Похоже, они примерно одного возраста — лет шестидесяти или около того. Нравится ли она ему? Он часто произносит ее имя, растягивая гласные: Елена. Впечатление такое, что звучание ему по вкусу. Говорит, что его первую любовь звали Лена, и имя Елены напоминает о ней.
По какой-то причине, когда я представляю их вместе, как пару, у меня что-то не сходится. Может быть, потому что при этом я невольно думаю о фотографии, на которой он танцует с мамой. Думаю о том, как он держит ее, как смотрит в мамины глаза. Где-то неподалеку, рядом. Тревога грозит снова охватить меня, но тут, словно понимая это, Спайк отпускает неловкую шуточку про гриб. Такой Спайк парень — с ним весело.
И вот так мы втроем — клоун Спайк, серьезная Беатрис и я — даже не хочу думать, какую роль исполняю сама — составляем вторую половинку этой неблагополучной семейки.
Заканчиваем трапезничать, и мой единственный стакан вина растекается с кровотоком, согревая меня изнутри и подталкивая высказать вслух кое-что из того, о чем только думалось.
— Мы тут не под наблюдением, следить за языком, как бы не сболтнуть лишнего — а на базе ВВС такое случалось, — не надо, и, честное слово, мне действительно хочется узнать обо всех побольше.
— Это как? — спрашивает Беатрис. — Типа кто был моим лучшим другом, какие предметы мне нравились в школе, какой у меня любимый цвет?
— Да, все это. — Я улыбаюсь ей. — Но также и то, что мы, выжившие, можем делать? Я знаю, что мы можем, например, разговаривать телепатически, хотя и не думаю, что все, кто находился на объекте — а нас было там двадцать три человека, — умели делать это хорошо.
— Ты про разговоры в голове? — спрашивает Беатрис, и я киваю.
— Некоторые несли такой вздор. Мне приходилось чуть ли не кричать, чтобы меня услышали, когда мы показывали всем, как делать так, чтобы наркотики быстрее выводились.
— Полагаю, мы умеем еще много такого, чего раньше не делали, — говорит Алекс. — И если поделимся тем, что каждый обнаружил у себя, то получим что-нибудь друг от друга. А это поможет всем нам.
— Что я действительно хочу знать, так это как мы вообще все делаем, — вздыхаю я. — Они же проводили сканирование мозга и всякие тесты на том объекте, так? Удалось ли что-нибудь выяснить?
— Я могу показать вам данные, — отвечает Алекс. — Иногда получались весьма странные, не поддающиеся объяснению паттерны, но ничего особенного они там не выяснили. Я вообще не уверен, что, используя прежние методы, они вообще могли что-то открыть. Им бы следовало вовлечь в процесс вас, но они не захотели.
— Так что же мы все можем? — спрашивает Спайк.
— Есть внутренняя сторона, — отвечаю я. — Вроде самолечения и ускорения метаболизма наркотиков с целью минимизации их воздействия. И есть внешняя сторона: мысленный контакт, возможность выбора — что проецировать в чужое сознание, а что оставлять при себе.
Когда помнишь, говорит Спайк мне одной. Я проецирую образ кремового торта, растекшегося по его лицу. Он усмехается.
— И внушение мысли другим, не из числа выживших, — говорит Алекс.
— Нам нужно какое-то короткое слово для обозначения невыживших, — говорит Елена.
— Типа чего? — спрашиваю я.
— Давайте назовем их маглами[6], — предлагает Беатрис, и Спайк смеется.
— Почему бы и нет? — говорит Алекс. — В общем, внушение чего-то маглам, закладывание в их головы определенных мыслей, чтобы они делали то, чего от них хотим мы.
— Хорошо бы еще уметь определять, лжет магл или же говорит правду, и что он чувствует, — добавляю я.
— Я чуть-чуть это умею, но не уверена, что всегда получается, — признается Елена.
— Нужно смотреть на цвета, — замечает Беатрис.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Елена.
— Цвета вокруг людей.
— Она имеет в виду их ауры: в них есть что-то от цвета, что-то от звука, — говорю я. — Все люди разные, а это что-то вроде их собственного, уникального голоса. Это их Vox.
— Точно! — говорит Алекс, но Спайк и Елена все еще смотрят на меня; они не понимают, о чем я говорю. Зато Беатрис понимает, и Алекс тоже. Более того, когда я сказала, что у каждого есть свой собственный голос, зрачки у него расширились.
Я объясняю, как видеть ауру. Спайк схватывает на лету; Елена понимает только тогда, когда я устраиваю ей мысленную демонстрацию.
— Ауру можно использовать и для исцеления. Елена, у тебя ведь болит голова?
— Да, слишком долго сидела за компьютером в неподходящих очках. Откуда ты знаешь?
— Это в твоей ауре; вот тут есть какая-то тень. — Я провожу рукой за ее головой и шеей. — Если позволишь, я смогу помочь.
— Давай, — заметно нервничая, говорит она.
— Эй, расслабься; это не идет ни в какое сравнение с тем, что вы все сделали со мной после пожара. — Я держу руки позади нее, посылая пульсовые волны легкой энергии в ее ауру, в тень, пока она не уходит.
Елена улыбается.
— Блестяще. Мы могли бы тебя нанять.
