По слухам, фюрера выручил Оскар Гинденбург. Этот, как здесь острят, «не предусмотренный конституцией сын», сообщил отцу, что капиталисты отказали в доверии канцлеру генералу Шлейхеру. Он-де заигрывает с социал-демократами, он собирается делать то, на чем свернул шею предыдущий канцлер, — заселить мужиками пустующие поместья восточно-германских юнкеров…
Макс сообщает: «Подстрекаемые Шлейхером генералы, боясь, что штурмовики могут захватить рейхсвер, решили арестовать фюрера, Папена и, поставив президента перед совершившимся фактом, сохранить Шлейхеру канцлерство. А если старый господин упрется — арестовать и его.
Фельдмаршал возмутился…»
Свалка у дома Либкнехта, где коммунисты дали бой нацистам, заставила их очистить центр города. В ответ — грандиозные факельные шествия нацистов. На страницах газет словесная пальба по Шлейхеру.
В конечном счете все решило заявление лидера национальной партии Гугенберга, бывшего председателя правления заводов Крупна в Эссене и хозяина газетного концерна. Он заявил, что готов разделить с Гитлером власть на основе блока националистов и нацистов.
Д. 1933 год. (Продолжение.)
Мы были свидетелями следующих событий.
Вечером 30 января: Берлин — океан в часы шторма. Через Бранденбургские ворота с севера и юга, с запада и востока шли штурмовики, отряды СС.
Грохотали барабаны, пели фанфары. Сотни знамен, свастика, тысячные толпища, конные, пешие, полиция, зеваки… Багровое пламя факелов.
Бесконечный коричневый поток вливался в Вильгельмштрассе.
В одном из окон третьего этажа президентского дворца, передавали нам, стоял Гинденбург. Вероятно, он слышал лозунги, выкрикиваемые его приверженцами:
«Гитлера — канцлером! Гитлера — канцлером!»
На днях фюрера и Папена вызвали к Гинденбургу.
— Господин Гитлер, я не мог дать поручение сформировать правительство вам, партийному вождю, — сказал президент. (Цитирую газетные сообщения.) — Теперь, когда вы представляете весь национальный фронт, назначаю вас канцлером рейха.
Одному из тех, кто сопровождал его к фельдмаршалу Гинденбургу, Гитлер якобы сказал:
— Я благодарю судьбу за то, что она не уготовила мне благословения, посылаемого государством, и не опустила мне на глаза завесу, называемую научным образованием. Мне удалось избежать многих наивных заблуждений. Теперь я пожинаю плоды достигнутого мною. Я приближаюсь ко всему с колоссальным ледяным спокойствием и без предрассудков. Провидение предопределило, что я буду величайшим освободителем человечества. Я освобождаю людей от сдерживающего начала ума, который владел ими, от грязных и разлагающих унижений, которые личность претерпевает от химеры, носящей название — совесть и мораль… Догма о страданиях за ближнего и смерть от руки божественного спасителя уступает место догме символики жизни и деятельности нового лидера-законодателя, который освобождает массы от тяжести свободной воли…
Е. 1933 год. (Продолжение.)
Среди людей, окружавших Гитлера в дни его взлета, газеты не приметили Канариса. Правда, на следующий же день после прихода к власти Гитлер получил от Канариса поздравительную телеграмму из Свинемюнде.
Он поздравил фюрера, но не поспешил в Берлин.
Очевидно, адмирал выжидает: усидит ли фюрер на строптивом коне? Ведь весь мир гудит, что власть — недолговечная. А вдруг пророки правы?…
Гитлер не только усидел, но и прочно уселся в правительственном седле. И вот мы узнали, что Канарис напомнил о себе через Папена.
Памятуя заслуги своего помощника в подрывной антиамериканской деятельности, Папен подыскал ему руководящую должность.
Военный министр генерал Бломберг (тот самый, напоминаем, кто первым объявил себя сторонником фюрера еще до прихода последнего к власти) только что уволил начальника военной разведки и контрразведки. Адмирал Редер, к которому Папен обратился с просьбой устроить Канарису подходящую должность, рекомендовал его Бломбергу. Тот, помявшись — он упирал на «непрозрачность» характера Канариса, — все же согласился.
На днях, как сообщают официальные источники, «фюрер подписал приказ о назначении Канариса главой абвера. Говорят, будто фюрер даже выразил неудовольствие: почему Канариса так долго держали в тени? Ведь он не раз публично говорил о своих антибольшевистских взглядах».
На днях Канарис явился в дом № 74/76 по улице Тирпицуфер, где помещаются военная разведка и контрразведка, принял дела и с удовлетворением отметил, что новый рейхсканцлер не скаредничает в средствах на разведку и контрразведку, познакомился с главными сотрудниками, привлек новых, в том числе генерала Остера. Утверждают, что Канарис отличается молчаливостью, когда это надо, и необыкновенной говорливостью в других случаях.
Вежливость, выдержанность, предупредительность резко отличают Канариса от Гейдриха, безудержного антисемита Штрайхера, льстивого Гиммлера, алчного Геринга, распущенного Геббельса и флегматика Кейтеля…
Его не часто видят на приемах и торжествах, зато он вхож к Гитлеру в любой час дня и ночи. Фюрер не любит, когда его помощники слишком распространяются при докладах, а сообщения Канариса не отнимают у рейхсканцлера и десяти минут, но составлены они так ясно и точно!
