БЕСЕДА О ГЛУБИННЫХ ПРОЦЕССАХ
1
Мюллер, как помнит читатель, приказал Плехнеру забраться в дом Клеменсов. В тот вечер ему не повезло — в окнах второго этажа свет горел до рассвета. В пятом часу утра из парадного подъезда вышел Педро и принялся надраивать медную доску с названием фирмы.
Плехнер ушел ни с чем. Утром в интендантстве сказали, что Клеменс-младший уехал в командировку.
— Куда?
— В Румынию, насчет поставок бензина.
Наконец Антон вернулся. В тот же вечер Плехнер явился к нему.
Надо было видеть гримасу отвращения на лице Педро, когда он сообщил Антону, кто ждет его в холле.
Антон распорядился приготовить кофе, коньяк и сказать Плехнеру, что, управившись с делами, он спустится вниз и будет рад видеть своего помощника по интендантству.
Покачав почему-то головой, Педро ушел.
Через несколько минут Антон сбежал по лестнице.
— Вы свободны, Педро, — сказал он, — Минутку! Мне не звонил полковник Лидеман?
— Нет, сеньор. — Педро незаметно для Антона подмигнул Плехнеру и ушел.
— Везет же этому хлыщу! — сказал Плехнер, взглядом водянистых глаз проводив слугу до двери.
— О ком это вы? — Антон жестом пригласил Плехнера пройти к нему в кабинет.
— О Руди, конечно.
— Мне странно слышать такие слова о Руди от его друга.
— Друг? Пустое, Клеменс! Да, я не отказываюсь от выпивок за счет этого балбеса, но дружить с ним? Нет уж, увольте! Он, видите ли, аристократ, а мы подонки из мюнхенских пивных, — поднимаясь по лестнице, разглагольствовал Плехнер. — Нам, к сожалению, не обойтись без этих чванливых индюков, проклятых банкиров и всей своры плутократов. Подумать только, Руди — командир дивизии! Уж будьте покойны, он не вернется из России с пустыми руками! А нам с вами до конца войны торчать в интендантстве… — Плехнер махнул рукой.
Они вошли в кабинет Антона, сели за низкий круглый стол.
— И в интендантстве можно делать большие дела, — заметил Антон. Он налил кофе и медленно пил его, недоумевая, к чему это позднее посещение.
Плехнер фыркнул.
— Только не при таком начальнике, как вы, Клеменс. Теперь мы только облизываемся, слушая легенды, как наживались интенданты в блаженные времена. При вас гроша не украсть!
— Вы льстите мне.
— А ради чего? Нет, Клеменс, скажу честно, мне очень приятно работать с вами, вы неподкупны, как апостол Павел. Вот, например, контракт с фирмой Бати…
— Я не знаю о нем…
— Я под вечер забежал на службу, и мне сказали, что завтра наши должны оформить с Батей договор на поставку одного миллиона пар сапог для армии. Боже мой, в прежние времена интенданты оторвали бы от этого контракта жирный кусок! Кстати, почему бы не послать меня к этим проклятым чехам? Уж я-то не позволю им оплести нас.
— Ладно, поговорю с начальством, — пообещал Антон — Какие новости?
— Ничего особенного. Сокращаем фронт… Надо же выдумать такую деликатную формулу, чтобы оправдать разгром. Что-то не везет нам в последнее время. Очень много недовольных военным и политическим руководством фюрера. — Из-под белесых ресниц Плехнер внимательно вгляделся в Антона.
— Так уж повелось в мире: все победы приписывает себе полководец, все неудачи сваливают на него.
— И в подходящий момент его убирают, вы это хотели сказать?
— Думаю, чаще бывает так: тот, кого собираются убрать, убирает недовольных. И вешает их.
— Да, конечно. Болтают о каком-то заговоре. — Плехнер зевнул.
— Заговор против кого?
— Против фюрера.
— Не слышал.
— Неужели ваш приятель Руди не сболтнул вам об этом?
— Ну, во-первых, он такой же мой приятель, как ваш друг. Во-вторых, Руди занимает такой пост, который отучает людей от болтовни. В-третьих, к чему бы он стал болтать со мной о каком-то там заговоре? У нас с ним дела посерьезней. Он кругом должен нам, и я просто выбился из сил, сводя наши запутанные расчеты. А пакет, в котором мы храним его векселя, просто намозолил нам глаза. — Антон вынул из сейфа зеленый пакет, разбухший от бумаг. — Вот видите, чуть ли не килограмм веса! — шутливо заметил он.
