братился Сергей Евграфович с просьбой содействовать его выезду во Францию, пошли ему навстречу. Поздней осенью Сергей Евграфович покинул Москву и через несколько дней был в Канне.
Братья Поповы поселились в Ла-Напуль, в небольшом белоснежном домике у дороги, носящей название «бульвар де Крэт», вблизи от моря. Эту двухэтажную виллу незадолго до того построил некий Сиприен Стева и назвал ее в честь своей сестры «Натали». Нижний этаж, выходящий в сад, занимали хозяева, а верхний, выходящий прямо на дорогу, сняли Поповы. Их квартира состояла из трех комнаток – двух спален и столовой, кухни и ванной. Ныне она пустует, лишь изредка ее сдают на время приезжающим туристам.
Шел 1926 год.
Весна в Канне, как и на всей Французской Ривьере, была в разгаре. Юг буйствовал щедрым великолепием красок.
По знаменитой каннской набережной Променад де ла Круазет, выложенной большими квадратными плитами, вдоль галереи старых пальм с массивными лохматыми стволами фланировала праздная, по-весеннему оживленная публика.
Легкие светские беседы, беседы ни о чем, были неизменной составной частью атмосферы, царившей на Променад де ла Круазет. Но сюда порою вторгалась и жизнь, наполненная другими событиями. Тогда разговоры принимали иной характер.
В те дни европейская печать много писала о новой экспедиции к Северному полюсу по воздуху. Всеобщее внимание привлекал корифей арктических и антарктических походов Руаль Амундсен. Его имя было широко известно и окружено ярким ореолом первооткрывателя.
В субботу 10 апреля, утром, когда Променад де ла Круазет еще малолюдна, на набережную пришел, слегка прихрамывая, скромно одетый мужчина и опустился в широкое плетеное кресло. Таких кресел много и в тени под пальмами, и на солнце у самого парапета.
Мужчина развернул свежий номер «Пти нисуа», пробежал глазами первую страницу и последнюю, опустил руку с газетой на подлокотник, задумался, щурясь от яркого света.
– О, месье Попов, рад видеть! – услышал он мужской голос. – Позвольте полюбопытствовать, что привело вас сюда в столь ранний час?
– Дэдэ?! Здравствуйте, голубчик! – Попов протянул руку. – Тот же вопрос я мог бы задать и вам, мой дорогой.
– Ну, что делает художник ранним утром да на берегу лазурного моря – понять нетрудно... А вот вы...
Попов познакомился с Дмитрием Стеллецким, известным живописцем, скульптором и декоратором, выпускником Петербургской Академии художеств, лет пять назад в Эзе. Стеллецкий вдохновенно писал портреты всех, кто пришелся ему по сердцу, и однажды уговорил Николая Евграфовича позировать ему.
С той поры прошло немало времени. Со Стеллецким Попов встречался редко, но сохранил к нему теплое чувство. Он усадил Стеллецкого рядом с собой в такое же плетеное кресло.
– Ох, Дэдэ, Дэдэ, – вздохнул Попов. – Разве мы всегда отдаем себе отчет, куда и зачем едем, идем, бежим, спешим?.. Вот прочел я в газете о предстоящем полете Амундсена к Северному полюсу и, знаете ли, как-то не по себе стало, словно в сердце оборвалось нечто хрупкое и тонкое, как струна. Оборвалось и стегануло пребольно.
После небольшой паузы Попов продолжал:
– Экспедиция задумана широко, основательно. Это очень хорошо. Амундсен – опытный полярник. Да и полковник Нобиле, который будет командовать воздушным кораблем, ему под стать. Дирижабль «Норвегия» – могучая машина. Они-то, я почти уверен, долетят до полюса. Хотя, конечно, сперва им надо еще дотянуть до Шпицбергена. От Италии до Ледовитого океана – путь ох какой не близкий. И вовсе не легкий, как может кое-кому показаться.
И тут Стеллецкий понял, зачем Николай Евграфович пожаловал на Променад де ла Круазет и чего ждет. Сегодня утром, как сообщали газеты, дирижабль «Норвегия» должен покинуть свой ангар в Чиампино под Римом и взять курс на Англию, летя по дуге – вдоль Лазурного побережья, затем над Тулоном и Нарбонном, Тулузой и Анжером, Лавалем и Гавром.
Николаю Евграфовичу хотелось увидеть собственными глазами, хотя бы издали, дирижабль, которому, возможно, доведется осуществить то, что не удалось ему и его товарищам по экспедиции семнадцатью годами раньше.
– Да вы, Николя, я вижу, завидуете Амундсену? Что, угадал? – улыбаясь, сказал Стеллецкий. – Ну, признавайтесь!
– «Зависть» – не то слово, Дэдэ. Я никогда и никому не завидовал, слава богу. Просто мне хочется стать, пусть мысленно, частичкой его экспедиции. И вместе с ним и Нобиле проделать весь их многотрудный путь.
– Не сердитесь, Николя, я не хотел вас обидеть. Я прекрасно понимаю, что такое для вас новое предприятие старика Руаля: ведь художники – они еще и психологи. Художник обязан чувствовать все нюансы в настроениях и мыслях того, кого он встречает, не говоря уже о тех, кого он пишет.
– Вы меня писали. Вот и скажите в таком случае, Дэдэ, – лукаво прищурился Попов, – какие мысли владеют человеком, когда он рвется в небо, а злой рок со свирепой силой жмет его к земле? Когда он взлетает к звездам и победоносно парит выше всех, а злой рок почти тут же швыряет его о землю и как какую-нибудь чашку разбивает на мелкие осколки, из которых его с превеликим трудом потом склеивают? Ну-с?
