– Что случилось?
– Парашют!
– Какой парашют? – не поняла бабушка.
– Наши сбили самолет, двое парашютистов успели выпрыгнуть, – объяснила Лариска.
Бабушка молчала, не понимая.
– Парашют! Помоги достать парашют! Все что захочешь для тебя сошью! Ты – мой начальник, тебя все считают идейной. Тебе ничего не будет. Мы только дойдем и заберем парашют, – умоляла Лариска.
– А люди? – спросила бабушка.
– Да пусть подыхают! Мы их не видели!
Бабушка считала, что надо спасать людей. Любых. Даже преступников или врагов. Ее отец был земским врачом и научил дочь, что раненый человек, не важно – свой, чужой, – нуждается сначала в лечении, а потом в справедливом суде. Нельзя убивать человека лишь за то, что он находится на другой стороне и считается врагом. Сначала вылечи, потом разберись.
– Хорошо. Пойдем, – согласилась бабушка.
– Что, правда? Да? – Лариска не верила своему счастью.
– Сначала найдем парашютистов, доставим их сюда, потом твои парашюты, – заявила бабушка.
– Конечно, как скажешь, – тут же согласилась Лариска.
– А зачем тебе парашюты? – спросила бабушка.
– Господи, да это идеальная ткань! Счастье, что их здесь подбили! Я столько нижнего белья нашью! И мужского, и женского! Ты разве не знаешь? В парашютной ткани не заводятся вши! Не надо будет выколупывать личинки иглой. И она такая прочная, что сносу трусам не будет.
Бабушка нашла людей. Оба были уже мертвы. Лариска вернулась со здоровенным куском парашютной ткани.
После войны, уже в мирной жизни, бабушка не носила лифчики, предпочитая обычные мужские майки-алкоголички. Трусы же носила самые простые, из хлопчатобумажной ткани. Всегда только белые. А еще обязательно надевала панталоны до колен. Застудившись в годы войны, она так и страдала от хронического цистита. Даже Варжетхан не могла ее вылечить – лишь облегчала течение болезни. Про белье я бабушку никогда в детстве не спрашивала. Думала, что так и должно быть. К тому же у меня была мама, которая своим нижним бельем доводила до белого каления все село. Бабушкина грудь, большая, но удивительным образом сохранившая упругость и форму, мне нравилась больше – можно прижаться, и станет тепло и хорошо. А к маминой груди страшно даже подойти, настолько она, затянутая в бюстгальтер, была вызывающе прекрасной. Есть поговорка про то, что мужчины головы сворачивают, провожая взглядом женщину. Я знаю, откуда взялось такое определение. Один раз сама видела.
Мама шла по деревне. После случая с Давидиком бабушка заклинала маму «не провоцировать» и хотя бы немного прикрыться.
– Слушай, ну они потом ко мне придут! – убеждала маму бабушка. – Опять будут спрашивать, почему тебя в Терек еще в молодости не сбросили? Что я им должна отвечать?
Пятнадцатилетний Давидик, развитый не по годам, не с жалкими усиками, а уже вполне заметными, засмотрелся на мою маму и врезался на отцовском мотоцикле в дерево. Да так, что до сотрясения мозга. Кто ж тогда в шлемах ездил? Лана, мама Давидика, прибежала к моей бабушке с криками, что Ольга чуть не убила ребенка. Мама деликатно заметила, что Давидик, может, мозгами еще и ребенок, а половой зрелостью уже точно нет. Лана тогда на все село объявила, что по одной дороге с Ольгой ходить не будет, за один стол никогда не сядет и еще много чего не станет делать.
Так вот мама шла по деревне. Естественно, курила на ходу. Естественно, выглядела совершенно неприлично. До такой степени, что женщины передавали соседкам: по дороге идет Ольга и пусть закрывают двери и ставни на окнах. И мужчин дома подержат, пока та не пройдет.
В тот раз моя родительница действительно превзошла себя. Ладно бы брюки в обтяжку и майка на одно плечо, как обычно. Нет. Она облачилась в белый сарафан по столичной моде и босоножки-сабо на высоком каблуке. А теперь представьте. Мамина грудь полноценного четвертого размера, упакованная в бюстгальтер так, что ее половина аккуратно вываливалась, создавая ту самую глубокую ложбинку. Сверху сарафан еще сильнее подчеркивал грудь, а длиной не доходил даже до колена. Нижняя и верхние пуговицы на сарафане были расстегнуты. Мода этого не требовала, но маме так было удобнее. Ногами мама гордилась. Они и сейчас, в ее семьдесят три года, без единого следа целлюлита или варикоза. Всегда загорелые, что неудивительно. Мама на даче до сих пор предпочитает стиль «майки-размахайки, едва прикрывающей попу».
На свою беду, навстречу маме шел Заурбек, уважаемый мужчина, уже в возрасте. Хотя ему было всего пятьдесят, только юбилей отметили, но для села тех времен он считался достаточно пожилым. Заурбек, увидев маму, сначала застыл, потом покрылся потом, попытался что-то сказать, но не смог – закашлялся от избытка эмоций. Мама спокойно прошла мимо, бросив на ходу:
– Привет, Заурбек. Какой ты интересный мужчина! – И пошла дальше.
– Зачем ты так ему сказала? – спрашивала потом бабушка. – Специально, да?
– Конечно, специально, – отмахнулась мама.
– Чего ты добивалась? – восклицала бабушка.
– Да ничего. Спесь с него сбить немного. Да просто пошутила я! Что такого-то?