Плехнер заглянул в пакет и вернул Антону. Сорвалось!…
— Ничего, — скрывая разочарование, проговорил он. — Руди скоро уедет на фронт и притащит оттуда гору добра, чтобы рассчитаться с вами. Впрочем, ну его ко всем чертям, этого балбеса! Поговорим о чем-нибудь более интересном. Между прочим, давно хотел сказать вам, Клеменс. Мне очень импонирует одна ваша черта: вы очень целеустремленный человек и, как мне кажется, не догматик. И я очень ценю ваше доброе отношение ко мне.
— К вам я отношусь, как и ко всем в интендантстве, как ко всем.
— Если хотите, я мог бы сообщать вам… Поверьте, просто из дружеских чувств… Я мог бы сообщать кое-какие сведения, представляющие интерес для вас.
— Да? — Антон насторожился.
— Скажем, о настроениях среди генералитета и приближенных фюрера, о делах на фронте…
— Благодарю. Для меня эти вещи не представляют ни малейшего интереса.
— Но ведь я ничего не попрошу взамен.
«Уж не пронюхал ли он о наших отношениях с Лидеманом?» — подумалось Антону. Вслух он сказал:
— Еще раз благодарю, но мне решительно ничего от вас не надо, с чего вы взяли?
— Вы не так меня поняли, Клеменс, — смешавшись на секунду, заметил Плехнер. — Дружба всегда должна быть бескорыстной, не так ли? Например, ваша дружба с Лидеманом… Но он ваш должник, а я предлагаю вам искреннюю дружбу. И, поверьте, она может отвечать моим и вашим интересам. Мне кажется, что такой умный и прозорливый человек, как вы, не может не задумываться о судьбах этой страны.
Подобие двусмысленной улыбки мелькнуло на губах Антона и тотчас исчезло.
— Я задумываюсь о судьбе страны в той же мере, как и все живущие в ней.
— Таких, как я и вы, не так уж много здесь, не правда ли?
— Конечно, каждая личность, в общем-то, неповторима, — уклончиво ответил Антон.
Плехнер притворился, будто он восхищен его словами.
— Очень умно сказано! Так вот, Клеменс, иные неповторимые личности с вершины своего холодного и всеохватывающего ума, с тех высот, какие они занимают в государстве, могут беспристрастным взглядом обозревать действительность, окружающую их. Даже для некоторых людей, стоящих близко к фюреру, стало ясно, что Германия, увы, катится в бездну, неужели вам это не понятно?
— Что вы, что вы! — с видом безгрешного агнца вскричал Антон. — С вершин нашего холодного и всеохватывающего ума мы наблюдаем блистательные победы и всеобщее обожание фюрера!
Плехнер не мог взять в толк — дурака валяет Антон или не понимает его.
— Пока да. Но сравним Германию с океаном, на поверхности которого еще вздымаются волны ликования. Впрочем, они совсем не такие могучие, как в недавнем прошлом. Мы-то знаем, в глубинах океана идет своя, совсем другая жизнь. И мы обязаны помочь тем, кто в недосягаемых глубинах думает о спасении Германии! — патетически закончил Плехнер.
— Простите, — перебил его Антон, — но вы сами сказали, что она катится в бездну. Где уж спасать то, что валится туда?
— Этот процесс можно остановить. И время для этого есть, и средства тоже.
— Какие же?
— Устранение тех, кто тащит страну в бездну.
Наступило молчание. Антон курил с самым беспечным видом.
— Вряд ли нам нужна Германия, где будут царить хаос, голод и мрак, — добавил Плехнер.
— Кому это «нам»? — в лоб спросил Антон.
— Очевидно, тем, кто придет сюда с Востока, чтобы встретиться с теми, кто рано или поздно придет с Запада.
Плехнер пил кофе, не спуская глаз с Антона.
— Видите ли, насколько я осведомлен… по газетам, разумеется, Восток и Запад вряд ли обуреваемы одной и той же конечной целью. Одни, судя по разговорам, хотят видеть Германию бастионом или защитным валом, который сдержал бы напор идей, идущих с Востока. Другие, напротив, приветствовали бы Германию, принявшую хоть частичку этих идей. Кроме того, как я слышал, наши правительственные круги уверены, что в конечном счете союзники непременно передерутся. Другие хотя и отрицают эту возможность, но рассчитывают на отчаянную идеологическую битву между ними. Так что говорить о каких-то общих идеалах — пустое занятие.
