Колосья под серпом твоим — страница 117 из 183

Рескрипт, собственно говоря, не давал права ни на какую са­модеятельность, кроме больших или меньших размеров грабежа.

И из-за этих размеров почти сразу началась грызня комитетов между собой.

Либеральничали, главным образом, нечерноземные губернии. Земля стоила мало, а руки были дорогими. Безземелье, а значит — связанное с ним отходничество, могло обезлюдить земли, довести до нищеты и деревню, и усадьбу, укрыть поля бурным паводком сорняков.

Наибольшей среди всех левизной отличались Тверская губер­ния и Приднепровье.

Проект тверского предводителя Унковского, а главным об­разом настроение тверских дворян, привел позднее к тому, что реформу 19 февраля они объявили «враждебной для общества». Оба члена губернского комитета, назначенные правительством, Николай Бакунин и Алексей Толстой, подали в отставку. Тринад­цать лиц, в том числе два уездных предводителя, Алексей Баку­нин и Сергей Балкашин, да их друг, вышеупомянутый Николай Бакунин, несколько посредников и кандидатов, собрались вместе и решили действовать. Они подали губернской управе и разосла­ли по уездам объявления, что «Положение» 19 февраля является враждебным для общества обманом и что они в дальнейшем будут руководствоваться в своих действиях лишь убеждениями обще­ства вплоть до созыва общего земского собрания, о котором про­сило царя дворянство.

Главных зачинщиков решили арестовать, посадить в петербург­скую цитадель и предать суду сената. Схватили и привезли двоих: Николая Бакунина и Максима Лазарева. Губерния настороженно молчала. Ругал арестованных только вышневолоцкий дворянский съезд, но от этих зубров, от этого гнезда мракобесия никто ничего другого и не ждал...

Петербург начал травить тверских. Как же, они требовали обя­зательного выкупа крестьянами земли, требовали реформы.

Мировые посредники после пяти месяцев Петропавловки были осуждены на заключение в смирительном доме (и унизить хотели как можно подлее!). Им дали от двух лет до двух лет и четырех месяцев «смириловки» и, кроме того, лишили прав и привилегий.

Генерал-губернатор Петербурга, Александр Аркадьевич Су­воров, внук полководца и человек во многом добрый и мягкий, схватился за голову, прослышав о неслыханном оскорблении. Смирительный дом! Как для воров! Безграничная подлость дан­ного приговора так поразила его, что он стремглав бросился к им­ператору: заступаться. Упрямым — где не надо — государь был до того, что сломать его уверенность было практически невозможно.

Суворов совершил невозможное: добился отмены позорного приговора. Отведать «смириловки» посредникам не пришлось. Но многие из них так и не были возобновлены в правах до конца жизни. Не могли, например, избирать (большая потеря!), не могли участвовать в общественной жизни. Это была, собственно говоря, гражданская смерть, и этой смертью им мстили до их физической смерти. Мстили три царствования (Николай Бакунин, например, умер в 1901 году).

Предводителя Унковского еще раньше, в 1860 году, загнали в Вятку, чтобы не кричал, не вякал, где не просят. Словами приднепровцев говоря, этот человек сполна «получил болванского городка»³.

...В Приднепровье дела находились в еще худшем состоянии. Либерализм и недовольство половинчатостью реформы цвели буйным цветом. Пожалуй, лишь одна круговая порука местных дворян совершила то, что приднепровские комитеты избежали судьбы комитетов тверских. Порука и еще то, что здешние люди слишком хорошо знали, чего можно ожидать от Петербурга, и делали свое дело подспудно, не покрикивая об этом на всех пере­крестках и обходясь без громких заявлений.

...Деятельность тверского комитета окончилась разгромом и расправой. Деятельность приднепровских комитетов, спустя шесть лет после их организации, вспыхнула мощным пожаром сначала шляхетского, а потом крестьянско-шляхетского восста­ния. Одни пошли в ссылку, другие — на эшафот и под картечь. Одни не добились ничего, кроме славы благородных мучеников, другие собственной кровью купили своему народу безотлагатель­ную отмену грабительских временных обязанностей, выкуп земли и увеличение наделов.

Ни те, ни другие не дождались за это благодарности. Даже от потомков.

Ничего. Лучшие, наиболее благородные из них, шли на смерть сознательно, не ожидая за это никакой благодарности. Как все настоящие люди.

Но пока что до этого было далеко.

Пока что губернский комитет, которым руководил пан Юрий и в составе которого был делегатом от Суходольского уезда старый Вежа (впервые за пятьдесят с лишним лет пошел на обществен­ную должность), ругался, воевал и толкал дворянскую массу на все более и более левый путь. Это удавалось делать потому, что пан Данила с сыном лично тормошили мелкую шляхту, которая имела право голоса, но никогда до сих пор им не пользовалась, не имела крепостных и поэтому могла голосовать за как можно более льготное освобождение чужих мужиков.

Поддерживали Загорских и крупные землевладельцы.

Середина чертыхалась, но, сдавленная с двух сторон, ничего не могла поделать. Пан Юрий получил неожиданную поддержку жены. Пани Антонида была возмущена царским рескриптом.

