Колосья под серпом твоим — страница 120 из 183

Быстро приподнялся.

— Сразу же и берись. Большое дело сделаешь. А то кто наше слово от плевков отмоет, кто докажет, что оно должно жить, кто словарям нелживым форпосты его укрепит, чтобы не забыли вну­ки? Кто сокровища соберет? Литература им, видите ли, чушь?! Поэзия им, видите ли, бирюльки?!

— Ты прав, Виктор, — тоже перешел на «ты» Алесь. — Серд­цем меня и, скажем, испанца может объединять только словес­ность... Значит, язык, изящная словесность, поэзия, музыка, все такое — это не бирюльки, а самое необходимое в мире: средство связи меж душами людей. Высшее средство связи.

— И вот еще что, — уточнил Виктор. — Ты человек начитан­ный, знаешь много. Тебе легко будет. Ты попробуй записаться зразу на два факультета и за два года их окончить. Скажем, на филологический и, если так уж хочешь, на какое-нибудь приро­доведческое отделение. А потом займись, ну хоть бы...

— Я думаю, лучше будет так, — пояснил Алесь. — Два-три года я займусь более смежными предметами. Скажем, филологией и историей... А потом можно заняться и естествознанием.

— А что? И правда. А одолеешь?

— Одолею. Надо.

— Ой, братец, как надо! Как нам нужны образованные люди! Куда ни взгляни — всюду дырка. А по истории у нас тут совсем неплохие силы. Благовещенский — по Риму, Павлов — по общей истории. Говорят, по русской истории будет Костомаров. Стасюлевич по истории средних веков. Ничего, что самое кровавое время. Зато не такое свинское, как наше. Да и Михаил Матве­евич либерал. Беларусью интересуется, так как происхождение обязывает.

Загорелся.

— Ты человек не бедный. Ездить можешь. Это тебе не во вре­мена Радищева. Дороги до Москвы — ерунда. Можешь ездить туда Соловьева слушать. Не на каждой ведь лекции тут тебе си­деть. Фамилии всех, к кому на лекции ходить не стоит, прочтешь в «Северной пчеле». Кого они хвалят — тот, значит, и есть самое дерьмо.

И вдруг встал.

— Значит, решили. Лягушек пускай другие препарируют. Твое дело — начать борьбу за слово. Словарь. Словесность. Язык. Для всех этих, бросивших. И для всех, кто в хатах без света. При светце.

— Страшновато.

— Ничего не страшновато. Если даже один благородный чело­век до конца захочет — перед ним царства падут.

На лестнице зазвучали шаги. Лицо историка расплылось в хи­троватой усмешке. И эта усмешка была такой детской, что чело­век, явно лет на пять старше Алеся, показался ему юношей, кото­рому только дурачиться и шалить.

— Идут, — бросил Виктор. — Прячься.

Алесь стал возле двери, чтобы, отворенная, она заслонила его.

Топот приближался. Алесь видел прикинувшееся равнодушным лицо Виктора. Потом дверь закрыла Алеся. Зашло несколько че­ловек. Высунув голову из-за двери, он увидел затылок Кастуся.

— Да, — произнес Виктор. — Ждать-таки пришлось. Ну что?

— Ерунда, — ответил Кастусь. — Достал, правда, пятьдесят ко­пеек, так вот хлопцы голодные.

— Ясно, — Виктор почесал затылок. — Ладно, сейчас подума­ем, что на все это сделать.

И вдруг словно вспомнил.

— Кстати, Кастусь. Тут к тебе какой-то человек заходил. Франт такой фу-ты ну-ты! Ждал. Поспорили мы тут с ним. Так он вме­сто ответа использовал последний в полемике аргумент: плюнул мне в голову вишневыми косточками, да и дверью хлопнул.

— Вечно ты так с людьми, — поддел Кастусь. — Что, правда — плюнул?

— Чтобы мне отечества не увидеть!

— Ч-черт. Ты хоть фамилию запомнил?

— Да этот... Как его?.. Ну-у... Заборский?.. Заморский?.. Загор­ский, вот как! Сказал, что ноги больше его тут не будет.

Кастусь сел на книжную стопку.

— Виктор... Ты что ж это наделал, Виктор?

— А что? — спросил Виктор. — Подумаешь!

Алесь вышел из-за двери и стал среди недоуменных парней.

— Да иди ты к черту! — взорвался Кастусь.

— Сейчас, — отозвался Загорский.

Кастусь повернулся и хлопнул глазами. Парни захохотали. Ка­линовского словно подбросило.

— Алеська! Не ушел! Алеська!

Они колотили друг друга по плечам и спине так громко, что эхо летело.

— Виктор — свинья, — возмутился Кастусь. — Виктор — отре­бье! Виктор — историк! Ты что ж это, Виктор, отечеством клялся?!

— Да я ему и вправду... — смутился Алесь. — Дунул. Думал, это ты спишь.

— Виктор — иезуит, — продолжал Кастусь. — Виктор — Ро­бинзон, у которого семь Пятниц на неделе. Виктор — затворник от истории. Виктор за свои выходки будет сегодня акридами пи­таться. Кузнечиками.

Парни вокруг смотрели на них и тоже улыбались широко и ис­кренне. Только у одного, высоковатого и тонкого шатена, улыбка была снисходительной. Улыбался, словно делал одолжение.

— Ой, хлопцы, — спохватился Кастусь. — Как же это?! Зна­комьтесь. Это по-старому князь, а по-новому гражданин Загор­ский. Звать его — Алесь. Хороший и свой хлопец. Потому все вы к нему должны обращаться на «ты». И ты, Алесь, про «вы» забудь. Французятину эту — прочь. Мы тут все — братья.

