Восставлен сей алтарь? Кому кадишь?
Кого изображает сей колосс,
Подобный туче? И поведай: кто
Сама ты? Перед кем я речь держу?"
И снова издала тягчайший вздох
Таинственная тень в покровах белых,
Плывущий дым кадильный всколыхнув,
И снова голос вещий стал суров, --
Но, мнилось, в горле жрицы плотный ком
Стоял: "О смертный! Этот храм -- пустой,
Печальный, -- древле пережил войну
Богов. Неизрекомо стар и сей
Кумир; покрыли тысячи борозд
Ему чело за тысячи эпох:
Се -- образ Крона. Я же -- Мнемозина,
И здесь алтарь заброшенный храню".
Я не сумел ответить, мой язык
Бессильно в бессловесности коснел:
Нейдет на ум величественный слог,
Когда ложится на душу печаль.
Царила тишь, и меркли пламена
Алтарные -- их было след питать.
Я осмотрелся. Рядом, на полу,
Охапками лежал пахучий нард,
А также листьев смольных вороха.
Тревожно я на жертвенник взглянул,
На горку догорающих углей --
И вновь на листья смольные, и вновь
На жертвенник -- и вдруг услышал молвь:
"Обряд окончен... Впрочем, все равно
Вознагражу тебя за доброту.
Я силу памяти моей кляну,
А ты -- восхвалишь: сколько скорбных сцен,
Досель в моем теснящихся мозгу,
Твой смертный, слабый взор увидит въявь --
И не затмится! И не ощутишь
Ни ужаса, ни боли -- только грусть".
Богиня говорила, словно мать,
На миг отринув прежний строгий тон.
И страшен стал мне вид ее одежд --
Глухих покровов, белых, точно саван;
Почудилось: под саваном -- скелет.
И сердце оборвало громкий стук.
Тогда Богиня отстранила ткань
Покровов. Я узрел исчахлый лик --
Его изрыла скорбь, изъел недуг
Бессмертный, коему исхода нет:
Язвит, не убивая, эта хворь,
И смерть недостижима, как мираж,
Иль горизонт... Белей, чем первый снег,
Белей, чем лилия, был этот лик
Измученный -- и, если б не глаза
Богини, я тотчас бежал бы прочь.
Глаза струили благотворный свет,
Умеренный прозрачной сенью век
Полузакрытых; сущее извне
Их не влекло, и видели едва ль
Меня глаза Богини: так луна
Сияет нам, не ведая о тех,
Кто смотрит ввысь... Коль золота зерно
Приметит ненароком рудокоп,
Он алчно поспешает промывать
Породу, и тотчас берет лоток --
Так я, слыхавши ласковый посул,
Взалкал увидеть, сколько же в мозгу
Богиня прячет неземных трагедий --
Досель под этим сводом черепным
Творящихся, испепеляя плоть
Эфирную, лия лазурный свет
Во взор, и гласу придавая звук
Такой печали. "Призрачная Память! --
Воскликнул я и пал к ее стопам: --
Я заклинаю болью древних бед,
Последним храмом, веком золотым,
И Фебом -- ибо твой питомец он,
О исстрадавшееся Божество,
Погибшей расы бледная Омега:
Дозволь узреть -- исполни свой обет! --
Картины, что в мозгу твоем кипят!"
И вот мы встали рядом -- как сосна
И можжевеловый невзрачный куст
(Я -- мал, а Мнемозина -- велика),
Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,
Где свежестью не веет поутру,
Где полдней жарких нет, и звезд ночных;
Где под угрюмым пологом листвы
Маячил -- так подумал я сперва --
Кумир, огромный столь же, сколь Кумир
Во храме Крона. И вожатой глас
Негромко возвестил: "Вот тут сидел
От неба отрешенный Крон". И вмиг
Восчуял я, что властью одарен
Легко, подобно богу, видеть суть
Вещей -- так очертанья и размер
Земное видит око. Предо мной
Чередовались образы, уму
Непостижимые -- но я напряг
Душевное чутье, дабы постичь --
И помнить вечно... Сколь безжизнен был
Недвижный воздух! Чудилось, окрест
Царит несносный летний зной, когда
Чуть-чуть колеблются метелки трав,
Но палый лист покоится, где пал.
Ручей неслышный мимо тек, журчать
Не смея, ибо рядом падший бог
Скорбел -- сама Наяда в камышах
Держала хладный перст у сжатых уст.
В сыром песке следы огромных стоп
Туда лишь и вели, куда прибрел
И, тяжко сев, сомлел -- незряч и глух --
Изгой убогий... На песке сыром
Покоилась, недвижна, нежива,
Десная длань, утратившая скипетр.
Сомкнувши вежды, к матери-Земле
Поник челом, просил подмоги сын.
Казалось, он уснул навек. И вдруг
Чужая пясть на мощное плечо
Легла; но прежде отдан был поклон
Тому, кто стыл недвижен, глух, незряч.
И скорбные глаголы Мнемозины
Я слушал скорбно: "Зришь ли Божество,
Явившееся к падшему Царю
Сквозь дебри, дабы пробудить его?
Се -- Тейя, что меж нами -- всех нежней".
Суровой Мнемозине был знаком
Едва ли плач -- но Тейя сострадать
Могла на чисто женский, слезный лад.
