олной преступности и стихийных мятежей. Прикорнуть журналистам удалось лишь на два-три часа, однако они сделали вывод, что ночь прошла спокойно: в разных сторонах в городе постреливали, но это были не перестрелки, а предупредительные очереди, порой поднимавшиеся в черное небо игольчатыми цепочками трассирующих пуль. Наутро по радио вновь передавали обращение мятежников к народу, не содержавшее ничего существенно нового. В городе по периметру Садового кольца противостояние продолжалось, однако особого напряжения не ощущалось:
блокировавшие Центр части милиции и внутренних войск, судя по всему, и не помышляли о штурме. Большинство солдат разделись до пояса, демонстрируя мощные торсы профессионалов, покуривали и потягивали из банок прохладительные напитки, которые добывали в окрестных ларьках, продолжавших работать, несмотря ни на какие социальные потрясения.
Из окон домов по ту сторону Кольца человеку с камерой весело махали руками, что-то выкрикивая, вооруженные мятежники. Тавернье заметил, просматривая на экране всю эту вооруженную идиллию:
- Довольно-таки вялый материал. И правительство молчит, как воды в рот набрало. Ну вот бронемашины появились, а что толку? Странно, почему они не появились раньше. Да и никакой серьезной угрозы они не представляют - если попробуют сунуться в Центр, то их тут же сожгут.
Зрелище заснятых на пленку бронемашин и впрямь наводило скуку: щурясь от яркого солнца, солдаты сидели на раскалившейся броне, подложив под себя, дабы не жгло зад, свернутые предметы обмундирования. Казалось, они готовы так сидеть сколь угодно долго. Единственным более или менее занятным кадром явился тот, где была запечатлена погрузка на тягач сгоревших на Садовом кольце легковушек. При этом Шарлю, снимавшему погрузку, солдаты, праздно толпившиеся вокруг, сообщили, что убит никто не был - настолько метко стреляли пулеметчики, умудрившиеся ни разу не попасть в салон с людьми. Весть порадовала Шарля как человека и христианина, но огорчила как журналиста - информация о каких-то странных бескровных военных действиях вряд ли сумеет пощекотать нервы пресыщенной публики. Оставалось ждать человека,которого обещал прислать с материалами Корсаков. Человек появился точно в условленное время - это был широкоплечий приземистый блондин лет тридцати, страшно стеснявшийся иностранцев. Выпить чашку кофе и съесть пирожное он согласился только после долгих уговоров, но даже когда все расселись вокруг столика на колесиках, из гостя каждое слово приходилось вытягивать клещами - он только потел от смущения и заискивающе улыбался. Все же журналистам удалось выяснить, что пришел он с той стороны Кольца и постоянно находится там, а на эту сторону перебрался лишь по поручению Корсакова. Впрочем, гость не называл Корсакова по имени, а только "шеф" или "командир" - при этом в его голосе звучало глубокое уважение. Тавернье пришлось подробно описать внешность Корсакова, его привычки, манеру говорить - лишь после этого гонец поверил, что Тавернье давно и не понаслышке знает Корсакова, и перестал соблюдать ненужную секретность.
- Так, значит, он командует всем восстанием?- спросил Тавернье. Гонец со смущенной улыбкой пожал плечами и ответил:
- Не могу на такие вопросы отвечать. Но человек он у нас не последний.
- А вы знаете, что он вырос за рубежом, был профессиональным военным, воевал во многих странах и во многих странах находится в розыске?
- Ну, можно догадаться. Но нам не это важно. Для нас он свой.
- А как он отнесется к тому, что я напишу в своем репортаже:"Одним из командиров повстанцев является такой-то,разыскиваемый там-то и там-то?"
- Спокойно отнесется. Мы между собой уже договорились, кто должен скрывать свою личность, а кто нет. Командир сказал, что он уже долго в розыске и привык к такой жизни. В России его все равно ищут, но ему есть куда из России уехать на время. А у многих из нас семьи в России и даже в самой Москве,- таких командир заставляет везде ходить в масках. К тому же он сказал, что ему придется выступить по телевидению, а кто же поверит человеку, который выступает в маске или в темных очках, как разбойник?
- Это правильно,- задумчиво кивнул Тавернье. - А вы сами не хотите сказать что-нибудь в камеру? Это пойддет прежде всего на европейского зрителя. Вы ведь хотели бы, чтобы вас в мире лучше поняли?
- Хотел бы, конечно,- каждый хочет, чтобы его поняли. Но нет, лучше не надо. У меня жена, ребенок маленький... Да и вообще я из России уезжать не хочу. Я считаю, человек должен жить и умереть там, где родился, где предки его жили. Нет, если понадобится, командир лучше скажет.
- Но просто упомянуть о вас можно в репортаже - что заходил с той стороны молодой человек - бывший офицер, правильно? - и с риском для жизни принес нам материалы, которые повстанцы хотели бы опубликовать, но не верят российским средствам массовой информации...
- Это можно,- засмеялся гость,- про средства массовой информации все правильно. Только внешность мою не надо описывать. И про риск тоже не надо - какой там риск? Пока все спокойно. Рисковать придется где-то через час, не раньше.
- А что случится через час?- насторожился Тавернье.
