ого, кроме тебя, не видит. Он хороший человек. Вы с ним похожи. Добрые, бескорыстные, честные. Я бобы на вас бросила – он твой мужчина, по судьбе тебе предназначен.
– Не могу… я для него – обуза… может, я не смогу ему родить детей…
– За детей тут я отвечаю, – рассмеялась Варжетхан. – Захочешь родить, я от тебя не отойду!
– Не знаю. Я привыкла одна. Не знаю, не помню, как с кем-то жить, – призналась Катя, – мне страшно. Вдруг не смогу? Он ведь правда очень хороший. Смешит меня все время. Я так часто смеюсь, как никогда и ни с кем не смеялась. Легко мне с ним.
– Вот и наслаждайся этой легкостью! Я зачем тебя с того света вытащила? Давай, девочка, ничего не бойся, и мне радостно будет, – улыбнулась Варжетхан.
Кто бы сомневался, что еще через год Катя родила здорового прекрасного сына – Варжетхан принимала роды. Мурат с жены пылинки сдувал и смотрел так, как смотрят только влюбленные. Будто и не было у них года семейной жизни.
Из «пришлых» был еще дядя Леван. Как и когда он появился в селе, никто не помнил. А те, кто помнил, – молчали. Леван, сколько его ни спрашивали, не говорил о своем происхождении – где родился, вырос, кто были родители, деды и прадеды. Поселился на берегу Терека, купив, не торгуясь, старый дом. Чем зарабатывал – никто не знал, но деньги имелись. Леван восстановил старый дом, обнес кирпичным забором, купил мотоцикл. Пил в меру, ничего дурного о нем сказать не могли, сколько ни искали червоточины. Лишь одно огорчение: сколько ему девушек ни сватали – никого замуж не взял. Жил один. Справлялся отлично, не хуже женщины. Готовил прекрасно, гнал араку, вино. Такую речную форель ловил, какую никто не мог поймать. Выходил на базар рано, сразу после рыбалки. Рыба еще трепыхалась. Ее тут же разбирали, он и часа не успевал простоять. Ловил и продавал рыбу не для заработка, для души. Смеялся, когда его спрашивали, зачем на базаре стоит: «Я один столько не съем». Его и так, и сяк пытались разговорить – откуда приехал да почему именно это село выбрал? Дядя Леван отшучивался и отвечал: «Вам лучше не знать». И этим еще больше подогревал к себе интерес. Иногда уезжал на несколько дней, на неделю, две. Никто не знал куда. На преступника похож не был, на торгаша тоже. Всегда был приветлив, умел и с женщинами разговаривать, и с мужчинами. Детей вроде бы тоже любил. Чермена вытащил из реки, когда того уже течением понесло. Откачал, а потом уже по-отечески подзатыльник дал. Чермен после того случая как приклеился к дяде Левану. А тот и рад был – брал мальчишку на рыбалку, удочку подарил, учил, как подсекать, как вытаскивать. Всем местным детям разрешал огород свой обносить. Еще и учил, как картошку в углях запекать, как костер правильно разжечь. Потом горох стал на участке выращивать, так к нему за этим горохом на завтрак, обед и ужин прибегали. Самый сладкий считался. Без подарков из поездок дядя Леван не возвращался – детям сладости, мужчинам редкую араку, женщинам – вино на пробу. Вот поди знай, что у человека в голове творится. Вроде идеальный с виду, но так же не бывает!
Единственное, в чем никогда не участвовал дядя Леван, – не приходил ни на свадьбы, ни на поминки, ни на какие общественные мероприятия. Подарки молодоженам, деньги на поминки, на общественные нужды – всегда пожалуйста. Мог из города привезти все, что требовалось, от красной ткани на стол в сельсовете до гвоздик – гостям вручить и на памятник Ленину положить. Вроде бы и поводы для его отлучек всегда находились уважительные.
Но то ли дядя Леван расслабился и больше не мог скрывать свою страшную тайну, то ли так тому и было суждено случиться. Началось все с председателя сельсовета Георгия Георгиевича, который больше остальных сблизился с дядей Леваном. Они, можно сказать, дружили. Дядя Леван шел мимо общественного склада – там хранились мешки с комбикормом, мукой, которые в качестве премии раздавали передовикам производства, почетным жителям села и особо отличившимся. Георгий Георгиевич стоял посреди склада, обхватив голову руками. Слегка раскачивался, и со стороны могло показаться, что он сейчас оторвет себе голову.
– Георгий, что-то случилось или я дальше пойду? – спросил дядя Леван.
Тот в ответ смог только промычать и снова попытался оторвать себе голову.
Дядя Леван тяжело вздохнул и вошел в сарай-склад. Мешки с комбикормом и мукой были вскрыты. Дядя Леван заглянул в один, другой, третий. Понюхал. Взял горсть из мешка, насыпал на стол, разровнял. Посмотрел, кивнул, будто в подтверждение своей догадки.
– Клещ, – сказал дядя Леван Георгию.
Тот опять что-то промычал.
– Везде? – уточнил дядя Леван.
Георгий отказался от попыток оторвать себе голову и решил биться головой о стол.
– Значит, везде, – резюмировал дядя Леван. – И что делать?
Георгий ударился головой о стол.
– Здесь завелись или уже привезли такой? – уточнил дядя Леван.
И именно этот вопрос заставил Георгия вернуться к действительности.
– Привезли. Сегодня утром. Я же всегда проверяю. Но кому я что докажу? Меня сделают бараном отпуска! – закричал Георгий.
