— Уильям! — позвал Лайонс, согрев руки перед огнем. В комнату беззвучно скользнул секретарь. — Возьми бумагу и чернила. Я встречался с американцами и должен незамедлительно написать отчет лорду Пальмерстону. Утро было просто ужасным. Этот Сьюард хладнокровен прямо–таки как рыба. Прочел нашу ноту и даже бровью не повел при виде требований и приказаний, содержащихся в ней. Ухитрился даже напустить на себя скучающий вид, когда я сказал ему, что мы должны получить ответ в течение недели. Я уверил его, что если наши требования не будут удовлетворены, я изыму свой паспорт и вернусь в Британию. В ответ он улыбнулся, будто эта идея его восхитила!
Секретарь лишь понимающе кивнул, зная, что он всего лишь свидетель, а не участник беседы.
Лайонс — невысокий, полный, наделенный вкрадчивыми манерами, характерными для человека себе на уме, — расхаживал взад‑вперед перед камином, тщательно подыскивая слова. Уильям молча занес гусиное перо над бумагой.
— Обычные выражения почтения, сами знаете. Далее: ваши требования об освобождении эмиссаров Конфедерации, господ Мейсона и Слайделла, вручены мной сегодня государственному секретарю Сьюарду. Я убежден, что если мы воздержимся и на сей раз, не преподав нашим здешним друзьям доброго урока, то в ближайшее время столкнемся с тем же самым затруднением. Как только они прочтут упомянутый ультиматум, неправедность их действий станет для них очевидной. Необходимость либо сдаться, либо вступить в войну подействует на них весьма благотворно. Хотя, вынужден отметить, встречены наши требования были весьма холодно.
Тишину в комнате нарушали потрескивание дров в камине да негромкий скрип пера по бумаге. Внезапно Лайонса пробрал мороз, и он снова поднес руки к теплу. Неужели будет война? Неужели в конце концов дойдет и до этого?
Эта мысль вселила в его душу восторг, хотя и подействовала весьма удручающе. Одно дело война против аборигенов, а против вооруженного, опасного врага — совсем другое. Но страна расколота надвое, и Север уже бьется не на жизнь, а на смерть. Зато Британия пребывает в мире с остальной планетой, и если дело дойдет до схватки, сможет черпать силы из неиссякаемого источника величайшей империи в мире. Богатейшей империи всех времен. Америка ухитрилась ускользнуть из британской хватки, но это можно поправить. Этот материк — сущий рог изобилия, с ним слава империи воссияет еще ярче.
Быть может, война все–таки не такая уж скверная идея.
Над пропастью
Доктор Дженнер закрыл дверь спальни принца Альберта с предельной осторожностью, потихоньку отпуская ручку, чтобы не допустить даже тишайшего лязга металла о металл. Королева Виктория смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых застыли испуг и дурные предчувствия; пламя свечи в ее дрожащей руке плясало и коптило.
— Скажите… — почти бездыханно произнесла она.
— Спит, — сообщил доктор. — Очень добрый знак.
— Ну конечно, добрый! — Виктория чуточку воспрянула духом. — Прошло уж я не знаю сколько дней с тех пор, когда он смежал веки хоть на минутку, если вообще ложился.
— Как и вы, если на то пошло.
Она лишь пренебрежительно махнула маленькой пухлой ручкой.
— Я не больна, это о нем вы с сэром Джеймсом должны тревожиться. Я спала на раскладной кровати у него в гардеробной. А вот он все ходит и ходит, и не ложится, а ведь он так исхудал! По‑моему, иными ночами он вообще не спит. И не ест! У меня прямо сердце разрывается, когда я вижу его таким.
— Развитие его желудочной лихорадки идет своим чередом, так что храните терпение. Вы можете оказать грандиозную помощь, взяв на себя то, чего не сделать больше никому. Вы должны позаботиться, чтобы он каждый день кушал хоть что–нибудь. Пусть даже жидкую кашку, ведь, чтобы одолеть болезнь, его организму нужно подкреплять свои силы. — Дженнер взял свечу из ее дрожащих рук и поставил на стол рядом с кушеткой. — Вам лучше присесть, мэм.
Виктория села, как велено, раскинув юбки. Попыталась спокойно сложить руки на коленях, но вместо этого принялась неустанно сплетать и расплетать пальцы.
— Я сегодня виделся с лордом Пальмерстоном, — продолжал Дженнер. — Он весьма озабочен состоянием здоровья принца и внес предложение, каковое я полагаю чрезвычайно ценным. Конечно, я весьма квалифицирован, но не вижу причины, почему бы другим медикам…
— Со мной он тоже беседовал. Можете не продолжать.
— Но его предложение весьма разумно. Я не буду ничуть уязвлен, если для консультации будет приглашен другой врач или даже созван консилиум.
— Нет. Вмешательство Пальмерстона мне не по душе. Доктор моего дорогого муженька — вы, вы же им и останетесь. Эта стремительная горячечная инфлюэнца и расстройство желудка скоро пройдут, как бывало прежде. По крайней мере, сейчас он отдыхает. Пусть поспит.
— В его состоянии это лучшее лекарство на свете…
Будто в опровержение его слов, пламя свечи вдруг заколебалось от сквозняка, потянувшего из распахнувшейся двери спальни. На пороге стоял принц Альберт, придерживая на груди распахивающийся халат; его бледная кожа обтягивала скулы, как пергамент.
