При дяде его, Петре Васильевиче Большом, тут было всего лишь несколько хорошо подметённых дворов да барский дом под соломенной крышей, вокруг — густые леса, полные дичи. Дед не раз приезжал сюда охотиться с царём Алексеем Михайловичем. Но потом за независимый и решительный нрав сослан был воеводой в Тобольский край, и Кусково пришло в упадок, одичало, всё заросло бурьяном. Зато у отца, Бориса Петровича, в конце жизни выдалось время для личных хозяйственных дел; он перестроил дом, подновил церковь. Однако обставлен был дом просто, без красы, вокруг никакого «плизиру»: ни прудов, ни парковых затей. Юный же Пётр Шереметев возымел твёрдое мечтание: переделать всё! Пусть не так, как у Меншикова в Ораниенбауме, пусть не как в Версале, но чтоб ни у кого такого не было: и раздолье московское, и уют. И чтоб соседи их, богатый князь Черкасский и дочь его Варвара, почаще хаживали в их дом.
Оттого-то в те майские дни 1727 года сидел он за книгами и чертежами, изучая архитектурное и парковое дело.
Сестра его Наталья в это время переписывала слова из «Лексикона трёхъязычного» — на латинском, славянском и греческом языках. Буквы у неё получались красивые, затейливые, как дворцовые канделябры, и в то же время стройные, подобранные.
Мадам Штрауден, гувернантка, задавала ей вопросы на немецком языке.
— Какая сегодня погода?
— Утро было, что райский день — отвечала Наталья, — летать бы по небу ангелам... А потом туча чёрная набежала! — да Недолго закрывала солнышко, и опять славно так...
— Какое ваше самое сильное желание?
— Чтобы люди все такие счастливые были, как я!
Гувернантка одобрительно кивала...
II
День, как волшебный колобок, катится дальше, и вот уже на смену занятиям, обеденному времени пришли сельские забавы. Играли в прятки. Наталья спряталась за деревьями, замерла при виде бело-розового цветения яблони на фоне голубого неба, к тому же с каплями дождя.
— Ау! Ау! — донеслось из дома. — Натальюшка-а! Выходи! Просо будем сеять.
Неохотно покинула она своё убежище; через короткое время вместе с дворовыми девушками уже водила хоровод и пела: «А мы просо сеяли, сеяли...» Встречные устремлялись со словами: «А мы просо вытопчем, вытопчем!..»
А потом — горелки, бег наперегонки по зелёному лугу, по золотым цветущим одуванчикам: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло...»
Наталья крепко держала за руку Дуняшу и думала: «Какая ты хорошая, я непременно подарю тебе на Петров день платок вышитый... Ай, что это я? В Петров-то день братцу подарок надобно делать. Ах, братушка, кабы ты не был грозен, как бы я тебя любила!»
День кусковский высокий, длинный, но и он клонится к ночи — малиновый колобок навис под синим лесом: пора по домам... Перед сном можно посидеть с бабушкой, послушать сказки, а потом и в комнатку с Дуняшей. То ли служанка она, то ли подруга, и всегда с вопросами: «Что-то вы, графинюшка, нонеча вроде плохо спали? Ладное али худое снилось?» Наговорятся перед сном вдосталь!
— Хочешь, расскажу про сегодняшнего дня приключение?
— Расскажите, барышня, — встрепенулась Дуня.
— Зашла я за еловый лес... Тот тёмный, знаешь? Стою у дуба, никого нет, дивуюсь на веточки... И вдруг старуха с палкой идёт, лопочет что-то... Слышу я: «Кыш! Кыш, нечистая!» Смотрю — никого нет!.. А она ближе, ближе, и вокруг дуба, где я стою, кружит да приговаривает: «Не тронь красавицу-девицу! Чёрный ворон, улетай! Кыш!» Я гляжу — никакого чёрного ворона, никого... Страшно мне стало, будто околдовали меня, пошевелиться не могу. А она опять: «Кыш, чёрный ворон!» Не к добру это, Дуняша, да?
— Небось! И-и, будет вам, графинюшка!.. Отчего вы братцу-то про то не сказали? Он бы приказал словить да наказать её. В Перове, сказывают, есть одна старуха... не ведьма она, а так... дочь у ей утонула, вот и водит её нечистая сила.
— Дочь утонула? Ой, страсть какая! Как же она, бедненькая?
III
Дом затих, всё погрузилось во тьму, не слышно ни единого звука — ни в лесу, ни в селе... Маленькая графиня уже уносилась в мягкую полудрёму, когда вдруг, словно от удара, встрепенулась. Что за странные звуки? Стон? Скрип?.. Или птица?..
Охваченная непонятной тревогой, подошла к окну. Села на подоконник. Подуло холодом — ночной заморозок?..
За окном виднелся купол кусковской церкви, а над ним — полная луна, круглая, как то венецианское зеркало, что подарила ей императрица тогда, на ёлке для детей придворных, — они подходили к мягкой, в ямочках руке царицы, целовали её, а она раздавала подарки... Отчего, однако, такой страх охватил Наталью? Чего испугалась? Может, это круглая луна разбудила её?.. Или всё же кто-то кричал? Уж не матушка ли? Тяжёлая походка её сегодня была, задыхалась... Наталья не зашла к ней перед сном, не поцеловала...
