– Даже когда стал драконом?
– Нет, тогда я упивался, переполнялся, насыщался движением. Моя телесная жизнь была короткой, но такой, что год драконьего существования я не отдам за тысячелетия прежней жизни. Спасибо, Эли, что подарил мне эту радость.
– Ты говоришь, будто прощаешься…
– До моего конца уже близко. Только перед смертью я хотел бы увидеть, как вас вызволяют из беды.
– Ты можешь не только увидеть, но и помочь вызволению. Тебе показывали на экране допрос Оана? Он признался, что рамиры экспериментируют со временем. Значит, есть что-то, чего и они не умеют! Они не всесильны и не всезнающи. Просто космическая цивилизация, на несколько миллионов лет обогнавшая нас в развитии, отнюдь не боги! С рамирами можно побороться. Мы сунулись в борьбу неподготовленными, нас наказали. Но мы не отступили, да и некуда отступать: корабли недвижимы.
– Воля твоя, Эли…
Вспомни, что тебе подчинялись звезды и планеты! Оживи корабли!
– Оживить корабли?.. Мне, недвижному? Эли, ты обратился не по адресу!
– Да, ты одряхлел. Но телом, а не разумом! Твой могучий ум ясен, как и на Третьей планете. Замени наши МУМ, Мозг! Сконцентрируй на себе приводы от анализаторов и исполнительных механизмов.
– Ты забыл о моем громоздком теле!..
– Мы избавим тебя от него. Мы возвратим тебя в прежнее состояние. Я знаю, ты ненавидел ту свою жизнь. Ты одновременно был узником и тюремщиком. А я предлагаю роль тебе роль освободителя, спасителя друзей, которые так нуждаются в твоей помощи.
– Лусин мог бы это сделать. Лусин мертв.
– Это сделает Эллон. Демиурги когда-то отделили твой юный мозг от тела галакта, они сумеют и сейчас провести такую операцию.
– Эллон убьет меня.
– Операцию сделают под контролем Орлана. Орлану ты веришь?
– Орлану верю. Я хочу, чтобы и ты присутствовал на операции. – До меня донесся слабый вздох. Даже дымка не показалось из пасти дракона. – Тогда торопись! Жизнь вытекает из меня, Эли…
Я пошел к Орлану.
4
У Орлана на диване величественной статуей восседал Граций. Они удивленно уставились на меня. Было хорошо, что я застал их вместе: не придется дважды повторять одно и то же.
– Операция освобождения мозга от тела вполне возможна, – сказал Орлан. – За тысячелетия мы так отработали технику вывода мозга в самостоятельное существование…
Граций покачал головой.
– Опять живой мозг приспособят для дела, которое так хорошо выполняли ваши механизмы, Эли!..
– Механизмы вышли из строя. Граций, ты должен гордиться, что разум естественного происхождения докажет, что он выше мертвой машины!
Идемте к Эллону, – сказал Орлан.
Эллон налаживал гравитационный конденсатор: на его обкладках он собирался получить поле, в микромасштабе эквивалентное гравитационному полю коллапсара. Я сказал, что надо отвлечься для срочной операции.
– Вздор! – ответил Эллон. – Никаких драконов не надо: я скоро восстановлю вашу МУМ.
– Что значит – скоро, Эллон?
– Скоро – значит, скоро. На нас никто больше не нападает. Можно не торопиться.
– Мы не можем не торопиться. Здоровье дракона ухудшилось. Мы потеряем его мозг, если не освободим его от одряхлевшего тела.
– Потеря небольшая, адмирал.
– Я настаиваю на операции.
– Не буду! – Эллон сверкнул сумрачными глазами и повернулся к гравитационному конденсатору.
Его остановил властный окрик Орлана:
– Эллон, я тебя не отпускал!
Эллон замер. Его голова медленно выворачивалась к нам. Эллон хмуро произнес:
– Разве я должен спрашивать у тебя разрешения уйти, Орлан?
Орлан презрительно проигнорировал вопрос.
– Тебя обучали операциям такого рода, не правда ли? Ты ведь в школе готовился на разрушителя Четвертого Имперского класса? Или я ошибаюсь, Эллон?
– Мало ли к чему мы готовились до Освобождения! Сейчас я главный инженер эскадры звездолетов. Не хочу выполнять неприятные мне просьбы.
– Просьбы – да. Но это приказ, Эллон!