Плехнеру надоели отвлеченные рассуждения Антона, и он резко прервал его:
— Конечная цель! Идеалы! Разве сейчас не в том главное, чтобы любыми путями прекратить бойню?
Последующими словами Антон поставил Плехнера в тупик. Ему показалось, что Клеменс-младший осведомлен о его связи с гестапо.
— О, я верю благородству ваших побуждений, — с иронической улыбкой возразил Антон, — но не слишком доверяю тем, кто… как бы сказать поточнее… ну, скажем, распоряжается вашими действиями и мыслями.
— Я вижу, вы завзятый дипломат, — скрывая злость, буркнул Плехнер.
— И наша фирма зависит от колебания биржи. Биржа тотчас откликается на малейшее колебание международных весов, Мы обязаны дипломатничать порой, дабы не подвести под удар фирму. Только и всего.
Поняв бесполезность дальнейшего разговора, Плехнер поднялся.
— Ну, до свидания. Жаль, очень жаль, Клеменс, что скрытничаете с людьми, очень уважающими вас. Впрочем, ладно. С вашего разрешения, зайду-ка я в пивную и допью свою дневную порцию.
— Не смею отвлекать вас от столь увлекательного занятия, — Антон нажал кнопку. Появился Педро, — Проводите господина Плехнера.
Антон налил чашку кофе и, позабыв о ней, долго смотрел на дверь, за которой скрылись Педро и Плехнер, соображая, к чему этот поздний визит. Контракт с Батей — пустой предлог, Плехнер мог сказать о нем утром. И этот разговор о «глубинных процессах». Провокация, ясно. Но не только ради нее приходил Плехнер… Антону недолго пришлось гадать. Вернулся Педро. Он был очень взволнован.
2
— Прошу вас выслушать меня.
— Да, — рассеянно отозвался Антон.
— В вашем доме шпионы.
— Полно-ка! Что им делать здесь? — небрежно отмахнулся Антон.
— О, для них в любом доме найдется работа.
— Кто они, хотел бы я знать. — Антон пил кофе, все еще поглощенный мыслями о странном визите Плехнера.
— Один из них только что вышел отсюда, другой — перед вами.
Антон поперхнулся. Чашка со звоном опустилась на блюдце.
— Вы с ума сошли!
— Меня завербовало гестапо через неделю после того, как мы приехали из Африки.
— Я не желаю слушать вас! — гневно выкрикнул Антон. — Убирайтесь прочь!
Педро не сдвинулся с места.
— Я охранял вас в Африке и охраняю здесь. Я с радостью дал завербовать себя.
— О, господи! Но почему же именно сегодня вы решили открыться?
— До сих пор я закрывал двери вашего дома перед шпионами, которых посылали сюда. Я не мог закрыть двери перед шпионом, которого вы привели сюда сами. Плехнер — контрразведчик. Пока вы были наверху, он обменялся со мной паролем, известным только мне. Он выпытывал у меня, зачем сюда ходит полковник Лидеман, что он таскает в портфеле, обследовал ли я содержимое его и что там нашел. Я наговори,! ему всякого вздора, но не это самое главное, сеньор…
— Как мне благодарить вас, Педро?
— Вы уже расплатились со мной. Вы сделали больше. Старый сеньор дал мне работу. Это опасная работа. И я стараюсь не из-за денег. Я тоже ненавижу…
— Значит, вы все знаете?
— Да. Иначе я не мог бы быть полезен вам и старому господину.
— Это невозможно! Отец знает, что вы…
— Разумеется. Так вот, я хотел бы сказать о главном. Прошу позволения удалиться. Плехнер приказал мне прийти в пивную, это рядом. Что он хочет от меня, еще не знаю.
— Идите, идите скорее!
— Я хотел бы убрать здесь…
— Да идите же, я уберу сам.
Педро исчез. Антон плюхнулся в кресло. Застонали ступеньки лестницы под тяжелой фигурой Клеменса. Опираясь на палку, он проковылял к столу, неодобрительно взглянул на пустую коньячную бутылку и сел.
— У тебя были гости?
— Плехнер.
