В темноте внезапно вспыхивает яркий свет, бьет в глаза, слепит.
БУМ!
Спайк вздрагивает, корчится…
Боль…
Шок…
Спайк валится на меня, и мы оба падаем на землю. Я оказываюсь под ним, его мысли — торопливый, сбивчивый поток: Спасайся — убивай, если придется — спасайся! И пронизывающие эти мысли дружеская забота и тепло.
И потом… ничего.
Спайк! Спайк!
Неужели?..
Нет, нет, не может быть. Нет!
Его последние мысли отпечатываются в моем сознании, чтобы остаться навсегда, нестираемой памятью.
Боль, страх, но прежде всего любовь — не та, что приходит и уходит, а любовь друга. Та, что должна длиться вечно, та, что не должна обрываться вот так.
Торопливые шаги. К нам бегут. И тот другой, незнакомый, чужой мозг все давит и давит. Отталкивая его, противостоя ему, я собираю все силы и не могу сдвинуться с места. Я беззащитна.
И вдруг его нет. Давление исчезает. И я бью по их аурам, отыскиваю слабые, уязвимые точки и бью по ним. Вот упал один солдат. Другой. Но их много и с каждой секундой все больше. Я бью и бью, и они падают и падают.
Внезапно, словно по команде, они останавливаются и отходят. Убегают. Но убегают не от меня — просто их отозвали и направили в другое место.
Обо мне как будто забыли. Меня оставили в покое.
Снова голоса, крики, выстрелы, но теперь уже вдалеке. Там что-то происходит, но это так далеко от того ужаса, который здесь, рядом.
Заставляю себя подняться. На моей спине еще теплая кровь Спайка. Вокруг тела солдат.
Меня рвет. Снова и снова. Я вся дрожу и холодею от слабости. Как же такое могло случиться? Поверить не могу.
Если бы только я послушала остальных, если бы сделала то, что они хотели, тогда погибли бы только солдаты. Жертв было бы меньше, и Спайк остался бы жив. Но я ничего не сделала. Не смогла. И вот результат.
Слышу, как кто-то пытается говорить со мной мысленно, убеждает, что оставаться здесь небезопасно, что нужно уходить отсюда, бежать, что в лесу идет бой. Кто это? Алекс?
Беатрис тоже зовет меня. Они с Еленой прячутся, им ничто не угрожает, но пойти к ним я не могу — между нами бой, крики и смерть.
Да и как я появлюсь перед ними теперь, после всего, что натворила? Я закрываюсь, отгораживаюсь, блокирую всех, друзей и врагов, всех, кто может попытаться найти меня. Я никому не отвечаю.
Крики и выстрелы, звуки боя, они ближе и ближе.
Я поворачиваюсь и бреду в другую сторону. Назад. К дому.
13КАЙ
Уже почти сумерки, но проверить осталось только одно направление, последнее. Теперь мы снова все вместе, втроем. Чувствую, как в животе сплетается тугой узел отчаяния — если не здесь, то где тогда? Тогда возвращаться к исходной точке и начинать сначала, проверять все заново — а вдруг что-то упустили?
И снова, снова, снова.
— Готова? — спрашиваю я.
Фрейя кивает, и мы идем к мотоциклу. Она молчит. С тех пор, как мы вошли в карантинную зону, держится отчужденно, как будто замкнулась. Все эти умершие, они взывают к ней, куда бы мы ни пошли. Фрейя помогает мне, и это дается ей нелегко, а я, к сожалению, ничем не могу помочь.
Мы подходим к мотоциклу, я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней.
— Все хорошо?
Она смотрит на меня, вымученно улыбается, пожимает плечами и ничего не говорит.
Садимся на байк.
Через час с небольшим начинает темнеть. Мы проезжаем мимо каких-то зданий. Мельком смотрю на них, и в памяти что-то щелкает. Я оборачиваюсь, съезжаю на обочину и останавливаюсь. Фермерский магазин, и в здании, точнее, в окнах, есть что-то знакомое. Радость и надежда смешиваются со страхом и отчаянием.
— Келли, ты помнишь это место? Я вроде бы помню.
Я иду к дому, толкаю дверь и вхожу. Повсюду протухшая еда, беспорядок, но мне достаточно одного беглого взгляда, чтобы убедиться — ошибки быть не может.
— Да, я определенно был здесь, и Келли тоже. Причем не один раз. Мы приходили сюда с мамой покупать мороженое.
— Как думаешь, дом отсюда далеко?
Пытаюсь вспомнить, морщу лоб.
— Недалеко, но и не рядом. А может быть, мне только казалось так, потому что я был маленький и хотел мороженого. И, по-моему, лесовозная дорога?
Фрейя смотрит в пустоту — обсуждает что-то с Келли? — потом говорит:
— Сейчас Келли проверит, а там посмотрим, найдет ли она что-нибудь.
Мы снова катим по дороге, теперь уже медленнее — на случай, если я узнаю что-то еще. От главной дороги отходит множество боковых, и надеяться на то, что я вспомню что-то, не приходится, тем более что уже стемнело и на проверку каждого объекта уйдет вечность.
Фрейя трогает меня за плечо, и я сбрасываю газ.
— Думаю, Келли нашла его. Посмотри. — Она проецирует в мое сознание вид большого дома с окружающими его строениями. Дом выглядит неухоженным, идеальный раньше сад зарос сорняками, но сомнений у меня нет — это дом Алекса.
