воротам и бегу вдоль проспекта к общежитию знакомым маршрутом, не желая мучить ни себя, ни Вовку. Ворошить наше общее с ним прошлое. Потому что мне не все равно, что бы ни думала Черняева, но я не хочу возвращаться во вчерашний день, где стыдилась вчерашнюю Крюкову и ее поступков, не хочу! Пусть он будет счастлив с Наташкой, она заслужила! А я… А в моей жизни отныне случился Рыжий, и мне никогда не стать прежней. Наглый, бесстыжий, циничный тип, которому ничего не стоит обвести вокруг пальца глупую, доверчивую Коломбину. Посмеяться над ней, а потом из Золушки превратить в принцессу, сотворив чудо, без сожаления вывернув наизнанку собственные карманы. При всех без стыда целовать, прокрасться под кожу и остаться там отныне единственным, всецело завладев душой и мыслями. Который, несмотря ни на что, в трудную минуту оказался способен быть настоящим другом.
Я это запомню и постараюсь не калечить Рыжего больно. Так, сначала голову откручу, потом от головы нос и уши, а затем подумаю, что и в каком порядке назад пришить, чтобы в следующий раз неповадно было.
Темная фигура мотоциклиста у общежития в этот солнечный день сразу бросается в глаза, и на минуту мне кажется, что это Медвед, но подойдя ближе, я понимаю, что ошиблась.
– Фьючер? Олег, ты?
– Я, Закорючка. Почему не на связи? Еще с Роднинска пытаюсь до тебя дозвониться – все как в трубу. Глухо.
Парень снимает с головы мотоциклетный шлем и вытирает тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Смотрит, откинув волосы, с легкой укоризной.
– Ну и забралась же ты в дебри, Танька. И как оно ничего? Как студенческие будни? Учится потихоньку?
Видеть здесь старого доброго знакомого, вечного соперника в гонках по треку, лучшего друга Мишки – по меньшей мере, неожиданно, и я не могу это скрыть.
– Извини. Важная контрольная по спецпредмету, сессия на носу, пришлось телефон отключить.
– Ясно. А я уж было подумал, что ты решила остаться не при делах. Знаю, что это не про тебя, потому и приехал. Хотел сам убедиться.
– В чем? – моргаю я. – Олег, а почему ты здесь, в городе? Что-то случилось?
Парень цепляет шлем на руль мотоцикла и поворачивается ко мне. Щелкнув зажигалкой, прикуривает от нее сигарету, хмуро поглядывая исподлобья.
– Это ты мне, Тань, скажи, что?
– В смысле? – у меня вдруг подкашиваются ноги и немеют губы. Падает с плеча сумка, со стуком ударяясь о тротуарный бордюр. – Что-то с Мишкой, да? Что-то случилось с Медведом?! Неужели он участвовал в гонке? Пожалуйста, Фьючер, – я сама не замечаю, как впиваюсь мертвой хваткой в запястье парня, заставив его обронить сигарету. – Скажи, что он жив и здоров! Что не разбился! Скажи, Фьючер, – с надеждой заглядываю в лицо, притягивая к себе, – не молчи! Пожалуйста!
Парень чертыхается и отступает. Просит, сцеживая сквозь зубы:
– Жив, Закорючка. Да отпусти ты запястье, шальная, сломаешь!
Я отпускаю руку, но взгляд не отвожу, в тревоге за друга разучившись дышать.
– Жив Мишка, успокойся! Только, кажется, влип по-серьезному на этот раз. Связался не с теми ребятами, теперь сидит закрытый и воет псом. Ты знаешь Вардана? Может быть, слышала о таком?
– Нет, – я уверенно мотаю головой. – Это имя мне ни о чем не говорит.
– А Бампера?
Я заминаюсь всего на секунду, но заминка не укрывается от внимательных глаз Фьючера.
– Так значит, Медвед сказал правду?
– О чем? – не понимаю я.
– О том, что вы вместе.
Я не привыкла держать отчет за свою личную жизнь ни перед кем и сейчас не собираюсь.
– Олег, это тебя не касается. Ты хороший парень, но не суй нос не в свои дела. Ладно? Не помню, чтобы я интересовалась твоими подружками.
Если парень и задет моим резким ответом, то виду не подает.
– Да мне пофигу, девочка, спрашивай, у меня от друзей секретов нет, – отвечает, расправляя на плечах короткую кожаную куртку, оглядывая меня с интересом. – Только мы сейчас с тобой о Медведе толкуем, не обо мне. О том, что он догадался, кому сказать спасибо за снятие с гонки. Чьих это рук дело.
Мне нелегко признаться, но молчание сейчас будет выглядеть трусостью, а врать я никогда не умела.
– Да, я попросила Бампера не допустить Медведа к участию в гонке и ничуть о том не жалею. Это было бы самоубийство, Фьючер! Серьезные конкуренты, мокрая после дождя трасса, не самый лучший байк… Кому мне, как не тебе рассказывать какой паршивый из Медведа гонщик? Неужели было бы лучше, если бы он убился? Кому к черту нужна такая жертва?!
– Танька, да не ершись ты, – неожиданно идет на попятный Фьючер, обнимая меня за плечи. Вздыхает полной грудью, впиваясь злой пятерней в свой затылок. – Сам знаю, что не лучше. Знаю, и ругаю только одного дурака, поверь.
– Подожди, Олег, – я отстраняюсь от парня, чувствуя себя в его руках неуютно, – а как он узнал – Мишка? Ну, обо мне? Я уверена, что Виктор… что Бампер никому не проговорился. Он обещал, понимаешь?
– Думаю, догадался. В чем, в чем, а в соображалке Медведу не откажешь. И потом, этот твой Виктор, – Фьючер остро смотрит мне в глаза, – не просто снял его с гонки. Он снял красиво, так, чтобы после к Мишке никаких вопросов не возникло. И сам он больше не возник на горизонте. Вернул сумму ставок с учетом неустойки и с запретом на участие. Медвед, конечно, человек новый, не думаю, что многие поставили на новичка, деньги бы мы всем миром вернули, наскребли, но вот самолюбие Медведа это задело… В общем, в дерьме наш друг сейчас по уши, как и мы с тобой.
– Объясни, не понимаю, – прошу я парня. – Причем здесь какой-то Вардан? Если Бампер вернул деньги?
– Я сам толком не понял всю кухню, Тань. Медведу не дали договорить. Понял только, что зарвался он с мужиком не на шутку. По всему видно – побился на слово. Я навел справки у своих – этот Вардан местный авторитет, держит в руках часть нелегального бизнеса и несколько заправок. Не первый год крышует стрит-рейсинг и знает в этом толк. К Бамперу с его дружками не суется, но отжимает себе, что может. Играет по-серьезному, на большие бабки. Участвуют спортивные тачки, и гоняют не где-нибудь, а по центру города. Ночью. Чаще всего на «City-Style». Маршрут участникам дают непосредственно перед стартом, так что если не знаешь города, ты уже лузер. Полиция, конечно, в курсе, но как обычно за бабки закрывает глаза на игры мажоров, так что размах внушительный.
– И?
– И черт дернул Медведа сказать, что Роднинск сделаешь лучшего гонщика Вардана! Что они тут все, если не чмо, то очень близко к подобному определению.
Я смотрю, не отрываясь в глаза Фьючера, вижу, как у него ходит кадык, и не знаю, что сказать. Он заговаривает первым, с трудом протолкнув в горло сухой комок.