Серебристо-белый неживой свет лился от луны на землю, на чёрный лес, а на фоне леса белела прозрачно отцветающая черёмуха.
Вот белое облако надвинулось на луну, что-то зловещее проглянуло в ней, и лик луны стал похож на человеческое лицо. Оно будто осклабилось в ухмылке... Облако опустилось и как бы зацепилось1 за крест, венчавший маковку Спасской церкви, причудливо изогнулось и приняло странную форму... Парящий ангел! Мерещится это ей или вспомнился Петрушин план — соорудить на церкви белого ангела? Братец сказывал, что мечтание такое имеет. Однако дунул ветер — и «ангел» исчез...
Неизвестно, сколько просидела так на подоконнике Наталья... И опять раздался этот странный звук! Стон? Скрип, крик?.. Или в лесу неведомая птица? Но прошло ещё несколько минут — и дом вдруг задвигался, всколыхнулся, зашумел... Наталья вскочила и бросилась в матушкину опочивальню.
Анна Петровна лежала на кровати, опрокинутое лицо её было белее полотна, а изо рта вырывались хрипы...
— Лекаря, лекаря зовите!
Видимо-невидимо людей набралось в комнате, но явился старший брат и прогнал всех, кроме лекаря, Натальи да бабушки Марьи Ивановны.
Они сидели возле, больной всю ночь.
К утру приступ кончился: Анна Петровна уснула, а мать её ещё долго не шевелилась...
Над лесом нехотя поднимался рассвет.
Бабушка и внучка, обнявшись, поднялись, чтобы идти к себе, но тут послышался один, второй удары колокола. Были они не ко времени, и звучала в них проникающая в душу тревога... Звонили в Вешняках, Пётр велел слуге бежать к Черкасским:
— Узнай, что стряслось!
Вернувшись, слуга сообщил:
— Ваше сиятельство, беда! Государыня императрица Екатерина Алексеевна скончалась...
И с того самого часа во всех домах на Руси, в хоромах дворянских, особняках, в избах под соломой, в крепких пятистенках, поднялся великий переполох. Не только дворяне — все сословия лишились покоя. Что-то будет? Кого теперь ждать? Согреет ли новый царь-государь существование ихнее, или по-прежнему корабль будет терзаем бурями?..
А спустя полтораста лет один из потомков фельдмаршала (историк Сергей Дмитриевич) напишет в своих записках: «6 мая 1727 года около 9 часов пополудни Екатерины не стало. На другой день поутру согласно завещанию, публично прочитанному Остерманом, великий князь провозглашён императором всероссийским Петром II». И далее:
«Между страшным розыском 1718 года и воцарением Петра II всего 9 лет. Ещё живо всё в памяти, и даже не сняты с Красной площади орудия казни. Современники переживали перелом, чреватый неисчислимыми последствиями... Можно себе представить, что произошло, когда на престол вступил сын царевича Алексея. С Екатериною отходило прошлое, для многих смутительное, и прекратился соблазн, небывалый после великого князя Василия Ивановича: наличность двух жён! Как тогда — Сабурова Соломония в Покровском монастыре Суздальском, а на престоле Елена Глинская, так и теперь Евдокия Лопухина в том же Покровском монастыре, когда на престоле её соперница; с Запада пришли как Елена (Глинская), так и теперь Екатерина. Пётр II являлся примирительным звеном между двух течений, прочно уже установившихся. С одной стороны, как последний Романов по мужской линии, он примыкал по крови Лопухиных к древней Руси и преданиям её. С другой, как внук герцога Брауншвейг-Люнебургского, он не был чужим князьям имперским Германии и тем олицетворял то, к чему стремился Пётр I, всегда искавший брачных сближений с царственными домами Европы».
Другой историк — Василий Ключевский так охарактеризовал царствование Екатерины:
«Во всё короткое царствование Екатерины правительство заботливо ласкало гвардию... Императрица из собственных рук в своей палатке угощала вином гвардейских офицеров. Под таким прикрытием она царствовала с лишком два года благополучно и даже весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала... Между тем недовольные за кулисами на тайных сборищах пили здоровье обойдённого великого князя, а тайная полиция каждый день вешала неосторожных болтунов».
ТАЙНЫ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ
I
голицынском доме (это было ещё в весёлые дни Екатерины I) набралось столь много гостей, что хозяин попросил их перейти в другую, более обширную залу с высоким потолком, обтянутым тканью, и стенами, закрытыми гобеленами. В зале было холодно, но генерал Ягужинский, распоряжавшийся балом и одушевлявший общество, затеял такой танец, что даже дамы с оголёнными плечами скоро согрелись. Танец этот представлял забавную смесь англеза, польского и штирийского танцев. Красуясь с Головкиной в первой паре, Ягужинский выдумывал разные фигуры, а все повторяли за ними.
При дворе в последнее время появилась новая мода: перемежать танцы всякими выдумками-выкрутасами. К примеру, кавалеры становились на одно колено и целовали подол платья своей дамы, те делали глубокие реверансы, а вместе они щёлкали в воздухе пальцами. На этот раз распорядитель бала объявил «табачную паузу», и все потянулись за табакерками с нюхательным табаком.