- Войска подойдут к Садовому кольцу, а потом войдут в Центр,- спокойно ответил гость. - Десантники сейчас уже высаживаются в Чкаловском, в Кубинке. Если бы просто по шоссе идти, то они бы подошли раньше, но по городу придется расчищать дорогу.
- Так что же, есть приказ на штурм?- допытывался пораженный Тавернье. - Ведь это же война, гражданская война! Это разрушение столицы!
- Приказ есть,- кратко ответил гость, пожимая плечами. Тупое спокойствие русских в иные моменты просто выводило из себя Тавернье. Он, однако, постарался сдержаться и спросил, унимая внутреннюю дрожь:
- Откуда у вас такие точные сведения? У вас имеются свои источники в штабе правительственных сил?
- Насчет источников думайте сами,- ответил гость. - Лично у меня сведения от командира.
- Собираются ли повстанцы оказать сопротивление?- спросил Тавернье.
- А как же!- усмехнулся гонец. - Зачем тогда было огород городить? Мы честно предупредили, что сами нападать не собираемся, но если на нас нападут, то встретим как положено. Кстати, у вас тут из окна хороший вид: думаю, если начнется бой, то вам все можно будет снять. Они ведь будут подтягиваться к Центру в основном с юга, так что пройдут мимо вашего дома. Выходит, вам повезло.
- А вас не смущают возможные жертвы и разрушения в исторической части города?- с обвиняющей ноткой в голосе поинтересовался Тавернье.
- Ну как они могут не смущать,- мы же нормальные люди,- сказал гость. - Просто войны без этого не бывает, а без войны иногда тоже нельзя. И потом, мы ведь для себя ничего не добиваемся. Если те, кто сейчас наверху, откажутся от власти, то ничего и не будет.
- И вы в это верите?!- воздел руки к потолку Тавернье.
- Нет,- с милой улыбкой отозвался гость. - Ну ладно, простите, что задержал. А где газетные материалы, которые я должен забрать?.. Ага, спасибо. Ну, до свидания. Не поминайте лихом, если что.
Когда за гостем захлопнулась дверь, Тавернье принялся лихорадочно рыться в пакете с присланными материалами. На первой кассете, которую он вставил в видеомагнитофон, оказались запечатлены интервью с боевиками, захватившими Центр. Все они говорили возмущавшие Тавернье вещи о правомерности насилия со стороны народа, к которому не прислушивается власть, причем явно отождествляли себя с народом, вспоминали о зарплате, не выплачивавшейся многие месяцы, о голодающих семьях, о том, как их предали в Чечне, недоумевали по поводу странного способа дележа общенародного достояния, когда одни получают все, а другие - ничего. Тавернье в ответ скрипел зубами:
- Так всегда бывало в истории! Демократия не падает с небес - она зарождается внизу, в крови и грязи! Надо видеть чуть дальше собственного носа. Если хотите иметь побольше денег - идите и работайте, начните свое дело, а не хватайтесь за автоматы. Да нет, куда им! Они из той же породы, что и Корсаков: для них война - самое любимое занятие, без нее они жить не могут. Если нашелся человек, который придумал предлог для драки, он для них сразу становится своим, становится вождем и командиром...
- Это ты про Корсакова, что ли?- перебил Шарль. - Но почему ты думаешь, что именно он заварил всю эту кашу? Может, он просто решил помочь?
- Знаю я этого помощника,- возразил Тавернье. - На нем одном может держаться целая война. Я думаю, без него эти простачки ничего не смогли бы сделать, не смогли бы даже договориться между собой, не говоря уже о проведении таких акций. Ты хоть немного представляешь себе, какой организационной работы потребовало то, что они сделали? А какой размах, какая дерзость! Нет, это явно дело рук нашего друга. Знаешь, он рассказывал мне когда-то, что все его предки в течение тысячи лет были военными, и не просто носили доспехи или форму, а принимали реальное личное участие в войнах. По-моему, за тысячелетие таким образом постепенно создался генетический тип образцового вояки, который не мыслит жизни без войны, для которого война - высший род человеческой деятельности и решение всех вопросов человеческого существования. Тысячу лет от поколения к поколению генетически закреплялись черты "человека воюющего", и вот наконец мы видим господина Корсакова в качестве готового продукта. Я не хочу сказать, что в нем нет положительных черт, напротив, он во многом даже чертовски привлекательная личность, однако лучше бы его прихлопнули наконец на одной из его бесчисленных войн, чтобы он не передал дальше в будущее свой зловредный генетический код.
- Однако же его материалы ты берешь,- заметил Шарль. - Наверное, это потому, что ты сам - законченный генетический тип продажного писаки.
Компаньоны рассмеялись. "Ага,- пробормотал Тавернье,- вот это уже нечто нестандартное". На экране появились двое в масках, говорившие с характерным тягучим чеченским акцентом. "У нас ничего не осталось - ни дома, ни семьи, ни друзей. Мы верили России, хотели быть в России, а она нас предала. Не сама Россия, конечно, а то правительство, которое сейчас в России. Оно нам говорило: помогайте нам, и мы вам поможем. Мы помогали, потому что хотели жить в великой стране, а не в каком-то бандитском притоне, где никто ничего не делает - все только ездят в Россию воровать.