Ж. Сообщение Макса.
Первого февраля 1933 года командующие военными округами получили от начальника управления сухопутных войск рейхсвера генерала пехоты Хаммерштейна приглашение на Бендлерштрассе, где помещалось управление. Многих озадачила фраза Хаммерштейна: «Будет канцлер».
В силу установившейся традиции рейхсканцлеры не имели к армии никакого отношения. По конституции, верховным начальником рейхсвера является президент республики. Лишь он ведает назначением и увольнением командного состава. Рейхсвер — могучее орудие власти, которым располагает президент.
Утром 3 февраля 1933 года на квартире Хаммерштейна, в том же здании, где находилось возглавляемое им управление, собрались высшие командные чины рейхсвера.
Подробности.
Гитлер пришел в черном костюме. Хаммерштейн познакомил канцлера со своей супругой — единственной женщиной в этом обществе.
За завтраком Гитлер, как нам сообщили, чувствовал себя не в своей тарелке. Сам Хаммерштейн не отличался разговорчивостью, его супруга тщетно пыталась вовлечь рейхсканцлера в разговор, а он не клеился. Гитлер, любивший говорить сам и не слушать других, понимал, что здесь его разлагольствования будут не совсем уместны. Он отмалчивался.
Когда завтрак окончился, госпожа Хаммерштейн удалилась. Встал Хаммерштейн и сказал, что господин рейхсканцлер настоятельно просил его познакомить с генералами.
Привыкнув выступать на огромных сборищах, где фюрер умел овладевать вниманием аудитории, он оказался в невыгодном положении. Слушателей было немного. Держали они себя сдержанно. Кроме того, он понимал, что генералы хотят основательно выпотрошить его. Вяло, без подъема и слишком пространно говорил он о немецком народе, о его исторических традициях, жизненном пространстве и так далее. Генералы начали скрывать зевки… Это подействовало на Гитлера. Он воспламенился.
— Господа генералы, если бы не позор Версаля, если бы не серия политических глупостей, которые позволяли себе державы-победительницы в продолжение пятнадцати лет, я не стоял бы здесь перед вами.
Эта циничная фраза расшевелила всех.
— Рейхсвер — неоспоримый наследник старой славной немецкой армии мировой войны, к которой принадлежал и я. Я никогда не соглашусь, чтобы рядом с этой армией стояла другая, как это сделал Муссолини со своими чернорубашечниками.
Генералы притихли: это были слова, которые всем им пришлись по сердцу. Они знали о притязаниях командования штурмовых отрядов подчинить себе рейхсвер.
Чувствуя, что настроение меняется в его пользу, Гитлер ободрился. Голос его, обычно глуховатый, загремел. Он обещал генералам истребление пацифизма в любой его форме и окончательное искоренение коммунизма как в Германии, так и за ее пределами. Он указывал, что долг его партии — воспитать в народе волю к борьбе за жизненное пространство. Партия употребит все средства для пропаганды необходимости войны как вернейшего исхода для народа, целью которого должно быть завоевание всего мира. Он сказал далее, что введет жесткие наказания за неподчинение национал-социалистскому руководству и тем мерам, которые оно сочтет необходимым проводить сейчас и в будущем. Эти Меры будут направлены, в основном, к созданию грандиозной военной мощи Германии, способной уничтожить самые могучие армии противника. В этой связи он заявил, что демократия есть политическая пошлость. Она будет лишь помехой огромным планам, которые он, фюрер, мысленно уже разработал. Они включают в себя беспощадное подавление всякой оппозиции, смертную казнь за измену национальному делу, неустанную борьбу против Версальского договора и требование равноправия в вооружении.
— Однако словами и речами, — сказал фюрер, — мы этого не добьемся. Бронированный кулак нации — армия. Вот козырь, который мы должны выложить в Женеве. Стало быть, первоочередная задача — это создание вермахта, могучего средства внешнеполитической борьбы и в деле упрочения власти национал-социалистской партии в Германии.
…Ставя на повестку дня всеобщую воинскую повинность, — сказал потом Гитлер, — национал-социалистская абсолютная и авторитарная власть возьмет на себя заботу о надлежащем воспитании молодежи, напрочь искореняя из ее сознания лживый демократизм, ядовитый пацифизм и, главное, идеи большевизма, к сожалению, еще властвующие в рядах рабочего класса Германии.
Потом он заговорил об экономике, вооружении и так далее.
Генералы остались явно довольными, хотя внешне ничем не выдавали тех бурных чувств, которые владели ими. А они были для них закономерными: армия снова выходила на арену борьбы за величие Германии, за нацию, за германизацию Востока.
Когда Гитлер ушел, начался сдержанный обмен мнениями.
Кто-то сказал:
— В конечном счете, он хочет военными акциями разрешить социальные проблемы, чего не сумели сделать его предшественники. Брюннинг? Кто знал его? Кто доверял ему? А Гитлер завоевал доверие трети народа. Какими способами — это другой вопрос. Еще одну треть к нему привел Гинденбург, вступив с ним в союз…