Да, я буду спокойна, но воспользуюсь первой же возможностью…
Внутри повозки с двух сторон тянулись лавки, а посередине, разделяя вдоль надвое — широкая доска со множеством полукруглых выемок. Зачем доска, я догадалась сразу: в дальнем конце повозки сидела женщина, ее руки, вложенные в выемки, были зафиксированы вставленной сверху дощечкой, по сути, это были колодки. А повозка была предназначена для перевозки преступников. "Автозак", блин…
Я села на лавку, мои руки зафиксировали в колодках. Попутчица ободряюще подмигнула, я в ответ неловко улыбнулась — губы дрожали. Легко сказать — спокойно!
— За что тебя, подруга? — деловито поинтересовалась она, когда тронулись.
Я только вздохнула.
— Ну-ну, молчи, — она сплюнула на пол. — Потом добрее станешь.
Кажется, у нее не хватало половины зубов, и вообще, она была то ли старше меня, то ли сильнее потрепана жизнью — с нездоровой кожей и морщинками вокруг глаз, и, кстати, не казалась ни испуганной, ни даже огорченной.
— Да не стучи ты зубами! — бросила она мне чуть позже. — Что, штраф заплатить некому? Что натворила-то? Ишь, какая чистенькая, мошенница, что ли?
Я снова в который раз помянула недобрым словом дядюшку-мельника. Поговорила бы, глядишь, что-то бы полезное узнала, но не могу. И когда ж я от этой немоты избавлюсь, сколько можно?
Везли нас недолго. Остановились, мне освободили руки, вытащили из повозки и втолкнули в низкую дверь.
Маленькая комнатка, пузатый средних лет мужик в костюме стражника что-то писал за столом что-то писал в толстой книге.
— Тут сиди, — меня силком усадили на лавку и опять зафиксировали руку, на этот раз одну, в колодке вроде той, что что была в карете.
Стражник, меня доставивший, что-то негромко сказал писарю — так я мысленно обозвала стражника, который писал, — сунул ему лист бумаги и ушел. Тот лишь взглянул на меня долгим взглядом, и вернулся к своей писанине.
Текли минуты, писарь писал, я сидела, не шевелясь, и ждала, когда же на меня соизволят обратить внимание.
Обратили: в комнатку заглянул еще один тип в одежде стражника, и посмотрел на меня очень пристально, у меня даже где-то в груди зачесалось — от нехороший предчувствий, наверное. Да, вот именно от нехороших.
"Тип" подсел к столу, тронул писаря за локоть, кивнул на меня.
— Эта бы подошла. А, что, скажешь? Смотри, не девка, лицом вполне хороша, и чистая вроде — то, что нужно. М-м?
— Эту надо записать и запереть, — отмахнулся писарь. — Мошенница, вроде. Еще и немая.
— Немая — еще лучше. Насчет немоты условий не было. Не записывай, — настаивал "тип".
— Там в карете еще есть, ту можно, — не сдавался писарь.
— Нет, та не годится. Не такую просили.
— Эта понадобится еще.
— Перестань. Я узнал, жена контрабандиста, муж сбежал. Никому она уже не нужна, здесь одна, ее на постоялом дворе бросили. А старик вот-вот умрет, Больше те ребята золота не предложат. Ну? Им не жалко золота пока, а завтра уже и не нужно будет. Выживут-то не все, вот и не жалко им. Десять золотых, э…
Все, конечно, из этих фраз понять было сложно, но суть — вполне…
— Другую поищи. Из тех, что давно…
— Да где? Сказано тебе — за свежую заплатили, за чистую. Из застенка взять — она и после бани свежей не станет. Не записывай. Придумаем что-нибудь, лучшей не будет.
Я сидела, как струна, ногти вонзились в ладонь. Кажется, мне грозило нечто много худшее, чем изначально предполагалось. И рассчитывают ли эти "добрые люди", что я хотя бы останусь в живых — большой вопрос. Они беседовали хоть и негромко, но не могли не понимать, что я слышу — уже это никакого оптимизма не внушало.
Писарь ожидаемо сдался — кивнул, буркнул:
— Забирай ее с глаз.
"Тип" подскочил ко мне.
— Эй, вставай, — он отомкнул колодки. — пошли, красотка. Будешь довольна, не сомневайся, — он поднял меня за плечи, толкнул к дверям.
Бежать. Немедленно, куда-нибудь, только бежать!
Я оглянулась в панике. Каменные стены, низкие тяжелые двери. Закрытые. А я… ни на что не способная дура. На сутки одна осталась, и все, пиши пропало.
Как же страшно. И вместе с тем — не верится, что это со мной происходит. Ведь до сих пор все было… во всяком случае, терпимо. А сердце стучало, отсчитывало мгновения — сколько их теперь есть у меня, и какие, и неужели спасения не будет? Как глупо…
— Тихо, — стражник прижал меня к стене, и сгреб в горсть мои лиловые свадебные бусы, поднес ближе к глазам посмотреть, — не нужна тебе эта побрякушка, давай сюда, — он ловко, одним движением сдернул их, и так же ловко стянул кольцо с пальца, оправил все это в карман, — пошли, да не спи, шевели ножками, вон туда, вниз по лестнице! Ты что, дура, не видишь, где лестница?
И тут открылась боковая дверь, пропустив двоих стражников, которые прошли, поглядев на нас без толики интереса, и… дверь осталась приоткрытой.