— Да, он. Точно.
Фрейя сжимает мое плечо.
— Келли говорит, дом окружен солдатами, и там идет бой. С кем они дерутся, она не знает.
— Солдаты? Бой? Нет. Мы не можем снова опоздать, не можем.
— Послушай меня. Я понимаю, что ты чувствуешь, но действовать нужно осторожно. Келли пойдет вперед, выяснит, что там происходит, и расскажет нам.
— Пошли!
— О’кей, но сначала погасим огни. И полегче. Келли показала мне путь, так что я буду штурманом.
14КЕЛЛИ
Бросаюсь к дому и, приблизившись, в какой-то момент улавливаю что-то другое, плотную концентрацию сильных чувств, говорящую о присутствии здесь выжившего.
Шэй? Шэй? Ты здесь?
Она не отвечает.
Я опускаюсь ниже.
Дом окружен солдатами, которых я уже видела раньше, и они ведут бой с еще одной группой. В темноте слышны крики, стоны и выстрелы.
За периметром боя я ощущаю что-то… нет, кого-то еще. Выживший, но не Шэй.
Опускаюсь еще ниже — да, это не она. Это Алекс. При виде меня глаза у него расширяются.
— Келли? — спрашивает он, но произносит мое имя как-то странно, растягивая, и в его голосе слышатся смутно знакомые нотки. Неужели я все-таки помню его?
Да. И ты мой отец.
Теперь его внимание полностью сосредоточено на мне. Он не идет с другими, а остается на месте, и бой продолжается без него.
Он качает головой.
— Нет, нет, я определенно не твой отец, а ты, разумеется, не Келли. Неужели ты на самом деле считаешь, что все так?
Я не совсем понимаю, о чем он говорит, но сейчас важен не смысл, а голос, его звучание, оформление слов… Я слушаю, и мне становится не по себе. Что же это такое?
Нет, нет, этого не может быть.
И тем не менее есть.
Я бы узнала его голос где угодно. Узнала не как голос отца, не как голос из моей жизни До Шетлендов. Этот голос мягкий, как бархат и шоколад, его хочется слушать и слушать.
Я крепко-крепко обхватываю себя руками и трясу головой, гоню эту мысль прочь, хотя и понимаю, что все так и есть.
— Ты… ты… Ты он. Ты… — Не могу произнести то, что хочу.
— У тебя снова галлюцинации, котенок?
Котенок?
— Мы открыли ящик — и нá тебе: ты обманула Шредингера. Ты жива и мертва одновременно.
Я не понимаю, о чем он, но чем больше слушаю его голос, тем больше деталей всплывает в памяти. Он всегда носил костюм биологической защиты, поэтому я так и не разглядела его лицо. Да, я видела его в памяти Джей-Джея, но не узнала именно поэтому. Мне и в голову не приходило, что Первый и Алекс — один и тот же человек.
Но я знаю его голос. Голос, который слышала одним из последних перед тем, как меня вылечили.
Он тот, кого я так отчаянно искала все это время.
И вот какая несправедливость: он выживший! Я не могу заразить его, чтобы он умер. Я нашла его после долгих поисков и ничего не могу с ним сделать.
Ты Первый доктор! — Я вкладываю в это обвинение всю свою ненависть.
Он пожимает плечами.
— Для меня находили и слова похуже. Но ты… все любопытнее и любопытнее. Не уверен, что смог бы самостоятельно так быстро определить, что является причиной распространения эпидемии. Это сделала Шэй. Да, да, это она разгадала загадку и рассказала мне о тебе. И ей было так жаль меня — бедняжка думала, что рассказывает мне о моей умершей дочери, а не о сумасшедшем котенке-психопате. Знал бы я с самого начала!
Зачем ты вылечил меня?
Он качает головой.
— Такое разочарование. Столько времени и трудов потрачено, чтобы сделать тебя тем, кем ты была: выжившей. В конце концов я достиг желаемого, но получил дефективную, неполноценную душу. В случае твоего бегства риск был бы слишком велик, поэтому ты подлежала уничтожению. Кто бы мог подумать, что исцеление сделает тебя еще более опасной. К тому времени ты уже приняла личность Келли и даже не догадывалась, кто ты на самом деле.
Нет! Я Келли!
Разве не так?
Картинки в памяти меняются, словно в калейдоскопе: я вижу ее/себя; ее/мои чудесные темные волосы и голубые глаза; у нее были фотографии ее замечательного старшего брата и мамы, и она рассказывала мне о них, о ее доме, о том, где они жили. Рассказывала ночью, занимала нас, отвлекая от страха. И все, что она говорила о себе/мне, было намного лучше, интереснее моей жизни.
Проблески другой, отвергнутой жизни проносятся перед мысленным взором. Я пытаюсь оттолкнуть их, но не могу.
Страх. Боль.
То, о чем Келли не знала до шетлендской лаборатории. О чем не ведала в своей чудесной, идеальной жизни.
Я не Келли. Мое имя скрыто в темной глубине памяти; оно тайна, до которой так трудно докопаться.
Она выкрикивала мое имя, когда тащила меня за волосы вверх по ступенькам. Моя последняя приемная мать, та, от которой я сбежала. Я слышу ее сердитый, рычащий голос: Дженна, противная негодница.
И эхо в самой глубине…
Дженна.
Меня звали…