— А! Не нравится он мне. Что ты ерзаешь в кресле?
— Ничего, отец, просто так.
— Просто так, просто так!… Какие-то междометия… А я спал… Спал и видел себя во сне с удочкой на реке… — Клеменс помолчал. — Зачем приходил Плехнер?
— Он завел разговор о заговоре против фюрера. Я оборвал его.
— Правильно. Быть может, среди заговорщиков есть честные люди, мечтающие о новой Германии, но их ничтожное меньшинство. Это заговор реакционеров, и он в интересах реакционеров. Но, каким бы там он ни был, заговоры не по нашей части. Нет, мне не нравится этот Плехнер, — закончил старик свою тираду. — Будь осторожен с ним, сын мой, будь осторожен.
— Не слишком ли ты осторожен, отец?
— Не понимаю, — проворчал Клеменс.
Он сидел в кресле, громадный, с львиной головой; белоснежная грива придавала ему вид величественный.
— Сейчас Педро сказал мне, что он…
— …агент гестапо? Ну и что?
— И ты молчал? — с укором сказал Антон.
— Сегодня я разрешил ему сказать тебе об этом.
— Значит, ты все знаешь о Плехнере?
— Да, это серьезно. Мюллер из кожи лезет, чтобы поймать нас.
— Что ты думаешь предпринять? — помолчав, спросил Антон.
— С Плехнером? Подумаем. — Клеменс неторопливо набил трубку. — Как оглянешься назад, бог мой, через что только мы не прошли, сынок…
— Да, отец.
— Отец… сын… племянница… Не отец, не сын и не племянница, а стали более родными, чем родные по крови. У меня не было детей; и вот ты и Клара… Как будто в награду за все посланы вы мне. Теперь нас трое, и фирме «Клеменс и Сын» долго и долго здравствовать. Нет, не зря я прожил свой век, Антон. Я вырастил вас, и вы замените меня, когда придет мой срок.
— Стоит ли думать об этом?
— Это я так, к слову. — И, словно застыдившись, старик резко переменил тему: — Где Педро?
— Сейчас вернется.
— Он уходит именно тогда, когда нужен мне, — сердито сказал старик.
— Его вызвал Плехнер.
— Почему ж ты молчал?
— По той же причине, по какой ты молчал о Педро.
Смех Клеменса сразу оборвался, как только он встретился глазами с Педро.
Тот стоял, прислонившись к дверному косяку, и вытирал струившийся по щекам пот.
— Ну? — сказал Клеменс.
— Он показал фотографию Людвига…
— Откуда у него фотография Людвига?
— Не знаю. Меня вызывают в гестапо. Я должен… — Горло Педро перехватило, — …я должен опознать его.
Все трое долго молчали.
— Так, — заговорил Антон. — Значит, связной, нарушив мой приказ, попытался проникнуть к радисту и тем самым выдал его.
Властным жестом Клеменс прервал его.
— Нет людей, которые бы не ошибались. Связник сегодня же должен покинуть Берлин. Подготовь ему документы, Антон. Мы на фронте, Педро. Вспомни, как ты воевал против Франко в своей стране. Мы тоже на самом переднем крае фронта, аванпост, выдвинутый далеко вперед. Мы — солдаты, а солдаты гибнут на всех фронтах.
Педро стоял, понурив голову.
— Ты пойдешь в гестапо, — тем же ровным тоном продолжал Клеменс, — и ты не опознаешь Людвига Зельде.
— Да, господин, — сдавленным голосом ответил Педро. — Что бы они со мной ни делали, я не опознаю этого мальчика. Разрешите идти?
— Да, Педро, конечно, друг мой. Антон, сядем, спокойно разберемся в создавшейся ситуации, все взвесим и решим, что надо предпринять. Педро, дружок, принеси нам кофе…
3
Мюллеру доложили, что слуга Клеменсов пришел.
— Хорошо. Минут через пять приведите радиста.
Вошел Педро, стал у порога.
— Идите, идите! — приветливо встретил его Мюллер. — Вот вы, значит, какой… Ну, здравствуйте! — Мюллер протянул Педро руку. Педро ничего не оставалось, как пожать ее, хотя внутренне его передернуло. — Садитесь! Рад познакомиться с вами. Я не надолго задержу вас. Как поживают ваши хозяева?
— Они здоровы.