– Ну да, тебе ничего такого… – схватилась за голову бабушка. – А как его жене объяснять, что с ним случилось? Ты об этом подумала? Нет, не подумала! Зачем тебе? А как Лана отреагирует, если узнает правду, ты подумала? Нет!
Заурбек смотрел, как мама проходит мимо, и так засмотрелся, что свернул шею. В прямом смысле слова. Заклинило, и назад уже никак. Конечно, он побежал к дяде Алану, отвечавшему в селе за травмы, переломы и вывихи.
– Ты на кого так засмотрелся? – решил пошутить тот.
Заурбек застонал и признался во всем, решив, что это как-то может помочь в лечении.
– Как ты догадался? – спросил Заурбек.
– Ну я уже видел такие случаи. – Дядя Алан едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– За что мне такое? – Заурбек чуть не плакал. – Я не виноват. Это она специально так сделала! Да любой бы на моем месте так шею вывихнул! Я же мужчина! Слушай, сейчас тебе признаюсь, как доктору. Я, понимаешь, вдруг… ну… там все работать стало… – Заурбек показывал взглядом на ширинку. – До этого не работало, а тут как в молодости… Раз – и все…
– Не сомневаюсь, дорогой. Ты еще о-го-го. Иди домой, к жене, и продемонстрируй ей это, – посоветовал дядя Алан.
– Это как? Уже все. Разве можно вернуть? Ну чтобы как в тот момент? – спросил, смущаясь, Заурбек.
– Конечно! Просто представь себе Ольгу в сарафане, и все сработает, – заверил его дядя Алан.
– Ты с ума сошел? Что я жене скажу?
– А зачем жене говорить? Ты мысленно представь.
Заурбек прибежал к дяде Алану на следующий день:
– Дорогой, все что хочешь проси! Спасибо тебе! Вот, коньяк, вино. Если зерно нужно или мука, только скажи. Я так представил, что молодым себя почувствовал. Только есть одна проблема. Жена на меня теперь странно смотрит. Молчит, конечно, ничего не спрашивает. Но она очень удивилась. Что мне делать?
– Ох, дорогой. У вас же скоро юбилей свадьбы, да? Так купи Лане цветы, комплект подороже и скажи, что ты снова в нее влюблен, как в молодости! – рассмеялся дядя Аслан.
Заурбек долго обнимал дядю Алана.
И все было хорошо. Все ходили счастливые. Лана пришла в сельпо в новом комплекте – и цепочка золотая, и серьги, и кольцо. Но женщины не любят, когда кто-то рядом счастлив, а они нет. Поэтому рассказали Лане правду. В какой именно момент ее Заурбек шею себе вывихнул.
Лана прибежала в дом бабушки и встретилась с моей мамой.
– Тебе было мало моего сына, так ты мужа решила у меня забрать? – кричала она. – Зачем тебе?
– Да не нужен мне твой муж! Сама разбирайся, почему он на меня шею свернул! Я-то тут при чем? Он случайно мимо шел! – ответила мама.
Заурбеку пришлось, конечно, сложно. Он каждый раз должен был клясться жене в верности и в том, что больше никогда не посмотрит в другую сторону. К счастью, Лана не стала допытываться, кого именно ее супруг представляет себе в фантазиях. А Заурбек исполнял супружеский долг с двойным усердием, воспользовавшись советом Алана.
В следующий свой приезд мама привезла Вале и белье, и новый платок. Он был тканевый, похож на узбекский, с немыслимо ярким орнаментом. Валя умела так повязать платок, что получался дизайнерский головной убор. То наматывала, как чалму, то закалывала сзади, оставляя свободными концы. Вроде бы вызывающе, а придраться не к чему – голова покрыта, ни один волосок не торчит. Валя знала бесчисленное количество способов наматывания платка. Это было очень красиво. Представить ее без платка я не могла.
– Если уж носить платок, то только так, – восхищалась моя мама, глядя на Валю.
Одну сцену я хорошо запомнила. Мы с мамой приехали к бабушке вместе. Решили не ехать на автобусе, а пойти пешком вдоль железной дороги. Был теплый день. Мама даже улыбалась, хотя обычно сразу же, едва сойдя с поезда (точнее, спрыгнув, – как я уже вспоминала, поезд стоял две минуты), начинала хмуриться. Она мгновенно менялась в лице – становилась жесткой и колкой, будто готовилась к новой волне упреков и скандалов. И, конечно, слухов и домыслов.
Ей могло достаться за все. Прежде всего опять за развешенное на веревке неприличное кружевное белье.
– Дома суши свой позор, – могла объявить соседка, якобы, случайно зашедшая по делу к бабушке. – О наших детях ты подумала? Если они такое увидят?
– Будут знать, что существует красивое белье, – отвечала, стараясь сдержаться, моя мама.
– Свою дочь к сраму приучаешь, – кричала соседка, выбегая за ворота. Мама уже подняла камень и делала вид, что сейчас бросит. В принципе, она могла и запульнуть. Один раз бросила. Камень попал в ворота.
– А если бы ты в нее попала? – ужасалась я.
– Если бы хотела, попала бы точно, – ухмылялась мама.
После этого немедленно по селу пошел слух, что Ольга совсем сбрендила и в людей бросается камнями. Еще, глядишь, голову размозжит.
Доставалось маме за брюки и слишком узкие и короткие юбки, за короткую стрижку, непокрытую голову, яркий макияж. Конечно же, за курение на глазах у всех. Она будто специально вела себя вызывающе, провоцируя все новые скандалы.