...На просторах империи действительно шла драка.

Средние и мелкие владельцы душ разъяренно кричали против отмены. Связанные с рынком богачи требовали безотлагательного упразднения рабства.

Целиком в духе рескрипта выступил петербургский комитет. Проект Петра Шувалова подняли на щит самые безобразно-пра­вые элементы. Оставить мужику лишь приусадебный участок, за­ставить его арендовать землю на тех условиях, которые продикту­ет хозяин. Оставить за собою всю полноту экономической власти и значительную часть юридической.

Проекту Шувалова в определенной степени поддакивали дворяне Украины и черноземного юга. Полтавский проект требовал, чтобы вся земля по окончании переходного периода подверглась отчуждению от крестьян и опять была отдана в руки помещиков. Если же мужик захочет купить землю у своего бывшего барина, у другого барина или у казны — пускай само правительство дает ему кредит. Знали, что при убожестве казны, опустошенной пен­сиями и расточительной роскошью верхов, при многочисленности обездоленных, которые будут просить кредита, сума ссуды может быть только мизерной.

Значит, крестьянская семья с купленной земли не проживет. К бывшему же хозяину придет просить работы и хлеба. Нужда заставит пироги есть.

Против этого всеобщего, с севера и с юга, визга прижатых и потому рассвирепевших собственников, против этого взбаламу­ченного моря следовало сражаться.

Пан Юрий понимал: поддаться этому — и конец, крах. Поги­бель родины. Люди разбегутся в города, ведь кто захочет сидеть в беспросветной нищете, сольются там с другими. Исчезнет все то, что он любил в земляках: светлая отличительность юмора, обыча­ев, говора, песен. Исчезнет склад ума и почитание истории. Ис­чезнет даже невеселая современность.

Мужику нужна земля, иначе он исчезнет. Разрушатся хаты, за­растут поля, в запустение придут поместья. Опустеет рынок. Нель­зя будет торговать не то что зерном и лесом, но и собственными лохмотьями.

И он решил сражаться за землю для крестьян, пока будет жив. Поднимать на это людей, тормошить их, ругаться, давить на непо­корных деньгами и властью.

Проект Унковского был для него тоже слишком правым.

Унковскому не надо было драться за общество, дышащее на ладан. Он мог себе позволить дать мужику землю за выкуп, кото­рый поможет ему, Унковскому, и тысячам таких собрать капитал на новое хозяйство. Он мог кричать о том, что за землю пускай мужики платят сами, а за мужицкую волю помещиков должно вознаградить государство.

Посоветовавшись, Вежа и пан Юрий решили постепенно, но твердо, не поднимая излишнего шума, не пренебрегая ничем, даже денежным прессом, добиваться от как можно большей части приднепровских господ осуществления их проекта.

Две третьих земли, которой владел до освобождения мужик, переходят к нему без выкупа. Мало, но проживут. Отрезанная треть обеспечит наплыв рабочей силы в крупные хозяйства. Вы­куп за личность номинальный, только чтобы не вякали шуваловы да позены, чтобы на переходный период немного придержать лю­дей и дать им возможность обосноваться.

Это была единственная уступка всей этой ходанской сволочи, которую они решили, вынуждены были сделать.

Энергично готовились свои люди на все должности в комите­тах. Через Исленьева удалось оболванить губернатора Беклемише­ва до того, что он назначил «своими» членами в комитет Юльяна Раткевича и Януша Бискуповича.

Они сразу поставили перед губернатором еще предложение: выкуп мужиками остальной, отрезанной трети земли. Губернатор засомневался. «Назначенные» подняли вопль, что он хочет лишить сахароварни и стекольные заводы рабочих рук. Беклемишев подумал минутку и подписал.

Когда после этого «двойка» выступила на собрании «от имени губернатора» с этим предложением — приднепровское «болото» взбесилось до неузнаваемости. Неизвестно, чем бы все это закон­чилось, но привезенная паном Данилой мелкая шляхта (история с предложением Раткевича немного-таки научила Загорских ме­тодам политической борьбы) начала шумно горланить, одобряя предложение.

Все возможные позиции были укреплены. Зависевшее от мест­ной самодеятельности — насыпано даже выше краев. Сейчас если даже «Положение», отредактированное императором, отбросит всех зарвавшихся назад, Приднепровье оно отбросит не так да­леко, как других. Людям будет легче.

Пан Юрий помнил, что ему доживать, а детям жить, и поэтому не мог не спросить и их мнения. Вацлав, буквально влюбленный в Алеся, сказал: «Я как брат».

Вежа с сыном написали в Петербург и получили ответ. Алесь просил не заводить распрей с Раубичами в дальнейшем, как мож­но лучше ухаживать за Геленой и угождать ей.

Он писал, что в конце января недели на три-четыре приедет домой и тогда они обо всем поговорят.

Петербург встретил неожиданным теплом и синим, прозрачно­ясным куполом неба. Стремилась к недалекому морю Нева, све­жий ветер дышал большими просторами воды, чистотой, полными парусами.