— Миша, где мои таблетки?! Миша?! Вы не видели случайно этого дебила с белой кошкой?
Когда приступ кашля прошел, она схватила фотоальбом, положила его к себе на колени и стала любовно перелистывать картонные страницы, ее глаза сияли, полные ожидания чуда, как у ребенка, слушающего сказку, конец которой ему давно известен.
— Но вначале вот что… — Она устремила на меня черные угольки своих глаз. — То, что ты, батенька, сейчас увидишь, должно остаться между нами. Невозможного ничего нет, но ничто, заметь, не должно уйти за пределы этих стен. Capito?[14] Моя сила не знает границ; вся вселенная в конечном итоге не больше, чем сновидение атома. Я могу на расстоянии в тысячи километров сорвать с дерева листок или — надо будет шутки ради как-нибудь попробовать — заставить рухнуть с неба самолет.
— В прошлом году пришлось отправить одного неуемного испанца, оказавшегося чересчур болтливым, скакать по Пиренеям, — непререкаемым тоном продолжала она. — Вы мне не верите? Смотрите, герр Либман, видите эту тварь?
Она показала на таракана, который нервно дергал лапками, пытаясь выбраться из впадины посредине столешницы.
— Умри! — приказала ведьма, как ненормальная хлопая в ладоши. — Умри!
И таракан в ту же секунду, словно по команде, рухнул замертво.
11
«Слабость — это сила человечества»
И все же, несмотря на торжественное обещание, которое я сам себе дал, мне не удалось обойтись в тот день без алкоголя. Впрочем, я явился к вечеру в резиденцию консула в довольно непринужденном виде, почувствовал в себе уверенность благодаря беседе с тем немецким корреспондентом из кафе «Чайка» накануне вечером. Я принял восхитительно горячую ванну, трижды побрился, и когда наконец, благоухающий амброзией, выпорхнул в коридор, собираясь передать ключ от номера Ире, та радостно затараторила: «Господин Либман, как вы прекрасно выглядите. Настоящий иностранец!»
Покачиваясь на заднем сиденье одной из «волг», мчавшей меня сквозь мигающее море огней опустевшего сказочного города, я подумал: ну конечно, все это просто, как дважды два. Консул, наверное, сможет мне помочь. Ведь в круг его дипломатических обязанностей входит поддержка соотечественников, попавших в затруднительные обстоятельства! С его-то связями, в крайнем случае с помощью компьютера, не так сложно в конце концов будет найти эту самую Соню вместе с ее сутенером… Ко мне вернется мое кольцо… И как это я раньше не подумал…
— Возница, здесь направо!
Мы свернули в сторону Зимнего дворца, и вскоре я вышел из машины и очутился на ветреной набережной, под синим ночным небом, сплошь утыканном медными гвоздиками. Я поднялся на невысокое крылечко и позвонил. Консул оказался стройным мужчиной чуть за пятьдесят, в замшевых туфлях. Дверь он открыл собственноручно и сразу же принялся в странных выражениях извиняться. «Половина нашего персонала сейчас болеет, — с кислым видом сообщил он, — а вторая половина, в лице одной близорукой украинки, уже не первый час возится на кухне с обедом».
Я взобрался следом за ним по мраморной лестнице, и мы очутились в коридоре, освещенном хрустальными люстрами. Пол был паркетный, искусная мозаика с контурами птиц на фоне орнамента всех цветов радуги. Стены были сплошь увешаны картинами — такого количества хватило бы для небольшого музея, но возможности рассматривать их у меня не было. Консул прошел вперед, окуривая произведения искусства, словно ладаном, своей сигарой; одновременно он громко ворчал по поводу нездоровой тяги гаагских чиновников к экономии. У него была пружинистая походка придворного, складывалось впечатление, что окружающий мир не давит, а напротив, послушно как шелк драпируется вокруг него. Он относился к той породе людей, которые столь же далеки от меня, как туманность Андромеды от Марса. Его смело можно было бы оставить посреди пустыни одного, а через неделю он явился бы все таким же свежим, в отутюженных брюках, сияющим как сковородка фирмы «Тефаль» — в этом я нисколько не сомневался. Я должен был следить за своей речью, все время быть начеку, драпироваться столь же мягко и послушно — тогда ничего дурного со мной не случится.
— Да уж, эта экономия, — пробормотал я.
— А знаете ли вы, как это называется у чиновников из департамента? Операция «сырорезка». Любым излишествам объявлена война. И вот пожалуйста — я портье в собственном доме. Вы готовы пройти вперед?
С этими словами посланник положил мне на плечо руку и направил меня в сторону арки, за которой рубиновым огнем горела натопленная комната, почетное место в которой занимал пылающий камин. Над камином красовалось зеркало в золоченой раме, представлявшее собой почти правильный квадрат таких размеров, что перед ним легко можно было бы расчесать гриву жеребенку. Перед потрескивающими в камине поленьями на полу была расстелена белая шкура, которая еще хранила отпечаток человеческой фигуры, недавно на ней отдыхавшей. Подоконник весь был уставлен комнатными растениями, но больше всего в глаза бросались даже не они, даже не изобилие серебра, часов, фарфора и старинной мебели из ротанга, а собрание плюшевых мишек. Белые, коричневые, черные — всех видов и размеров. Аккуратно выстроенные по росту, они были рассажены вдоль стенок. Числом их было никак не меньше сотни. Из-за отражения языков пламени от горящих в камине поленьев игрушечные глаза-пуговицы казались живыми.