— Отлично. Мои люди сообщили, что вы очень заботливо охраняете их, а? — Мюллер легонько похлопал слугу по плечу. — Вы довольны нами? — продолжал он в том же непринужденном тоне. — Знаю, знаю, те, кто поддерживает отношения с вами, скряги.
— Все в порядке, господин группенфюрер, — так же кратко обронил Педро.
— Ну и хорошо. Вы знаете, зачем я вызвал вас?
— Да.
— Вы увидите его и, если опознаете, кивнете.
— Хорошо.
Мюллер нажал звонок. Двое эсэсовцев ввели Людвига. Он встретился глазами с Педро. Мюллер следил за ними в оба. Педро сидел с непроницаемым видом. Лишь слабо пошевелил пальцами.
Людвиг понял.
— Ты знаешь этого человека? — обратился к нему Мюллер, кивнув в сторону Педро.
Людвиг покачал головой. Он стоял, облокотившись дрожащими руками о стол Мюллера. Эсэсовцы, широко расставив ноги, застыли у стены.
Мюллер перевел взгляд на Педро. Педро молча пожал плечами.
— Та-ак!
Мюллер сел за,стол и со скучающим видом долго барабанил пальцами. Людвиг все еще стоял. Лицо его, исхудавшее, без кровинки, выражало последнюю степень усталости. Казалось, ему было все равно, повесят его или отпустят.
— Так, так, — повторил Мюллер.
И снова зловещая тишина. И эсэсовцы, застывшие, словно каменные изваяния. И прямо сидевший Педро с глазами, бесстрастно наблюдавшими за молчаливой пыткой.
— Что вы хотите от меня? — не выдержал Людвиг.
— Да ничего особенного. Только средства связи.
— Я не могу стоять… — тихо сказал Людвиг.
— Разве тебя били?
— Били?… — слабо усмехнулся Людвиг, — Это вы называете словом «били»?
Эсэсовцы усмехнулись. Педро слабо вздохнул.
— Ты хочешь сесть? — спросил Мюллер Людвига.
— Это единственное, что я хочу сейчас. И спать. Я не спал четыре ночи. Ужасный свет лампы в камере…
— Заботимся, чтобы у тебя не возникло подозрения, будто мы жалеем средства на освещение нашей тюрьмы, — с усмешкой сказал Мюллер. — Бессонными ночами ты расплачиваешься за дурацкое упорство, — добавил он. И вдруг рявкнул: — Убрать руки со стола! Стоять навытяжку!
Людвиг с силой оторвал руки от стола. Его качнуло. Эсэсовцы сделали движение, чтобы поддержать его. Мюллер знаком остановил их.
— Вам не скучно? — Он обернулся к Педро.
— Понятия не имею зачем вы держите меня здесь, господин группенфюрер, — ровным голосом проговорил Педро. — Какое уж тут веселье!
— Что ж, развлечемся музыкой! — Мюллер включил приемник, стоявший за письменным столом.
Лицо Людвига озарилось счастливой улыбкой.
— Сонет Петрарки, — прошептал он.
— Оказывается, ты разбираешься не только в радиотехнике, но и в музыке? Это мне известно, — ухмыльнулся Мюллер. — Широко образованный парень, а? — Этот вопрос был обращен к Педро.
Педро молчал. Он как бы оцепенел. Лишь одна мысль: «Не выдать себя! Господи, помоги мне не выдать Людвига!»
— Отличная музыка, — шагая по кабинету, заметил Мюллер. — Успокаивает нервы, правда? А вот это место… — Он на минуту прекратил прогулку по кабинету. — Правда, восхитительно?
— Музыка, — как бы про себя, тихо сказал Людвиг. — Музыка — это сама жизнь.
— И ты можешь жить, Риттер. Долго и счастливо жить. И наслаждаться музыкой.
— Музыка, — не слушая палача, шептал Людвиг. — Она вечна, как любовь, как солнце. Солнце и вы!… Бог мой… Нет, вы просто грязные пятна на солнце, господин Мюллер.
— Неверно, Риттер, неверно. Мы счищаем с солнца пятна. Оно ярко светит нам. И только нам. А ты можешь завтра не увидеть его.
— Знаю… Сколько это может продолжаться?…
— Пока не заговоришь. Он очень упрям, этот парень, вы не находите? — снова обратился Мюллер к Педро.
— Я не имел с ним дел, — ответил тот.