И чуткий страх в огромных был очах:
Как будто беды шли -- за строем строй,
Как будто лишь передовой разъезд
Метнул стрелу, а грозный арьергард
Погибельные громы снаряжал.
Одну прижавши длань к своей груди,
Туда, где сердце смертных бьется -- точно,
Бессмертной быв, испытывала боль,
Богиня выю Крона обвила
Другой рукой и, губы растворив,
Титану в ухо молвила слова --
Трубой органной грянул горний глас --
Печальные слова, что наш язык
Способен передать -- хотя насколь
Бедней он, чем былая молвь богов!
"О Крон, очнись... Но, старый, сирый Царь --
Почто? Никак, увы, не ободрю;
Не возоплю: "О, вскую опочил?"
Ты от Небес отторжен, а Земля
Низложенных богов не признает,
И славный, многошумный Океан
Тебя отверг; и в воздухе седой
И ветхий бог не властелин отнюдь.
И твой же гром, во власти вражьих рук,
Обрушился на прежний твой чертог;
Дотла твоей же молнией сожжет --
Наш мир сожжет! -- неловкий супостат.
И горести сдавили, как тиски,
Наш разум, и неверью -- не вздохнуть.
Почий, о Крон, и далее! Вотще
Тревожу твой пустынный тяжкий сон,
И втуне ты бы очи разомкнул!
Почий, а я восплачу, павши ниц".
Июльской ночью заворожены,
Чащобы при холодном свете звезд
Недвижно дремлют, спят, не шевелясь --
А ветер лишь единожды плеснет,
И сей же час уляжется опять.
И, что случайный ветер, эта речь
Утихла. И Богиня, возрыдав,
Чело прижала к почве, чтобы шелк
Обильно рассыпавшихся волос
Укрыл стопы Титану, и согрел.
И долго, долго бысть сия чета
Недвижна, что надгробный монумент
Своей же мощи... Долго, страшно долго
Я созерцал тоскливый этот вид:
Безгласный Бог, согнувшийся к земле,
Простертая Богиня, вся в слезах...
Царила тишь. И день за днем потек,
И мнилось, целый мир исчез -- опричь
Гнетущей тишины, и мглы, и трех
Огромных и недвижимых фигур.
И месяц я томился так -- зане
Пылавший мозг подметил: миновать
Луна успела все четыре фазы.
И, мнилось, день за днем я сох и чах,
Теряя плоть. О, как же я молил:
Сюда, о Смерть! Явись в угрюмый дол,
И вызволи! Я жаждал перемен,
И всхлипывал, себя вотще кляня --
Покуда Крон, подъяв угрюмый взор,
Не поглядел на чуждый, жуткий край,
На сумрак и печаль окрестных мест --
И на Богиню подле стоп своих.
Как влажный запах листьев, трав, цветов
По дебрям льется, полня всяк прогал
И всякий лог -- так полились во мглу
Глаголы Крона, проникая вдлинь
И вширь, втекая в каждое дупло,
И в каждый закоулок лисьих нор --
Печальны, глухи; мнилось, Крон просил:
Услышь хотя бы ты, заблудший Пан!
"Стенайте, братья: мы отлучены,
Отрешены от боголепых дел:
Не правим обращением светил,
Не пригреваем колос тучных нив --
О, как же божью сердцу изливать
Безмерную любовь? Стенайте же!
Стенайте! Ярок блеск мятежных сфер...
А путь светил рассчитан испокон,
И облака по-прежнему плывут,
И древеса цветут, и бьет волна
О брег веселый... Смерти в мире нет --
Но будет! Будет смерть! Рыдай, горюй,
Стенай, о Рея! Детища твои
Восставшие на Крона, Крона в прах
Повергли, обратили бога в тлен!
О, застенайте! Ныне я -- тростник,
Колеблемый ветрами! Глас мой слаб,
И сам я нынче немощен и хил!
Стенайте! Кто не стонет -- пособи
Воспрянуть, победить! Мы победим,
Растопчем дерзостных -- и трубный зык
Восславит нас, и грянет мирный гимн,
И вмиг зазолотятся облака;
Сольется пенье с перебором струн
Серебряным. И много новых благ
Создам на диво дщерям и сынам
Небесным!.." Он растерянно умолк,
И вновь застыл, бессилен и понур --
Так умолкает немощный старик,
Оплакавший родных... Мои глаза
И уши, мнилось, действовали врозь,
Вразлад, вразброд, враздробь и вразнобой:
Гремел глагол -- но сколь явился образ
Глаголавшего жалок! Я смотрел,
А Крон сидел уныло под шатром
Ветвей корявых. Ни единый лист
Не дрогнул. Неужели слух налгал?
Решил бы я, что Крон окаменел,
Когда б не дрожь его разверстых губ
Меж завитками белой бороды.
И, словно солнце в облачном руне,
Был виден в этих снежных завитках
Титанов лик... И Тейя поднялась,
Десницу направляя в темноту,
Зовя куда-то. И поднялся Крон,
Как бледный исполин, что, моряков
Страша, встает из волн в полночный час, --
И лес обоих вскоре поглотил.
Сказала Мнемозина: "Правят путь
К сородичам -- а те средь черных скал
Страдают, познавая боль, и жуть,
И безнадежность..." Речь моей вожатой
Продолжу ли? Окончился пролог
И, может быть, читатель утомлен
Виденьем этим... Краткий перерыв
Содеем -- и осмелюсь, и решусь,