Первый, протягивая руку, сказал по-мужицки:

— Хвелька Зенкович. Из университета.

У него были пухлые, совсем еще детские губы и светлый пушок на щеках.

— Дразнят абрикосом, — виновато улыбнулся он. — Конечно, не в глаза.

— Не буду, — пообещал Алесь.

— И не советую, — отметил Виктор. — Он у нас в горячей воде купаный...

Второй парень еще тогда, когда молча смотрел на встречу дру­зей, привлек внимание Алеся. Чистое строгое лицо, суровое и мрачноватое на вид.

Волосы волнистые, длинной гривой. И высокий лоб переходит в немного вздернутый и прямой нос, а потом в улыбчивые губы линией, исполненной невыразимой и грациозной доброты.

По-русски он говорил с довольно заметным польским акцен­том. Особенно приятно звучало в некоторых словах «л», по-детски похожее на «в».

— Фамилия моя Валерий Врублевский.

— Полесовщиком будет, — иронически вставил непоправимый Виктор. — И знаешь почему?

— Ну? — мягко спросил Валерий.

— Он, вследствие ограниченности умственных способностей, из всего «Пана Тадеуша» кое-как понял лишь одно двустишие:

Помники наше! Иле ж цо рок вас пожэра

Купецка люб жондова москевска секера.

Да и решил, что лучший путь для борьбы с правительственным угнетением — охрана лесов.

— Ты прав, поддержал игру Валерий. — Рубят леса, сдирают кожу с земли. А Польша, да и твоя Беларусь, до той поры и жи­вут, пока есть пущи. Не будет деревьев — и их не будет. — Алесь вдруг заметил почти серьезные нотки в тоне парня. — Так что позволяйте, хлопчики, рубить, позволяйте.

Врублевский улыбнулся.

— И потом, чему удивляться? Я ведь поляк. Как восстание — куда я всегда бегу? «До лясу». Иной дороги мне Бог не дал. Так что мне, позволять рубить сук, на котором сижу?

— Ты можешь с ним и по-польски говорить, если тебе удоб­нее, — уточнил Виктор. — Он немного знает.

— Зачем? — удивился Валерий. — Я по-белорусски тоже знаю.

И закончил по-белорусски:

— Говорить будем, как получится. Как будет удобнее. Правда?

— Правда, — ответил Алесь.

Рукопожатие Валерия было приятным и крепким.

—Ну-ка я, — выступил следующий, сильный парень со стро­гими глазами. — Дайте я этого доброжелательного друга-земляка за бока подержу... Здорово, малец!

Парень разговаривал, как говорят белорусы из некоторых мест Гродненщины. Не нажимая на «а», произнося его как что-то сред­нее между «а» и «о», — «э-то-го». И, однако, он не был похож на «грача»⁴. Может, из витебской глухомани?

«В конце концов, черт с ним. Симпатичный хлопец».

— Вот, малец, упал ты в эту берлогу. — Голос у парня был пе­вучий. — Ничего, тут хлопцы хорошие. Буршевать⁵ будем... Звать меня Эдмунд, как, ты скажи, какого-то там рыцаря Этельреда. Виктор считает, что я ошибочно с таким именем родился в де­вятнадцатом, что следовало мне семьсот лет назад родиться. И правильно: по крайней мере, не видел бы его... А фамилия моя — Верига.

Последний из парней, тот самый высоковатый шатен, который снисходительно усмехался, подал Алесю твердую, но безжизнен­ную руку.

— Юзеф Ямонт, — представился он по-польски. — Очень мне приятно.

— Мне тоже приятно, — ответил по-польски Алесь. — Ты из днепровских Ямонтов, товарищ?

— Нет.

— А откуда? Где земля товарища?

Юзеф немного смутился.

— Мой отец поверенный и управляющий князя Витгенштейна. Фольварк Самуэлево.

Алесь немного удивился. Вид у Юзефа был такой, словно он сам князь Витгенштейн. И, однако, Загорский не показал своего удивления.

— Что-то мне знакомо твое лицо, Юзеф. Где учился?

— Окончил Виленский дворянский институт.

— Ну вот. Значит, наверняка виделись. Я окончил гимназию возле Святого Яна.

— Почему так? Вы ведь князь?

— Родители посчитали, что лучше, если я буду учиться среди более-менее простых и хороших хлопцев. Кастовость и фанабе­рия — всего этого и так слишком много среди дворян.

Валерий выставил нижнюю губу. Эдмунд Верига подморгнул Алесю.

Загорский увидел, как припухшие веки больных глаз Ямонта часто заморгали. Юзеф изменил тему разговора.

— Пан совершенно прилично говорит по-польски. Даже с тем акцентом, который свойствен...

— Преподаватель был из окрестностей Радома, — уточнил под­черкнуто Алесь. — Из фольварка Пенки.

— Мне очень приятно, что пан изучал язык, на котором гово­рили его предки.

— Ямонт-мамонт, — буркнул Виктор Калиновский.

Алесь пожал плечами. И тут вмешался в разговор Валерий.

— Опять? — спросил он у Ямонта. — Ну-ка брось! Мало тебе недоразумений ?

— Что ж мы, хлопцы, будем со всем этим делать? — исправ­лял положение Виктор. — Разве Эдмунда послать, чтобы купил в колбасной обрезков. Там немочка молодая уж слишком его глазом отметила. А как же! В северном духе мужчина. Викинг! Аполлон, слепленный из творога!

Эдмунд смеялся.

— А что? Разве плохой?

— Для нее, видимо, не плохой. Розовеет, как пион. Книксен за книксеном: «О, герр Ве-ри-га! Шуточ-нич-ка! Что вы?!» Вот женишься — мы к тебе в гости придем, а ты сидишь, кнастер куришь. Детей вокруг — о