Те двое уже скрылись за очередной дверью. И я решилась: со всей силы толкнула "своего" стражника, стараясь при этом попасть ему в глаз указательным пальцем, и выскочила в приоткрытую дверь…
И тут же, оглядеться не успев, попала в руки другого стражника, который, заломив мне руки за спину, завел обратно. "Мой" ругался, зло, но довольно тихо — видно, все же шум поднимать не хотел. Ущерба я ему большого не нанесла, всего лишь синяк наливался под глазом.
Теперь он был осторожен. Продолжая заламывать руку, свел на пролет вниз, и там, рывком развернув — я заорала от боли, — отвесил тяжелую оплеуху.
— Дура. Твое счастье, что свежую девку заказывали. Ну, иди…
Впереди был поворот, еще три ступени вниз, и низкая дверь под аркой. И запах… мерзкий.
А мир вокруг меня крутнулся и потемнел, стражник провалился куда-то, и все закончилось. Я успела лишь подумать — хорошо-то как стало…
Дудки, не стало. Скоро я пришла в себя в самом отвратном месте на свете. Низкое помещение длиной со спортзал — дальний его конец я различала слабо, шириной же метров десять, а, впрочем, кто знает, все у меня в глазах то фокусировалось, то опять расплывалось. Журчание воды и жуткая вонь, от которой слезились глаза. Я лежала на куче соломы и какого-то тряпья, которое тоже, кажется, воняло, хотя где тут различить источник запаха.
На меня смотрели. Много-много глаз. Мужчины. Разные. Молодые и старые. Грязные, страшные, заросшие. Странно-оживленные. Я встретилась взглядом с парнем неподалеку — мне показалось, что он совсем молодой. Он стоял на коленях, и, чуть ли не раскрыв рот, смотрел на меня, как на видение.
Все больше приходя в себя, я села, опираясь на руки, и отползла подальше, к стене. На моих руках — кровь, и на блузе, плотно облегающий жилет расстегнут — кто расстегнул? И на нем бурые пятнышки. Ах, да, и губа саднит — паразит-стражник разбил мне лицо. Я быстро облизала губы, только чтобы убедиться — на них есть кровь. Это короткое движение моего языка не осталось незамеченным — кто-то засмеялся, остальные заулыбались, загомонили, негромко, но явно одобрительно — те, кто на меня смотрел. Узники.
Да, узники. Я в каземате. В мужском. Единственная женщина здесь.
— Эй, пуговки ей расстегни, хас, — сказал кто-то громко, — тебе жалко, что ли? Не убудет ведь.
— Потом расстегну, — благодушно пообещал кто-то сбоку от меня.
Хас?! Я дернулась при этом слове. Знаю лишь одного хаса, но тут — совсем, совсем другой голос. И совсем не хотелось поворачиваться, чтобы взглянуть на этого, здешнего хаса.
Жалеть меня тут не станет никто. Я вдруг поняла это отчетливо. Никто вообще. В том числе и потому, что здесь всем очень плохо. Все, на кого я смотрела, были с исстрадавшимися, землисто-серыми, заросшими лицами. Они здесь давно. Они давно в этом маленьком подобии ада, и дышат этой густой вонючей отравой вместо воздуха. А я — здоровая, свежая, как определил стражник, только что нормально жила и дышала.
Мой взгляд упал на цепь на полу, примерно на такую дядя Гоша пристегивал лодку — да, была у нас и такая радость. Лодка стояла на даче… в другом мире, в другой жизни. И я тут же разглядела, что цепей много, очень много, возле каждого человека — цепь. Просто я поначалу смотрела на лица, упуская остальные детали. А та цепь, увиденная первой — она тянулась к железке у меня на поясе. Разъемная такая штуковина из двух половин, потом цепь, которая последним звеном прикреплена к штырю в стене. Зачем? Я как-то вяло удивилась — зачем цепь и штырь? Чтобы не ловить меня по всему "спортзалу"?
И вообще — зачем? То есть — зачем ту я? Для чего этим пусть мужикам, но явно полуживым — женщина? Посмотреть, полюбоваться, пустить слюну и получить чисто эстетическое удовольствие? Им всем поголовно нужна баня, еда и врач.
— Эй, ты как, освоилась, птичка? — передо мной присел на корточки человек, тоже с цепью на поясе. — Ты, говорят, бойкая, да? То, что надо, — он тронул мою разбитую губу, заставив тем самым еще отползти и вжаться спиной в холодную, влажную стену. — А я тут хас.
Он был грязный, заросший — как и остальные, но вполне здоровый и сытый — в отличие от остальных… нет, в отличие от большинства.
Снова словно кто-то еще немного навел резкость у меня и в голове, и в глазах, и теперь я увидела — не все были такими уж изможденными. Группа мужчин поблизости явно была в неплохой форме и рассматривала меня вполне с определенным интересом. Я оценила длину цепей, кажется, они все были почти одинаковыми, и сделала, наконец, очевидный и несколько утешительный вывод: на меня могли претендовать не более восьми-десяти человек, остальные — сколько их?! — просто не смогут подобраться. Но кто сказал, что десяток — это мало?!
Итак, эти амбалы меня купили. Или кто-то "с воли" купил для них. Где-то так. Они тут что — особенные?.. Глупый вопрос.
А остальные смогут наблюдать за процессом. Такое вот шоу, да.
Умереть прямо сейчас, быстро и безболезненно, было бы просто подарком судьбы.
— Ты ведь немая, да? Жалко. А то поболтали бы, ну да ладно, — он улыбался разглядывая меня маленькими блестящими глазками. — Ты уж постарайся. Я буду драться на похоронах князя. Наверное, выживу, с собой заберу. Если понравишься, понятное дело. Тут ребята — ты ж понимаешь, надо со всеми. По жребию. Мы тоже любим по-хорошему, ты ж понимаешь.