— Я проснулся… — сказал он слабым голосом и хрипло закашлялся, содрогаясь всем своим хрупким телом.
Дженнер подскочил с места.
— Крайне настоятельно рекомендую вам немедленно вернуться в постель! Довольно одного лишь ночного холода!
— Почему? — с глубочайшей безысходностью в голосе спросил Альберт. — Я знаю, насколько серьезно болен. Мне знакома эта лихорадка, мой старый враг, и, зная ее, я понимаю, что никогда не оправлюсь.
— Что ты, что ты! — воскликнула королева. — Пойдем, дорогой, ляг в постель. Я тебе почитаю, чтобы ты уснул.
От слабости не в силах даже протестовать, Альберт лишь покачал головой с тевтонской безысходностью и, опираясь на руку жены, шаркающими шажками двинулся через комнату. Своих шлепанцев он не надел, но к длинной ночной сорочке, которую он предпочитал, были пришиты подошвы из ткани, обеспечивая хоть какую–то защиту от холода. Пока Виктория укладывала мужа в постель, доктор Дженнер зажег ночник на прикроватном столике, после чего, тихонько отступив, поклонился и вышел.
— Теперь поспи, — промолвила королева.
— Не могу.
— Тогда я тебе почитаю. Твою любимую, Вальтера Скотта.
— Как–нибудь в другой раз. Скажи–ка… о войне с Америкой все еще говорят?
— Тебе не следует беспокоиться из–за политики. Теперь пусть у других голова болит о государственных делах.
— Я должен был сделать больше. Этот ультиматум не следовало отсылать.
— Тсс, дражайший мой. Если Скотт не годится — почему бы не взять фон Энзе? Ты ведь всегда обожал его труды.
Альберт кивнул в знак согласия, и она сняла книгу с полки. Альберт и в самом деле больше всех прочих книг чтил мемуары Фарнхагена фон Энзе, знаменитого воина и дипломата. А услышав немецкую речь, полившуюся из уст супруги, принц вроде бы немного утешился. Через какое–то время он задышал ровнее, и королева увидела, что Альберт спит. Погасив лампу, она при мерцающем свете углей в камине его спальни отыскала дорогу к двери гардеробной и к своей импровизированной постели.
Назавтра настало одиннадцатое декабря — самый холодный день самого холодного месяца. Леденящие морозы вцепились в Англию и Лондон мертвой хваткой. Здесь же, в каменных стенах замка, среди промозглой сырости выстуженных коридоров, стало даже холоднее, чем на улице, если только такое возможно. Слуги растопили все камины, но холод не отступал.
В полдень Альберт все еще находился в постели и даже не просыпался. Когда доктор Дженнер пришел осмотреть пациента, дочь Виктории Алиса дежурила у постели вместе с матерью.
— Он спит хорошо, ведь правда? — не без опаски поинтересовалась королева. — Это перемена к лучшему?
Доктор кивнул, но не отозвался ни словом. А прежде чем проверить пульс пациента, пощупал его лоб. И наконец неумышленно сумрачно проронил:
— Это переломный момент. Но не следует забывать, что он крайне слаб…
— Что вы такое говорите? Вы что, потеряли всякую надежду?
Молчание доктора было красноречивее слов.
Больше Виктория против консилиума не возражала. Теперь за принцем ухаживали и другие доктора. Дженнеру помогали пять специалистов, переговариваясь между собой приглушенным шепотом, так что королева не могла разобрать ни слова. Когда она совсем расстроилась, Алиса ласково увела ее из комнаты и послала прислугу за чаем.
Два дня принц лежал очень тихо, лицо его приобрело землистый оттенок, дыхание давалось ему с большим трудом. Виктория не отходила от постели мужа, держа его бледную руку и чувствуя, как ослабевает в ней биение пульса. Под вечер второго дня тучи разошлись, и золотые лучи солнца озарили комнату, чуточку подрумянив его лицо. Открыв глаза, Альберт поглядел на супругу.
— Дело «Трента»… — прошептал он, но продолжать не мог. Виктория беззвучно плакала, сжимая его холодную, вялую руку.
На закате детей привели повидаться с отцом. Беатрис была еще слишком мала, чтобы ей позволили лицезреть столь гнетущую сцену, но все остальные — Ленхен, Луиза и Артур — были здесь. Даже Берти приехал поездом из Кембриджа, чтобы навестить отца в последний раз. К несчастью, Альфи и Леопольд путешествовали за границей, и связаться с ними не было никакой возможности. Викки снова была на сносях и не могла проделать изнурительное путешествие из Берлина. И все–таки четверо их детей находились в комнате больного, крепко держась за руки и пытаясь постичь, что же происходит с их отцом. Притих даже Берти, раньше никогда не ладивший с отцом.
На следующее утро — при ярком свете солнца, под едва слышную издали музыку военного оркестра — Альберт впал в предсмертную кому. Виктория по‑прежнему не отходила от его постели. Теперь глаза его были распахнуты, но он не шевелился, не говорил ни слова. Ее бдение затянулось с утра до самой ночи.
Незадолго до одиннадцати вечера Альберт с трудом сделал несколько последних, тягостных вздохов. Виктория все еще цеплялась за его руку, когда дыхание Альберта прервалось.