— Разрешите представиться, — сказал консул, мягко пожимая мне руку. — Леопард Дефламинк. Мои предки сражались под Кортрейком, но уже начиная с Виллема II наш род обосновался севернее Мурдейка. Вы, конечно же, хотели бы чего-нибудь выпить?
— Йоханнес Либман, — представился я, — с одним «н».
И в качестве исторической справки добавил:
— Моя бабушка со стороны отца родом из Кельна, но в кризисный 1916 год она вынуждена была покинуть этот город и пошла работать служанкой у одной порядочной семьи из Хаарлема…
О, Боже мой, что я наделал? Я полный идиот! Ну у какого резидента, представляющего фонды Парижа, когда-либо была бабушка, незамужняя служанка с внебрачным ребенком на руках?
— Кельн, вы говорите?
Консул залучился улыбкой. Когда-то он там бывал. С командой гребцов из студенческого риторического общества. Он запомнил в этом городе один отличный рыбный ресторан.
— Погодите-погодите, как же он назывался? Неподалеку от Домского собора. Я всегда заказывал там колюшку, очень вкусная рыбка.
Он жестом пригласил меня сесть и продолжил свой рассказ про гребцов.
— Молодые мускулы, дух товарищества. Ах, такое уже никогда не повторится. Не кажется ли вам, что время, этот негодник-пострел, убегает от нас слишком быстро?
Он поднес к своим женственным губам сигару, а я тем временем подумал: «Где же обещанная рюмка?» Mein Lieber,[15] ну и жарища!
Объект тропической флоры, представлявший собой нечто среднее между юккой и ананасом, сложной конструкцией из веревок был привязан к окну, словно растение однажды сделало отчаянную попытку спрыгнуть с подоконника, за которым чернела Нева. Вдали на противоположной стороне реки качались три белых прожектора.
— Красивый вид, — сказал я.
— Вы, надеюсь, не замерзли? — консул поежился, передернув плечами, и мечтательно поглядел на огонь.
— Наша прошлая командировка была в Джакарту, — сообщил он шепотом после некоторой паузы. — Там у нас был бассейн, росли кокосовые пальмы, и персонал никогда не болел. По-человечески вы можете себе представить, как я здесь страдаю?
Он схватил со столика из ротанговой пальмы медный колокольчик и несколько раз в него позвонил, нетерпеливо, но в условленном ритме. Колокольчик представлял собой фигурку голландской крестьянки, язычок колокольчика скрывался у нее под юбкой.
— Ну да ладно, — продолжал он, — после визита Беатрикс мой срок здесь закончится. Моя милая супруга в прошлом году уже вернулась в наш домик в Южной Франции. Она здесь просто не выдержала. К счастью для нее, она могла себе позволить больше не терпеть подобных страданий. Черт, куда подевалась эта Галя?
Он позвонил во второй раз. Из-за двери показалось личико цветущей как персик девушки в очках. У нее была милая головка, которая прилегала к небольшой ладно скроенной фигурке в черном платье и кружевном переднике. Ее грудки двигались как два незастывших пуддинга.
Из напитков я мог заказать, что пожелаю — водку, виски, вино — у консула были в запасе любые напитки на выбор, но не дожидаясь моего решения, он отдал близорукой девчушке распоряжение: «Бутылку рислинга. Да охлади ее получше».
— Беатрикс? — переспросил я.
(Девушка тем временем молниеносно исчезла).
— Вы имеете в виду ее королевское величество?
— Ее Королевское Величество Королеву Нидерландов, — пророкотал консул, и все лицо его засияло, как только что сошедший с мольберта пейзаж, писанный масляными красками. — В конце ноября ей предстоит открывать в Эрмитаже новый Рембрандтовский зал. Проект за голландские гульдены.
И он снова стал жаловаться на то, что скучает по солнцу — я должен был ему посочувствовать.
— Ах, ну вот наконец и Галя… Замечательная девушка, когда ее подгоняют.
Ротанговые стулья оказались неудобными. Я хотел выпить бокал вина залпом, но воздержался, обратив внимание на то, как вкушает драгоценную влагу консул. Слегка пригубив аперитив, он снова поставил бокал на ротанговый столик и не меньше пяти минут к нему не притрагивался. Он начал красочно распространяться о разных проектах. Речь шла о воде, о дамбах, о славе Голландии, а я все выжидал, не решаясь ввести его в курс дела относительно Эвиного кольца. Сказать прямо сейчас? Во время ужина? Или же сразу после? «Это вопрос жизни и смерти, господин консул!».
— Помимо этого приходится выполнять множество вещей… — разглагольствовал дипломат тоном мученика, — но в Гааге этого не понимают. Они там в министерстве слепы и глухи. Слепы и глухи.