Выдержав паузу, он продолжил:
— Ваш консул был настроен оптимистично. Но на его посту ему так положено. Сам же я на этот счет другого мнения.
— На счет чего? — переспросил я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.
Произнесение членораздельных звуков во славу творения Божья — этим человек занят примерно три четверти отпущенного ему свыше срока.
— На счет ситуации.
Тяжело дыша, бельгиец подошел ко мне поближе. По его мнению, ситуация складывалась драматическая. Он стал расспрашивать: «Сколько времени ты уже здесь? Бросилось ли тебе что-либо в глаза?» — «Да, — ответил я. — С самого начала. Болото. Выгребная яма, полная человеческих страданий». В ответ он рассказал мне один забавный случай. Насчет того, как местные люди торгуют пылесосами. Суть сводилась к следующему: при продаже очередного пылесоса в его магазине касса выдавала чек, на котором были обозначены цена, дата продажи и название товара. «Но современные кассовые аппараты оснащены клавишей повтора, — бурно жестикулируя, рассказывал он, — и из-за этого я нагорел на десятки тысяч, на много десятков тысяч…»
Он посмотрел на меня так, словно хотел спросить: «Эй, где ты там?» Залив, как говаривал мой отец, в жаркую топку четвертую рюмку водки, я сформулировал вопрос: «Но каким образом?»
«Тебе интересно, каким образом?» — бельгиец проникновенно затряс влажной круглой головой. «Ты хочешь знать, как они это делали? Что ж, я тебе сейчас расскажу». Он заказал еще выпить, потому что «кризис кризисом, а я не скупердяй». «Утром приходит за пылесосом первый покупатель, — вновь подхватил он нить своего рассказа, — чаще всего меня рядом нет, у меня здесь в городе четыре магазина… Ну ладно, значит, является первый покупатель, покупает пылесос марки „Филипс“, рассчитывается и получает чек на, скажем, две тысячи рублей. Через полчаса приходит следующий покупатель, покупает пылесос, платит, получает кассовый чек. Через полчаса опять покупатель, затем еще один…»
— Понятно, — перебил я его, — торговля пылесосами идет бойко. Оборот на пылесосах неплох.
Оказалось, что в этом-то вся и штука! Он бросил взгляд на барменшу в джинсах из местной ткани и стал рассказывать дальше. Неделя за неделей он ничего не замечал, но что проделывал, как выяснилось, русский персонал? Воровали как стервятники и причем очень хитрым способом. Его сбивчивый рассказ свелся к следующему: после того, как уходил первый пылесос, весь остаток дня его сотрудники — при следующих покупках — нажимали на кассе клавишу повтора.
— Первый пылесос они продавали как положено с моего склада, по чеку, — объяснял он. — А потом до конца дня сбывали технику, тайно купленную ими в порту.
Итак, контрабандный товар заносили с черного хода, чтобы продать в его магазине, оборудованном на его деньги. Как считает Жан-Люк, характер русского народа можно обрисовать в двух словах: талантливый и варварский. В это утро он закрыл свои магазины и занавесил окна железными ставнями, в связи с кризисом.
— Боюсь седьмого октября, — пояснил он. — Боюсь восстания.
Затем он спросил, слыхал ли я что-либо об этом.
Также и некоторые официанты в шикарных отелях, таких как «Астория» и «Европа», — рассказывал он, — за здорово живешь сбывают на работе левые бутылки вина и иностранный ликер. Они наливают посетителям из своих бутылок, а денежки кладут себе в карман и… Такое же безобразие и с дынями, которые как средневековые пушечные ядра грудами лежат здесь на каждом углу… Есть их нельзя… Их продают на вес, поэтому кавказцы шприцами накачивают их дождевой водой. Никогда не знаешь, что подхватишь, тиф, желтуху или желудочный грипп. Бельгиец спросил, хочу ли я еще чего-нибудь выпить, но я, вдруг почувствовав, что меня начало развозить, попрощался с ним, закутался в плащ, вышел на улицу, поднял руку — и одна из желтых «волг», (которых всегда много возле леденцового собора) доставила меня домой.
Моя гостиница, «Октябрьская» расположена прямо напротив вокзала в русском городе Санкт-Петербурге.
Если когда-нибудь вы приедете и вам случится остановиться здесь, спрашивайте 961-й номер. Из окон отличный вид, вы не пожалеете!
2
С этими рублями с каждым днем все хуже. Сегодня утром обменная касса возле поста администрации опять была закрыта. «No dollars, no roubeles» значилось на клочке бумаги, приклеенном пластырем к окошку кассы. Долларов у меня еще хватит, они спрятаны в постели под подушкой. Но где взять рубли на текущие расходы?
Не совсем понимаю, в чем тут дело; здешние газеты для меня сплошная китайская грамота, а по английскому телеканалу в моей комнате показывают одних танцующих юношей и девушек с татуировками на руках, щеках, ногах, сосках, с серебряными колечками, продетыми в молодую плоть, которая требует для себя простора, что ж, это вполне понятно.
Мой отец — его звали так же, как и меня, Йоханнес Либманн с двумя «н» на конце (про это второе «н» моя мать, когда регистрировала мое появление на свет, умышленно забыла) — после войны провел три года в кругосветном плавании, но даже если порой, напившись до бесчувствия, он валялся в портах Рио, Гамбурга или Риги, он никогда не позволял никому сделать себе наколку.