Мюллер выключил радио.
— Так что ж, Риттер, ты заговоришь?
— Нет.
— Ты заговоришь.
— Я упаду! — простонал Людвиг. И снопом повалился на пол.
— Поднять! Посадить! Укол! — распорядился Мюллер.
Эсэсовцы выполнили приказ. Один из них ушел и скоро вернулся со шприцем. Сделали укол. Людвиг пришел в себя. Мюллер подсел к нему.
— Мы дадим тебе теплую комнату. У тебя будет мягкая постель. Ты будешь сыт по горло. И все это за одно слово.
— Я скажу, — едва слышно произнес Людвиг.
Педро ужаснулся. Неужели?!
— Вот так-то лучше. Однако чертовская у тебя воля. На пятые сутки нормальный человек, лишенный сна, непременно начнет заговариваться.
— Я четыре дня без сна.
— Ну, выкладывай!
— Я скажу опять то же самое. Вы ничего не узнаете от меня, Мюллер. Ничего.
— А если мы попытаем вот такой способ? — Мюллер локтем ударил Людвига по лицу.
Кровь полилась из рассеченных губ и разбитого носа.
— Ну?…
Людвиг вытер рукавом пиджака кровь, но она все лилась. Несчастный Педро напряг всю волю, чтобы не закричать.
— Ты скажешь?… — прорычал Мюллер.
— Нет! — глухо прозвучал голос Людвига.
Мюллер поманил пальцем эсэсовцев. Те оторвались от стены.
— Поработайте над ним. Он должен сказать…
— Господин группенфюрер… — Педро встал со своего места.
— Сидеть, сукин сын! — взревел Мюллер, — Сидеть и молчать. Черт бы тебя побрал! Кто сделал тебя таким, хотел бы я знать?…
— Бог, — ответил Педро. — Бог и вы, господин группенфюрер.
— Начинайте, — приказал Мюллер.
Удары дубинок обрушились на Людвига.
Мюллер закурил.
Сколько это продолжалось? Педро казалось: вечность.
— Хватит! — сказал Мюллер, когда Людвиг уже не стонал. Он лежал, недвижимый, в луже крови. — Укол! — приказал Мюллер.
Снова пошел в дело шприц. Эсэсовцы подтащили Людвига к столу, кое-как посадили. Он открыл глаза.
— Убейте меня! — прошелестело в кабинете.
— Ну, нет! — Зверская усмешка исказила лицо Мюллера. — Нет, я не убью тебя. Это еще успеется. Отвести! Три ночи без сна.
Волоча по полу полуживого человека, эсэсовцы ушли.
Педро сидел все в той же позе.
— Итак, ты не знаешь его?
— Нет.
— Имей в виду, скотина, я все-таки доберусь до твоих
хозяев.
— Это просто сделать. Их дом рядом.
— Пошел вон! — прохрипел Мюллер.
Молча, с достоинством поклонившись Мюллеру, Педро медленно подошел к двери, еще раз поклонился. И вышел. Казалось, Мюллер вот сию минуту бросится следом за ним… Но Педро был нужен ему. Убери его, в доме Клеменсов не будет шпиона. И кто ж знает, так ли чисто в том доме и действительно, не русские ли чекисты окопались в нем?
Позвонил телефон. Сообщили, что час назад запеленгована рация. На той же волне, на которой работал Людвиг, кто-то вел передачу в эфир. Расшифровать перехват не удалось. Район, откуда велась передача, окружили. Рации так и не обнаружили.
4
Антон, передававший сообщение Центру, вернулся в Берлин через два дня: он заметал следы.
— А бомбы падают все ближе к нам, — заключил Антон сообщение об успешном завершении операции.
— Да, и с этим надо кончать. Скажи-ка, Франц Панцигер рассчитался с нами?
Антон отрицательно качнул головой.
С верхней площадки лестницы послышался голос Клары:
— Антон, тебя срочно к телефону. Если не ошибаюсь, звонит Лидеман.
— Это неспроста! Я предупредил его, чтобы он не звонил мне.
— Поспеши! — коротко сказал Петер.
Антон несколькими скачками преодолел лестницу. Глаза Петера и Клары были прикованы к площадке лестницы, ведущей из холла на второй этаж.
— Что случилось? — нарушила молчание Клара.
Клеменс коротко рассказал ей о визите Плехнера и последующих событиях.
