— Эва…
— Не перебивай меня, мерзкий бабник, — продолжала сердиться она. — Если уж ты обязательно хочешь во что-нибудь вставить свою штуку, я знаю, что тебе посоветовать.
Со злой ухмылкой она указала на зад курицы.
— Найди женщину, — сказала я тебе. — Такую же, как я. Такую же душой, разумеется, а не физически. Идиот. Ну ладно, все равно уже поздно. Где мое кольцо? Что ты сделал с моим обручальным кольцом? Ты что, забыл нашу клятву ласточкиного гнезда? Ты умрешь, Эдвард, я боюсь, что ты умрешь…
— Эва, — я опять попытался что-то сказать в свое оправдание и машинально смахнул с шеи себе на живот таракана — курица сразу же принялась ловить его клювом.
Почему она была так жестока со мной, почему?
— Прекрати пускать тараканов, Эдвард! — пронзительно закричала Эва, держась за куриные перья словно гонщица родео. — Говорю тебе: прекрати! Ты нарушил клятву ласточкиного гнезда. И теперь тебе придется за это расплачиваться. Ты что, уже забыл тот день в Элсвауте?
— Я все отлично помню.
— Даю тебе два месяца, — произнесла она, пригвоздив меня жестким взглядом, как удав свою жертву. — Если за это время ты не найдешь мое обручальное кольцо, клятва исполнится, и тогда тебя постигнет та же участь, что и меня.
Она ударила курицу в клюв и издевательски расхохоталась.
— Почему бы тебе самому не положить всему конец, а? Ведь все уже умерли. Твой отец. Мирочка. Я сама. Твоя мать представляет собой не более, чем растение. Ну, что тебя держит? Давай. Пятый этаж — это достаточно высоко.
Я выпрямился, весь дрожа, захотел коснуться лица моей жены, ее носа, рта, волос, но Эва вместе с курицей вдруг исчезли.
— Почему? — простонал рядом чей-то голос, пока я катался, запутавшись в простынях, и по моему лицу струйками стекал пот. — Почему?
Потому что я, любезные мои, еще один раз в своей жизни захотел любви, захотел любить и быть любимым. Да, еще один раз! Потом можете прийти за мной, исколошматить дубинками, повесить, расстрелять, если хотите. Как тех бедолаг из царской семьи. Но вслух я ничего не сказал; просто не мог. Потому что в голове у меня были одни тараканы и слезы.
16
Я приехал в Москву в половине восьмого утра с воспаленными глазами, в эту ночь я не спал ни секунды. Хорошенький сюрприз преподнес мне бельгиец. Чемоданчик, оставленный Жан-Люком под моими нарами, оказался тяжелым как камень. Он был закрыт на три замка. Как я ни старался, они не поддавались. Когда я вышел вместе с чемоданом на перрон, сверху, из-под самого вокзального купола полилась скрипичная мелодия. Красиво встречают! Но что мне здесь делать?
Как я узнал из разговора с проводником, следующий поезд обратно в Петербург отправлялся лишь около трех, волей-неволей мне надо было убить здесь не меньше семи часов. Чтобы попасть в город, я прошел через холл; на выход тащился народ с курами в корзинках — я остановил такси и погромыхал по широким магистралям в сторону центра. Повсюду высились до ужаса нелепые бетонные конструкции. Через четверть часа показались зубцы на стенах и золотые купола.
— Кремль? — начал пытать меня шофер.
Я отрицательно замотал головой — для туризма у меня нет времени. Кроме того, у меня почти не осталось рублей. Меня высадили у какой-то заново строящейся исторической церкви в лесах, по которым как муравьи ползли люди. Я отправился на поиски обменного пункта. Все они оказались закрыты. Тогда с этим проклятым чемоданчиком в руках я потащился наудачу по оживленным улицам, по площадям и переулкам. До сих пор не понимаю каким образом, но неожиданно я очутился вместе с мамашами-домохозяйками и их детьми у входа в светло-зеленое здание. Дверь медленно и со скрипом отворилась.
Вышла старушонка в фетровых сапогах, что-то пробормотала и, размахивая сморщенными, как скорлупа грецкого ореха, руками, стала зазывать посетителей внутрь. Глядя на ее хитрые и еще довольно молодые с прищуром глазки, я подумал: «Да, матушка, сейчас ты стара, жизнь твоя почти закончилась. Но каким резвым жеребенком была ты когда-то!» Я проследовал вместе со всеми и очутился в холле, который напомнил мне мою старую школу в Хаарлеме, где нам вдалбливали азы букваря одновременно с преданностью королевскому дому. Я знал наизусть все пятнадцать строф «Вильгельмуса».
«Либман, пересядь на заднюю парту!»
В помещении было жарко, сильно пахло камфорой. Я посмотрел на окружавшие меня со всех сторон расплывчатые фрески на стенах. На одной — чухающий по снегу мамонт, на другой динозавр, птица додо, рядом с представителями царства фауны, которые пока еще не вымерли. Это был Зоологический музей. Я сдал свой плащ в гардероб — за перегородкой, в зарослях пустых вешалок шныряла целая рота карликов. Почему-то один из гномов, силой не уступающей дауну, стал тянуть у меня из рук чемоданчик Жан-Люка.
— Нет! — закричал я, — нет. Это частная собственность!