– Козлом отпущения, – поправил дядя Леван.
– Да кем захотят, тем и сделают! Я крайним окажусь! Я же кто? Село! Не комбинат! Кто будет комбинат судить? Леван, что мне делать? Меня же посадят, да?
– Кто еще знает про клещей? – спросил Леван.
– Никто, – признался Георгий.
– Иди к Марии в газету, она напишет. Все знают, она честная, за правду будет биться, – посоветовал дядя Леван. – Позвони на комбинат. Расскажи все как есть. Что тут еще поделаешь?
– Леван, ты хочешь меня в тюрьму? Я не хочу! Так не хочу, что совсем! – закричал Георгий. – Ты знаешь, за что посадили Валерия Казбековича?
– А кто это?
– Бывший председатель сельсовета! Двадцать лет председатель. Уважаемый человек. Такой уважаемый, что я по сравнению с ним – младэнэ́ц! – Георгий говорил именно так и с ударением на третий слог. Леван улыбнулся, но решил не поправлять друга. – За гвозди́ки посадили! – продолжал кричать Георгий. – И где теперь Валерий Казбекович, скажи мне? Ты не знаешь? Вот и я не знаю! А что он сделал? Ничего не сделал!
Действительно, была такая история.
Цветы, которые нужно было возложить к памятнику Ленину, долго везли, стояла жара, они потеряли товарный вид, подувяли. Ну, какие были, такие и положили Ленину. А из города, как назло, ожидалась делегация, для нее уже со всех палисадников тюльпанов нарвали. Про Ленина совсем забыли. И кто-то из горсовета потом доложил куда следует – у Ленина гвоздики увядшие лежат. Будто на кладбище. А Ленин – он всегда живой!
– Кто-нибудь разбирался? – Георгий был в отчаянии. – Нет! Валерий Казбекович даже не понял сначала, за что его забрали. А комбикорм и мука с клещами – это не цветочки!
А за что посадили Рустама? Он, кстати, был одноклассником Георгия. Настоящий талант. Так рисовал, что его картины в город на выставки отправляли. А как из глины лепил? Смотришь – и даже страшно становилось. Курица глиняная в его руках чуть ли не кудахтать начинала, как живая. Рустамчик окончил училище в городе, его на руках носили. Все уже мечтали в Москву поехать на его выставку. И гордиться, что наш, местный. Очередь выстроилась из тех, кто первый его талант обнаружил. А отдельная очередь из тех, кто знал Рустамчика с пеленок.
Когда к нему Валерий Казбекович обратился – сделать скульптуры пионера и пионерки, чтобы поставить перед Домом культуры, тот не смог отказать. Как потом себя Валерий Казбекович корил, как все волосы на голове вырвал! Так и не простил себя. Виноватым себя считал. Рустамчик сделал две скульптуры. Белые, гипсовые. Посмотришь и аж вздрогнешь – как живые пионеры стояли. Взрослые женщины мимо них ходить боялись – думали, что дети сейчас спрыгнут и пойдут в школу. Кто-то вспомнил, как креститься надо, себя и заодно пионеров осеняя крестом. Кто-то на колени падал и в сторону заброшенной мечети земные поклоны совершал. А кто-то без соли мимо скульптур не проходил, разбрасывал щепотки за левое плечо и на пионеров тоже. Устроили торжественное открытие – Дом культуры как раз покрасили, внутри ремонт сделали. Для пущей убедительности и по случаю праздника гипсовым пионерам повязали настоящие пионерские галстуки. Гостей из города позвали, делегацию из райкома вызвали, чтобы отчитаться о проделанной работе, проявленной инициативе и так далее.
Так хорошо все начиналось – дети пели, танцевали, сеанс одновременной игры в шахматы организовали, рукоделие демонстрировали. Всех напоили, накормили, как положено. Один из членов делегации – большой городской чиновник – все хвалил статую пионерки, восхищался. Увести не могли. Так кто бы знал, что в этой же делегации была его любовница из горсовета, которая приревновала к гипсовой пионерке. На нее он так никогда не смотрел, как на эту пионерку. Эта самая из горсовета написала отчет о мероприятии, указав, что пионерка, так сказать, сверкает прелестями, будто не пионерка, а развратная женщина. И груди такой у пионерок, как на этой скульптуре, быть не может. Слишком уж выдающаяся и впечатляющая. Не на тот лад настраивает подрастающее поколение, а, можно сказать, на прямо противоположный. Мысли не о пионерской клятве и верности партии вызывает, а совершенно чуждые советскому человеку мысли. А то, что красный галстук на статую повязали, так это не просто кощунство, а настоящая диверсия. Издевательство над партийными ценностями в чистом виде. Глумление. Этого мало? Так вот еще факт. У подножия памятника лежат конфеты, пряники. Это как расценивать?
А как расценивать, если Валерий Казбекович лично каждый день убирал с постамента подношения от особо впечатлительных, но совершенно несознательных в партийном смысле жительниц села. Пожилые женщины, что с них взять? Он уже и собрание провел, и категорически предупредил, потом несколько раз категорически запретил. Но женщины клали пионерам то конфетку, то сушку. Дети ведь, как их сладеньким не угостить? Или верили в примету: поедят – не будут по ночам по селу шастать. Откуда такие слухи пошли, никто не знал. Валерий Казбекович спрашивал Варжетхан, та только плечами пожимала. Люди иногда верят во что хотят. Но к приезду гостей председатель сельсовета лично проверил памятник на предмет подношений и ничего не нашел. Когда только успели положить?