Антон кубарем скатился с лестницы.
— Неприятность. Звонил Руди. Намеками он дал понять мне, что его вызывают в гестапо. Он поклялся, что не проговорится.
— Разумеется. Иначе ему не избежать петли. Но и нам. Кажется, мы влипли.
— У меня мелькнула мысль, — подумав, сказала Клара. — Предложу один ход. Рискованный. Я бы сказала, наглый. Но единственно возможный.
— Сядь, девочка. Так что ты хочешь посоветовать нам?
Выслушав ее, Клеменс несколько минут размышлял. Потом решительно встал.
— Отлично! Очевидно, придется последовать твоему совету, Клара. Да, это добрая мысль! Антон, если я не вернусь через час, ты вскроешь пакет. Он в моем сейфе. Вот ключи. И сделаешь так, как там написано.
— Я надеюсь…
— И я тоже. — Клеменс вызвал звонком Педро. — Цилиндр, трость и машину к подъезду.
5
Молчал Руди, и молчал Мюллер, меряя шагами кабинет. В молчании начальника гестапо было нечто невыносимо страшное.
Мюллер молчал не только теперь, но и битый час, пока Руди рассказывал о своем знакомстве с домом Клеменсов.
Убедившись, что обходным путем о Клеменсах ничего не узнать, Мюллер решился на прямой ход.
Каждая жилка Руди трепетала от страха, но он держался. Он решил ни в чем не виниться; лгать, извиваться, но не выдавать Клеменсов, потому что, выдай их, тем самым он выдаст себя.
Он знал, что Мюллер не пойдет на крайние меры. Командира дивизии, штандартенфюрера СС, близкого к окружению Гитлера, не так-то просто посадить в подвал гестапо и пытками вынудить признание, тем более, и это Руди тоже знал, никаких прямых улик против него у Мюллера нет.
Торопливый разговор по телефону с Антоном, из которого даже самый опытный шпик ничего бы не понял, встреча с ним там, где их никто не мог подслушать, влили добавочную порцию мужества в человека, которому так не хватало его в других случаях.
В сотый раз продумывая весь ход событий, Руди неизменно приходил к выводу, что другого исхода быть не могло: Клеменсы владели тайной его происхождения и рано или поздно приперли бы к стене.
Мысли Руди судорожно метались: оставит его в покое Мюллер после этого допроса или предстоит серия их? Если его начнут изматывать вызовами в это ужасное заведение, он сорвется на какой-то мелочи и… Нет, во что бы то ни стало надо избежать повторных допросов. Но что допросы! Теперь за ним непременно установят наблюдение, каждый его шаг будет известен Мюллеру.
«О, господи!» — тайком вздохнул Руди.
Если гестапо продолжит свою игру в «кошки-мышки», остается только один выход: бежать. Куда?
— И это все, господин полковник? — услышал Руди голос Мюллера. Он курил сигарету; Руди и не заметил, когда тот зажег ее.
Руди принял вид в высшей степени высокомерный.
— Не думаете ли вы, господин группенфюрер…
Мюллер сел в кресло напротив Руди, дружески похлопал его по колену.
— Я ничего не думаю. Пока я лишь предполагаю. И скажу откровенно: дело много серьезнее, чем вы думаете. Да, у нас пока нет точных сведений, что фирма занимается не только бриллиантами. Они дьявольски осторожные люди, господин полковник. Однако с некоторых пор нам стало казаться, что Клеменсы не просто коммерсанты…
Руди отметил про себя это «нам стало казаться». Значит, и против Клеменсов ничего серьезного у гестапо нет.
— Это надо доказать, — тем же высокомерным тоном сказал он.
— Вот именно! — Мюллер пересел за стол и по привычке побарабанил пальцами. — Вот именно. Доказательств нет. Есть интуиция.
Руди стало легче.
— Интуиция! — усмехнулся он, — Она часто самым бессовестным образом подводит нас.
— Случается, — медленно проговорил Мюллер. — А так-то хочется, чтобы не случалось… И вот через вас, и только через вас мы можем выяснить, обманывает ли меня интуиция или нет. Итак, вы должник Клеменсов… Сколько, вы сказали, за вами?
— Эти бабы! — процедил сквозь зубы Руди. — Своим мотовством они вечно сажают нас в лужу. Я о своей драгоценной мамаше. Триста тысяч марок ухнула неизвестно куда!