— У меня вопрос, — говорит Спайк. — А ты могла бы сделать это, если бы она сказала «нет», воспротивилась?
— Не знаю.
— Ударь меня еще раз по руке, — говорит Спайк. Я закатываю глаза и подчиняюсь.
— Зачем же так сильно! А теперь попытайся сделать так, чтобы мне стало легче, но без моего сотрудничества.
На его руке действительно уже синяк, там — тоже тень. Извини, не хотела сделать тебе больно; просто не рассчитала собственную силу.
Разумеется.
Я пытаюсь различными способами повлиять на ауру Спайка; сначала — нежно, как я делала это с Еленой. Затем — прикладывая все больше и больше усилий, но в конечном счете сдаюсь, так как опасаюсь, что, надавив слишком сильно, могу причинить боль, если сломлю сопротивление.
Качаю головой.
— Нет, не получается. Позволишь теперь мне попробовать без блокировки с твоей стороны?
— Валяй.
На сей раз сопротивления нет: легкая подстройка успокаивает его ауру, боль в руке уходит.
— Прекрасная работа, — хвалит Спайк.
— Конечно, это не все, что вы можете делать с аурами, — замечает Алекс. — Вы можете использовать их против других.
Он смотрит на меня.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Елена.
— Для самозащиты, — негромко отвечаю я.
— Или нападения, — добавляет Алекс.
— Как? — интересуется Спайк, но я не хочу рассказывать, что сделала.
— Может быть, им нужно узнать, — говорит Алекс, когда я не отвечаю. — Чтобы спасти себя или друг друга.
Я понимаю, что он прав, но все же…
— Покажи им, — настаивает Алекс.
Я соединяю их с моей памятью: пятеро мужчин бегут на нас с огнеметами, Алекс у меня за спиной отчаянно рвет провода, пытаясь открыть дверь. Я врываюсь в ауры первых двух-трех, с силой бью в цвета вокруг сердец, и они тут же падают на землю. Сердца останавливаются. Нападавшие мертвы. Я смотрю вниз, на пол — не хочу встречаться с их взглядами, видеть их ауры, боюсь почувствовать их отношение к увиденному.
— Ты сделала то, что должна была сделать, — говорит Спайк.
— Да, — соглашается с ним Беатрис.
Я поднимаю на нее глаза. Она шокирована, они все шокированы, но никто не произносит слово «убийца», звучавшее у меня в голове всю ту ночь.
— Покажи еще раз, — просит Елена, и в ее голосе слышится сталь. — Если кто-нибудь придет сюда с огнеметом, я хочу быть уверена, что сделаю все правильно.
И какое-то время я учу их убивать.
6
Вскоре после этого удаляюсь, как обычно, к книгам. Библиотека Алекса — это пещера Аладдина. Она огромная, со стеллажами вдоль каждой стены. Потолки такие высокие, что для верхних полок тут есть лестница, и я просматриваю все — читаю названия, трогаю переплеты, вдыхаю запах страниц, — старые и новые, по всем предметам, какие только могу вообразить.
Что я хочу почитать?
Все, что мы способны делать — по крайней мере, в моем представлении, — похоже, связано с волнами: волнами энергии, цвета и звука, волнами того, из чего складываются ауры или голоса, как назвал это Первый, возглавлявший на Шетлендах подземный исследовательский институт. Это слово, Vox, которое я, к собственному удивлению, использовала сегодня сама не знаю почему, обычно приходит в голову, когда я думаю об ауре.
Человеческие ауры — самые яркие, особенно ауры выживших, но ими обладают все живые существа и даже неодушевленные предметы, вроде звезд.
Исключение только Келли: из тех, с кем я когда-либо пересекалась, она единственная, у кого вообще нет никакой ауры.
Ученые и врачи, похоже, стараются понять, возможно ли, что заболевание может быть вызвано физическим агентом, а не агентом биологическим, вроде бактерии или вируса. Может быть, явление связано не столько с биологией, сколько с физикой?
Внутри меня скребется чувство, что, хотя нужные ответы и могут иметь самые серьезные последствия, в действительности они незначительны и бесконечно малы. Мы были заражены частицами антиматерии гораздо меньшими, нежели атомы. И когда я проникала внутрь себя, чтобы вылечиться, то сосредотачивалась сначала на молекулах, затем на атомах, а потом на частицах. Самые маленькие, самые крошечные из них, ставшие волнами, я могу использовать для самоврачевания. Не так ли все происходит, когда я воздействую на чужую ауру с целью устранить дефект, причинить ущерб или поговорить с кем-то напрямую мысленно?
Я набираю целую охапку книжек по физике, опускаюсь в кресло и открываю первую. Мне нужна квантовая физика, и этот текст начинается с теории «большого взрыва», произошедшего в незапамятные времена, высвободившего равные количества материи и антиматерии и создавшего расширяющуюся вселенную. Мне бы следовало взять другую книгу, но я уже не могу оторваться от чтения. Всю эту ерунду мы — пусть, конечно, и поверхностно — изучали в школе на уроках физики, но читать это сейчас на более высоком уровне и понимать так, как я не могла понимать раньше, занятие захватывающее. Что-то вроде научной фантастики: антиматерия плюс материя дают в сумме большой взрыв, и обе перестают существовать. Тогда как же мы ходим и говорим, если внутри каждого из нас антиматерия, словно тикающая бомба?