вной жизни он оставался заметной фигурой. С золотой медалью закончил гимназию при С.-Петербургском историко-филологическом институте. Затем не менее успешно — физико-математический факультет университета. Так и трудился после революции преподаватель математики—спортивный тренер—футболист».
Одноклубники с уважением и по-свойски звали Александра Северова «Батей». Как отмечает Ю. Лукосяк, если бы в питерском футболе существовал приз для долгожителей, то «Батя» безоговорочно получил бы его первым: за пятнадцать сезонов, проведенных в первой лиге России (1909—1923 гг.), он провел 123 матча, пропустив за это время всего один календарный матч, и то по очень уважительной причине: в тот день, в 1910 году, он хоронил своего отца.
«Меркур» трижды завоевывал весенний кубок Лиги и четырежды — осенний, 36 его игроков входили в состав сборных города и страны, двум игрокам впоследствии присвоили звания заслуженных мастеров спорта СССР. В 1924—1926 годах «Меркур» выступал под названием «команда Центрального района-А», в 1927—1929 годах — «ЦДФК» (ЛОСПС), после чего клуб распался.
И еще один любопытный штрих в спортивной биографии Коломяг. В середине мая каждого года, по существовавшей традиции, деревня служила одним из пунктов «забега в тулупах» — полусерьезного состязания новодеревенских жителей, служившего открытием летнего сезона. Это соревнование устраивалось исключительно в теплые дни, причем от его участников требовалось пройти на скорость определенное пространство в полном зимнем облачении — в тулупах, валенках, рукавицах и т. п.
«Состязания эти имеют некоторый исторический характер и несут свое начало с того времени, когда в Новой Деревне почти все дачи принадлежали немцам и артистам казенных и частных театров, — замечал обозреватель „Петербургского листка“. — Конкурентами на „выносливость“ являются до сих пор местные крестьяне, которых год от году является все меньше и меньше». К примеру, на «забег в тулупах», устроенный 12 мая 1913 года, к старту за вокзалом Приморской железной дороги явилось всего восемь парней, а публики, желавшей посмотреть на этот своеобразный чемпионат, пришло гораздо больше. Кроме «аборигенов» Новой и Старой Деревень было много гостей, специально приехавших из города. Участники соревнования должны были преодолеть расстояние до Коломяг, обогнуть их и вернуться обратно в Новую Деревню.
«Первым пришел здоровенный детина по прозвищу Митя и, обливаясь потом, получил первый приз — большой никелированный самовар, — говорилось в репортаже „Петербургского листка“. — Второй приз остался без присуждения, так как претендент на него на половине дороги скинул вес. Третий приз, в виде живого поросенка, достался старику лет шестидесяти»...
ОХОТНИЧИЙ РАЙ
Большой популярностью пользовались Коломяги у петербургских любителей охоты. Во-первых, потому, что окрестности деревни нередко служили местами великосветской охоты. Как уже говорилось выше, охотиться сюда, в лес у речки Каменки, приезжали из Петербурга великие князья и сановники высоких рангов. К примеру, секретарь Государственного совета A.A. Половцов записал в своем дневнике в апреле 1883 года: «Еду с великим князем Владимиром Александровичем на глухарей ко мне в Коломяги».
Во-вторых, к Коломягам приковывался особый интерес охотников потому, что с 1889 года возле деревни располагался садочный двор, устроенный «Обществом поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех видов охоты» для «испытания резвости и злобности борзых собак».
Как указывалось в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, «состязания для испытания резвости и злобности борзых собак имеют в собаководстве главной целью улучшение полевых достоинств борзых и, таким образом, являются необходимым дополнением к выставкам собак, преследующим улучшение типа (наружности) собак. Резвость испытывается травлей зайцев, а злобность (злобной называется такая борзая, которая злобна к волку, а не к человеку и домашним животным, и притом хорошо берет волка) — травлей волков (иногда — лисиц)».
История русской псовой охоты насчитывает не одно столетие. Борзыми собаками занимались крупные дворяне, помещики, князья, цари. Страстно увлекались псовой охотой Елизавета Петровна и Петр II. «Золотой век» псовых охот закончился с отменой в России крепостного права в 1861 году: количество псарен резко сократилось, так как владельцы лишились крепостных псарей. Сохранились псарни лишь у истинных любителей породы и псовой охоты.
Тем не менее охота с борзыми прочно вошла в менталитет русского общества. Псовым охотам посвящались научные труды, выпускался журнал «Коннозаводство и охота», где любители спорили об экстерьерах собак («ладах»), о порядке проведения охот, делились рассказами о своем полевом досуге. В 1880-х годах в России начали устраиваться специальные состязания для испытания резвости и злобности борзых собак. Для сравнения: в Англии еще в 1766 году возник клуб любителей состязаний этого рода под названием Swaffham Coursing Society (Суоффхэмское общество охоты с гончими), а в 1891 году в Англии числилось уже 27 подобных клубов.