– Вопрос не из самых трудных. Мысли, о которых вы соизволили спросить, бегут в таком случае по одному направлению: что же делать? Поддаться злому року, смириться с его волей или восстать? Но чтобы восстать, нужны силы, нужна воля, нужен характер. Хватит ли их?.. Что, верно я говорю?..
С левой стороны, у самого горизонта, появилась длинная «сигара», которая, увеличиваясь в размерах, медленно плыла к западу. Высота ее над морем вряд ли превышала семьсот-восемьсот метров.
– Дэдэ, видите? – Попов привстал с кресла, весь подался вперед, впившись взглядом в дирижабль. – Это же «Норвегия». Посмотрите, как величественно она плывет по воздушному океану. Белая лебедь, красавица лебедь! И где-то в ее не видимом с земли подбрюшье – шестнадцать птенцов... Долетят ли? Доплывут ли? Счастливого вам пути, други! – И Попов, вытащив носовой платок, начал им размахивать. То же самое сделал и Стеллецкий.
Дирижабль, не приближаясь к берегу, ушел вправо и скрылся за синим горизонтом...
Все последующие дни Николай Евграфович жадно ловил каждое новое сообщение об экспедиции Амундсена – Нобиле, тревожился, когда сообщений долго не поступало.
И вот – триумф. Полный триумф!
«Отважное предприятие Амундсена, – писал еженедельник «Иллюстрасьон» в номере за 22 мая, – завершилось блестящей победой. Вылетев 11 мая со Шпицбергена на борту дирижабля «Норвегия», знаменитый исследователь достиг четырьмя днями позже берегов Берингова пролива; он пересек при этом весь арктический бассейн и пролетел над Северным полюсом».
Наконец-то свершилось! Ведь это и вправду – выдающаяся победа. Николай Евграфович радовался ей, как своей собственной, гордился ею. Человеку все по силам, все по плечу!
Но... вновь разыгрался фарс, подобный тому, что имел место в 1909 году, когда началась неприглядная свара между Робертом Пири и Фредериком Куком.
Телеграфные агентства сообщили, что двое американцев – Ричард Бёрд и Флойд Беннет, оперативная база которых также размещалась в Королевской бухте на Шпицбергене, в течение одних суток, а именно 9 мая, слетали на трехмоторном «Фоккере» к полюсу и вернулись обратно. Получалось, что они опередили Амундсена на два-три дня.
«Матч в завоевании полюса воздушным путем начался, – не без иронии заметил на страницах «Иллюстрасьон» Шарль Рабо. – Он сулит нам, судя по всему, немало волнующих перипетий».
Вот это-то последнее и настораживало. Достаточно ли убедительны будут доказательства, которые представит Бёрд? Верны ли его расчеты? Каким образом он сумел обеспечить свой «Фоккер» таким количеством горючего, что провел в воздухе без посадки пятнадцать часов? От Королевской бухты до полюса и обратно приблизительно две с половиной тысячи километров. Значит, Бёрд должен был лететь со средней скоростью около ста семидесяти километров – несмотря ни на ветер, ни на воздушные потоки, ни на суточные изменения температуры. Возможно ли это?
Сомнения подобного рода высказывали многие и в частных беседах и в печати. Кто же все-таки первым достиг Северного полюса по воздуху? Бёрд или Амундсен?
Официально приоритет, хотя и не слишком убедительный, был признан за двумя американцами. Но это не рассеяло, а, скорее, даже усилило сомнения и подозрения, что здесь что-то не так. Это чувство не покидало Попова и доставляло ему немало беспокойства. Он не переносил фальши, интриганства, всяческих уловок ради собственной корысти, болезненно реагировал на малейшее попрание истины. «Неужели опять начинается свара из-за дележа лавров первооткрывателя? – с горечью и болью думал Попов, читая все новые и новые сообщения о полярных экспедициях того и другого. – Не дай бог. Подвиг и склока – абсолютно несовместимы, взаимоисключающи. Подвиг – это чистое сердце и чистые руки».
Вопрос о том, кто же первым пролетел над полюсом, во многом остается неясным и до сих пор. Более того, сравнительно недавно появилось сообщение, будто Флойд Беннет, напарник Бёрда, ныне покойный, доверительно признался одному своему соотечественнику, что их «Фоккер» по чисто техническим причинам не мог совершить беспосадочный пятнадцатичасовой перелет.
А значит, Амундсен – первый?..
История еще не вынесла своего окончательного приговора и, возможно, никогда его и не вынесет...
Прекрасна природа Лазурного берега. Там растут чинары (платаны), пальмы, акации, приморские сосны и многочисленные, ярко цветущие чуть ли не круглый год кустарники. На окраинах в садах – лимоны, мандарины и апельсины, много мимозы, которая считается тут самой лучшей; цветет она в декабре – январе. Весь год – масса цветов, особенно много роз и гвоздик (зимой выращиваемых, конечно, в теплицах).
Умеренный, слегка сыроватый климат, чудесной синевы море делают этот уголок земли поистине райским. Здесь не знают, что такое снег. Почти не знают тут и циклонов, дожди бывают обыкновенно в феврале – это самый холодный и дождливый месяц – и в ноябре. Сильные бури случаются, как правило, в дни весеннего и осеннего равноденствия, но не каждый год.