С мрачным видом подошел другой карлик, несколько раз он что-то прокричал, потирая под пиджаком свой яйцевидный горб. Чего он от меня хочет?
— Вы должны сдать свой чемодан, иначе вам придется заплатить штраф в размере тринадцати рублей, — перевела для меня на английский молодая женщина, стоявшая позади меня в очереди.
У нее была потрясающая балетная фигура, ее дочка со светлыми, блестящими как атлас волосами, казалась почти точной копией матери. Как удивительно устроены биологические законы, если все идет как надо!
— Merci madame,[35] — учтиво поклонился я, одновременно чувствуя, что карлик тянет у меня из рук десятку.
Я погладил девочку по голове, попрощался с балериной и отошел. «Взгляни, Янтье, где здесь туалет?» Возле шести булькающих писсуаров я заправился двумя глотками водки, спрятал флягу и снова вышел в коридор. Вереница школьников с гомоном поднималась вверх по лестнице. Я уже хотел было войти в первое выставочное помещение, в зал с высокими колоннами, как взгляд мой вдруг упал на слоненка.
Милостивый Боже, это был слон-младенец, твердый как гранит. Я поставил на пол чемоданчик, погладил животное по пластиковой коже и попытался расшифровать табличку, установленную возле его левой лапы. Из всей надписи я уяснил только одно: слоненок, по той или иной причине — будь то болезнь, удар молнии, пуля охотника — в 1954 году погиб и превратился в чучело. Как печально своими янтарными глазами-бусинками смотрел на меня этот упитанный отпрыск африканской саванны! Оглядевшись по сторонам, я быстро пропустил еще несколько глотков и прошептал: «Да уж, дружище, я не знаю, почему так случилось — ибо жизнь остается для меня загадкой, — но мой отец, Йоханнес Либман, скончался в том же трагическом году, что и ты. Вернее сказать, спрятал концы в воду. Ты веришь в случайность?» Но животное, разумеется, ничего мне не ответило — я все понимаю, я ведь не сумасшедший. Слон уже давно покойник, тридцать четыре года, если говорить точнее; за подобный срок мальчик становится мужчиной, раскрывается как личность, может зачать детей и…
Люди, как же мне повезло! После всех своих мытарств я наконец очутился в русском музее, и не на каком-нибудь никчемном складе художественных экспонатов, не на выставке картин с вымышленными сюжетами, а среди подлинной природы. Алкоголь компенсировал бессонную ночь. В зал с колоннами я вошел бодро и провел в нем, блуждая среди витрин, целый час, а может быть, и полтора. Где-то под потолком болтался гигантский скат, обнаруживавший разительное сходство с современным американским самолетом-разведчиком. Все это когда-то дышало, плавало в теплых голубых водах, совокуплялось, а теперь… У меня просто в голове не укладывалось. Все вдруг стало жестким как гранит!
Я прошел дальше. У окна, рамы которого были заклеены оберточной бумагой, стояли двое: толстяк в летнем костюме и тщедушный парнишка с рыжеватой растительностью на лице; они фотографировали друг друга, как влюбленная парочка. Вдруг толстяк перевел ласковый взор своих водянистых глаз на меня. Что нужно от меня этому сексуальному авантюристу?
Я спрятался за стеклянным шкафом с экспонатами, потер ладонями лицо и вдруг обнаружил в стеклянном саркофаге первого в своей жизни осетра. Это была белуга длиной не меньше трех метров. Сколько килограммов икры она выбросила, прежде чем в ее доисторические жабры вонзился нож? («Рыбе, запомни, Янтье, вспарывают жабры, а человеку горло»). Чуть подальше стояли колбы, наполненные спиртосодержащей смесью гранатового цвета, в них плавали зародыши ежей, свиней, львов и жирафов — целая серия артефактов, я не мог смотреть на это без слез. А затем шли бабочки! Сверкающие всеми цветами радуги, они лежали в старинных шкафах, классифицированные по видам и расцветкам, приколотые булавками к своим могилкам из матового черного бархата. До чего великолепна и разнообразна природа! Я словно попал в праисторический лес, представлял себе, как промозгло и гадко на улице, и был действительно счастлив. Да, на какую-то долю секунды я даже забыл эту злосчастную историю с Эвиным обручальным кольцом.
Я поднялся по лестнице на второй этаж, с каждым шагом камфорный дух все усиливался. В уставленном ящиками коридоре я увидел, как мужчина и женщина в медицинских халатах скрылись в некоем подобии алькова. Пройдя мимо двери, остававшейся неплотно закрытой, я заглянул внутрь и тут же невольно отпрянул на несколько шагов. Никогда не забыть мне того, что я увидел в щелку. В помещении, выложенном плитками и освещенном трепещущим светом неоновых трубок, эти двое извлекали из трупа животного внутренности. Эта работа явно доставляла им удовольствие. Туша лежала в стеклянной ванне, голова была прикрыта платком. Мужчина и женщина голыми руками доставали кишки, органы, ленточки свернувшейся крови. Что это было за животное? Я выронил чемоданчик. Доктора испуганно посмотрели на меня, на лицах у обоих выступил пот, словно я застиг их в момент извращенной любовной игры. Женщина стала приближаться ко мне, размахивая руками, фиолетовыми по локоть; что-то прокричав, она захлопнула ногой дверь прямо перед моим носом.