— Н-да, — протянул Мюллер. — Такие денежки кого хочешь заставят призадуматься. Клеменсы требуют немедленного расчета?
— Нет.
— И ничего не просили за эту любезность?
— Нет… — И Руди тут же спохватился — Впрочем, да, да, вспоминаю…
Мюллер насторожился, и Руди заметил это. «Черта с два ты выудишь у меня правду, сукин сын!» — подумал он со злорадством, а вслух сказал небрежно:
— Клеменс-младший попросил меня рекомендовать его в интендантство. Я сделал это. И не ошибся. С ним работает мой друг Плехнер. Он без ума от деловых качеств его начальника.
— Это нам известно. — Мюллер помолчал. — Послушайте, но ведь наступит день, когда Клеменсы потребуют от вас ликвидировать долг.
— Я содрогаюсь при мысли об этом. — И Руди сделал вид, будто его передернуло.
— Крепко вы запутались.
«Если бы ты, гадина, знал — как!» — пронеслось в голове Руди. Никогда гестапо не казалось ему отвратительным учреждением, но теперь…
— Послушайте, — начал после раздумья Мюллер. — Может у этих богачей есть какая-то слабая струна? Причуда, каприз?
— Старик, думаю, свободен от них, куда уж ему! — Руди делано рассмеялся. — А вот Антон… Тот любит разную технику…
— Он говорил с вами об этом? — последовал быстрый вопрос.
— Да, как-то случайно. — Руди понял, куда гнет начальник гестапо, знал, что последует дальше, и не обманулся.
— Речь шла и о военной технике?
— Да, и о ней, — небрежно проговорил Руди, самым внимательным образом исследуя ногти. — Но ведь он работает в ведомстве, которое в курсе почти всех военных новинок. Поэтому интерес к ним Клеменса-младшего вполне понятен. Он не выходит за определенные рамки.
Руди захотелось обнять и поцеловать самого себя — ловко он вывернулся. Однако этот недалекий молодой человек думать не думал, что Мюллер на этом-то и постарается поймать его.
— Что ж, мы раздвинем рамки, — сказал он. — Но это надо сделать очень тонко. Боюсь, не сорветесь ли вы?
Еще не зная, какой подвох приготовил начальник гестапо, Руди брякнул с высоты своей надменности:
— Господин группенфюрер, я прошел курс разведки в академии.
— Вот это-то и вселяет в нас надежду, — подхватил Мюллер. — Разрешите посоветовать вам кое-что.
— Буду трижды признателен. — Руди насторожился.
— Допустим, вы приглашаете младшего Клеменса в ресторан накануне дня, когда истекает срок уплаты долга…
— О, он не дурак выпить при случае!
— …вы упрашиваете его отсрочить погашение долга. Разумеется, он откажет. С горя вы напиваетесь и начинаете похваляться знанием секретнейших военных новинок. Вы предлагаете Клеменсу показать их.
— Но ведь это… — Он вспомнил свои собственные слова, сказанные однажды Антону. — Вы знаете, как это называется?
— Да, конечно! — В голосе Мюллера послышалось нечто похожее на мурлыканье. Так мурлычет кошка, готовая наброситься на мышь. — Такие вещи называются государственным преступлением. Но до этого дело не дойдет, не беспокойтесь. Вы просто в оба глаза должны следить, как Клеменс отнесется к вашей пьяной болтовне. Если он заведет разговор, выходящий за рамки простого любопытства, стало быть, его любознательность — это любознательность разведчика вражеской страны.
— Но он может и не клюнуть на мою приманку.
— Значит, интуиция обманывает нас.
— Допустим, он захочет увидеть новое оружие. Я знаю, о чем вы говорите… Тогда что?
— Сообщите немедленно нам. Тут-то мы и покончим с ним. Разумеется, не тотчас. Мы сделаем так, что у Клеменса не возникнет подозрений насчет вашей роли в этой операции. Мы покажем ему кое-что, но не то, конечно, что держится в страшном секрете. Вот и все, господин полковник. Надеюсь, будучи верным солдатом фюрера, патриотом рейха и чистокровным германцем, вы окажете нам столь незначительную услугу? Родина высоко оценит ваши действия, случись так, что мы найдем нить к резидентуре врага, работающего здесь.
Мюллер помолчал и сказал.
— Пока вы свободны.