В России же такие состязания получили «правильную организацию» с 80-х годов XIX века. И одним из мест, где происходили испытания полевых качеств собак, стал Коломяжский садочный двор под Петербургом. Еще при возникновении «Общества поощрения полевых достоинств охотничьих собак и всех видов охоты» некоторым его учредителям пришла мысль устроить место, где охотники могли бы в любое время получить зверя для испытания полевых качеств своих собак. Эту идею реализовал один из членов-учредителей Общества граф Александр Строганов, известный своим пристрастием к псовой охоте. Он хорошо изучил это дело в Англии, где, как уже отмечалось, садочные испытания борзых собак получили широкое распространение.
Для этой цели Общество арендовало на 12 лет участок земли близ Коломяг, у речки Каменки. К устройству садочного двора приступили в июне 1889 года, а в октябре того же года все уже было готово. Всего земли под садочный двор арендовали 107 десятин, из них 57 десятин у новодеревенских крестьян и 50 десятин у графа Орлова-Денисова.
От деревни Коломяги до садочного двора расстояние составляло две с четвертью версты, а от Шувалово и того ближе — одна верста. Тем не менее садочный двор получил название «Коломяжского», именно под таким названием он вошел в историю. «Несмотря на близость к железной дороге, сообщение обычно производится прямо из Петербурга на лошадях ввиду крайне неудобной песчаной дороги от Шувалово», — констатировал барон А. Мерценфельд в заметке «Садочный двор в Коломягах», опубликованной в октябре 1891 года в журнале «Охота».
Круглый год садочный двор обслуживали четыре человека — смотритель и три сторожа. Для них выстроили два специальных дома. Дом смотрителя был двухэтажным: внизу — помещение для смотрителя, наверху — две квартиры для сторожей. Рядом размещались хозяйственные постройки — сараи, конюшни, помещение для овса и большой ледник для конского мяса, которое требовалось для волков. Сторожа носили установленную Обществом форму из серого сукна с зеленым кантом и носили бляху с аббревиатурой названия Общества — О.П.П.Д.О.С.
Садочный двор представлял собой территорию неправильной формы, обнесенную на всем своем протяжении (а это 4 версты 123 сажени) еловым забором с откосом сверху, обращенным внутрь двора. «Грунт двора глинистый и отчасти песчаный, окраины его сухие, а середина болотистая, поэтому весной и осенью она покрыта водой, — говорилось в публикации барона А. Мерценфельда. — Насаждение преимущественно сосновое, местами довольно густо; мелкий березняк и осинник перемешан с маленькими кустами болотной ивы».
На садочном дворе содержались зайцы, волки, а также лисицы. Последние служили только для «частных садок», поскольку для публичных испытаний учреждались призы исключительно на травлю зайцев и волков. Зайцев в коломяжский садочный двор поставляли из Валдайского уезда Новгородской губернии, поэтому главную их массу составляли беляки, а русаков было очень мало. Как только зайцев привозили, их сразу же, немедленно выпускали в садочный двор, где они находились на просторе, словно бы в лесу. С мая по ноябрь зайцы питались тут подножным кормом, а с ноября их подкармливали овсом и осиновой корой. Овес насыпали в специально построенные кормушки (их насчитывалось на садочном дворе 12 штук). Однако самым лакомым кушаньем была кора осиновых деревьев, зайцы поедали ее в громадном количестве, предпочитая любому другому корму. Кору специально заготавливали поздней осенью в соседнем с садочным двором лесу, — с тем расчетом, чтобы кора до весны не засохла и не пожелтела.
Как отмечал в своей заметке барон Мерценфельд, со времени наполнения коломяжского садочного двора зайцами это место стало приманкой всевозможных пернатых хищников, среди которых встречались даже орлы, однако главной грозой зайцев служили ястреба-тетеревятники. Летом по утрам, особенно на ранней заре, можно было часто увидеть такую зловещую картину: над садочным двором на большой высоте парило бесчисленное количество ястребов, высматривавших свою добычу. А для молодых зайцев опасность представляли даже вороны.
Часть двора составлял «садочный круг», где непосредственно происходили испытания собак. Он имел форму параллелограмма и представлял собой совершенно ровное пространство (в длину — 400 саженей, в ширину — 110 саженей). Круг кончался забором, на расстоянии трех саженей от которого висели соломенные маты, чтобы собаки не расшиблись об забор; в самом же заборе прорублены были маленькие отверстия (пролазки), которые по величине своей могли пропустить только зайца.
Западная сторона круга примыкала к небольшому огороженному дворику, в котором, по мере надобности, запирались зайцы. Там их вдоволь кормили, а потом через узкий коридор выпускали на круг — к собакам. Выгоняли зайцев на круг только тогда, когда собаки были уже выведены. Выигрывала та собака, которая лучше ловила, то есть более другой способствовала поимке зверя. Зайцы, которым, благодаря своим ногам или ловкости, повезло уцелеть, попадали в лес садочного двора и оставались там до следующего загона. Чтобы приучить зайцев бежать из круга прямо к спасительным лазкам, их тренировали — всю зиму и осень прогоняли сквозь садочный круг. Занимались этим 40—50 загонщиков.