«Янтье, — говорил он мне, — они об этом еще горько пожалеют, ведь это так пошло. Знаешь, в Монтевидео мне довелось видеть аттракцион — толстую даму с татуировкой. Когда она была молодой, стройной и красивой, ей сделали на спине наколку — портрет Моны Лизы. Теперь, когда кожа ее пошла жирными складками и обвисла, изображение стало разительно смахивать на портрет пьяного в стельку итальянского пахаря. Она особым образом усаживалась на табурет, и мужики за плату вставляли сигары в то место, в котором должен был находиться рот». Мой отец часто рассказывал эту историю, он вообще хорошо рассказывал.
Сегодня утром администраторы гостиницы опять спросили меня, сколько я еще собираюсь оставаться, и когда я снова ответил «Неопределенно долго», из-за солидной двери выскочил и поспешно кинулся в мою сторону какой-то скользкий тип. По-английски он задал мне вопрос про мою визу. Складывалось впечатление, что он стоял и ждал меня за этой дверью.
— Я бы просил вас говорить по-немецки, — по-немецки же начал я сам, но он меня не понял.
Молча я передал ему свой паспорт и документ на карточке из негнущегося картона оливкового цвета, весь утыканный скрепками и исписанный непонятными буковками.
— Ваша виза истекает через три дня, — повертев документы в руках, сказал скользкий тип.
Очки у него были еще довоенной модели, на пол-лица. Подбородок бороздили ржавые рытвины, свидетельства трудного отрочества. Он спросил, не с делегацией ли я приехал.
«Да-да, именно с делегацией, с группой». Веселая была группа, надо сказать, каждый вечер мы пировали в ресторане этого их знаменитого отеля «Астория», и чего только там не было: красная икра, черная икра, осетрина, литры дешевого шампанского — все эти избалованные рожи нажирались буквально до колик!
«Всем привет, ребята», — отсалютовал я ранним утром в тот день, когда мы перед отъездом должны были выставить наши чемоданы в коридоре.
Руководитель группы собирался разбудить нас в пять утра. Но уже в четыре ваш покорный слуга прогуливался с чемоданчиком где-то на окраине города, сопровождаемый свитой из молодых бродячих псов. Похоже, меня-то они и дожидались. Часам к одиннадцати я взглянул на часы и подумал: «Чудненько, теперь они уже в воздухе».
Вот так я и оказался здесь, в гостинице «Октябрьская», воспользовался советом водителя такси, которого звали Игорь и которому так понравились мои часы, что я ему их в конце концов подарил.
— Я индивидуальный турист, — наконец ответил я.
Скользкий тип начал обнюхивать мой паспорт. Да-да, именно так, он поводил носом как хищный зверь. Даже чем пахнет моя виза он учуял. Большим пальцем он приподнял свои огромные очки, глянул на меня из-под них и скороговоркой пробормотал, что формально я пока ничего не нарушил, но уже через три дня обязан буду покинуть страну. Я почувствовал, как по спине у меня градом покатился холодный пот отчаяния. И это он тоже учуял, хищный зверь, но в этом-то и было мое спасение. Он пригласил меня следовать за ним.
Мы исчезли вдвоем за бронированной дверью, прошли по коридорчику и очутились в комнате, полной книг, кип бумаги и разного рода административного хлама. Помещение показалось мне довольно уютным, тут же рядом урчал спиральный обогреватель, раскаленный докрасна. С этого у меня все и началось, с ручки, карандаша, линейки и бумаги.
— Курить будете? — спросил скользкий тип, которого, как выяснилось, звали Иван Иванович.
Я отрицательно помотал головой, соединил вместе ладони рук и крепко прижал их коленями — у меня такая привычка, когда я нервничаю. Он спросил, не против ли я, если он закурит. Через несколько секунд крошечный кабинет весь заволокло сигаретным туманом. Наконец он торжественно объявил: «За продление визы я беру с вас триста долларов» — и посмотрел на меня пристально. — «На сколько вы хотите, на месяц, на полгода? В противном случае вы обязаны покинуть страну».
Я, не раздумывая, согласился, освободил свои руки, зажатые в капкан, и возликовал — такое облегчение я вдруг сразу почувствовал.
— Ваши документы я пока подержу у себя, — спокойным голосом продолжал он. — Завтра, в районе двух часов, все будет готово.
Но с какой виртуозностью он отправил три хрустящие банкноты дяди Сэма в наружный карман своего несколько засаленного пиджака, это надо было видеть!
Едва только процедура закончилась, я спросил у администратора, не подскажет ли он мне, где можно раздобыть рублей. Он заморгал своими блеклыми ресницами, невинно возвел глаза к небу и пропищал фальцетом: «Вот уже который день во всем городе днем с огнем не сыщешь кофе. Кофе! Кто бы мог подумать? Сейчас, похоже, даже рубли стали выдавать по талонам! И все из-за коррупции, по вине этих сволочей…» Я быстро пробормотал, что ничего не смыслю в политике, просто как-то этим не увлекаюсь; птицы, природа, это другое дело, это — моя стихия.