Эллон впился неистовыми глазами в синевато-фосфоресцирующее, замкнутое лицо Орлана. Я уже говорил, что не понимал взаимоотношения двух демиургов. Орлан робел перед Эллоном, временами казалось, что Орлан перед ним заискивает. Теперь я видел, что раскрывается обратная сторона его дружбы с людьми. Мы отменили все ранги – только личные способности служили мерой достоинства. Орлан стремился показать, что всей душой поддерживает новые порядки, но перехлестывал: у него ведь не было всосанного с молоком матери чувства равенства. Он становился, став демиургом, разрушителем наизнанку – добровольно унижал себя, словно расплачиваясь за прежнее возвышение. А сейчас вдруг забыли с таким с трудом усвоенные новые приемы обхождения. Перед высокомерным разрушителем Первой Имперской категории непроизвольно сгибался жалкий четырехкатегорный служака. Эллон, растерянный, негодующий, еще пытался сопротивляться:
– Не понимаю тебя, Орлан…
– Когда будет операция, Эллон?
Эллон с грохотом вхлопнул голову в плечи. На иной протест он уже не осмеливался.
– Буду готовить питательные растворы…
Он склонил гибкую фигуру в покорном поклоне. В полном молчании прозвучал жесткий голос Орлана:
– Контролировать операцию буду я, Эллон!
Орлан унесся неслышными шагами, и, пока он еще был в помещении, Эллон не распрямлял спины. Граций шагал шире меня, но и ему понадобилось больше минуты, чтобы догнать демиурга. Зато когда я приблизился к ним, Орлан был прежним, не тем, давним, какого я только что видел, а новым, каким жил среди нас, – вежливым, приветливым, с добрым голосом, с добрым взглядом.
Я не удержался:
– Могу вообразить, Орлан, какого ты нагонял страха, когда был любимцем Великого разрушителя!
Он ответил с бесстрастной вежливостью:
– Это было так давно, что я уже сомневаюсь, было ли.
– Бродяга боится операции и особенно того, что ее будет делать Эллон, – сказал я.
На какой-то миг я снова увидел высокомерного вельможу Империи разрушителей.
– Напрасно боится. Демиургам с детства прививают привычку к послушанию и аккуратности. Эллон – выдающийся ум, но в смысле аккуратности не отличается от других демиургов.
Я возвратился к Бродяге. С драконом беседовал Ромеро. Беседа шла в одни уши – Ромеро разглагольствовал, Бродяга, бессильно распластав крылья и лапы, слушал. Меня снова пронзила боль – так жалко приникал к полу дракон, еще недавно паривший выше пегасов, ангелов и всех своих собратьев. Дракон огорчался, что возвращение даже толики былого могущества равносильно повторной несвободе. Ромеро красноречиво опровергал его опасения:
– Что такое несвобода, высокомудрый крылатый друг? Все мы несвободны, все мы пленники корабельного пространства – от этого печального факта не уйти. И разве вы, любезный Бродяга, не более стеснены в вашей сегодняшней дракошне, чем в прежнем хрустальном шаре на злополучной Третьей планете? Ибо даже наш скудный корабельный простор вам недоступен. Нет, вас ожидает не горькая несвобода, а великолепное высвобождение. Геометрически вы ужесточите свою нынешнюю несвободу еще на десяток метров, не больше. Но зато вам станут подвластны любые движения – механические, сверхсветовые – и в любом направлении! А вам так не хватает движения, мой бедный друг. Скудный запас, отмеренный вашему блистательному, но чересчур громоздкому телу, исчерпан, не будем закрывать на это глаза. И вот сейчас вы обретете величественную свободу – не просто командовать механизмами звездолета, а вобрать их в себя, как свои органы, самому стать звездолетом, мыслящим кораблем, легко пожирающим пространство! Прекрасна, прекрасна уготованная вам доля управляющего корабельного мозга!
Ромеро потом спрашивал, произвела ли на меня впечатление его речь. Я ответил, что в ней было много чисто драконьих аргументов, а на меня драконады не действуют. Он с язвительной вежливостью возразил, что под драконадами я, вероятно, подразумеваю эскапады, но хоть слова эти созвучны, ни того, ни другого в его словах не было. Впрочем, как бы ни называлась его речь, на дракона она подействовала. Тот посмотрел на меня почти радостно.
– Сегодня, Бродяга, – сказал я. – Сегодня ты совершишь очередное превращение. Ты, единственный среди нас, меняешь свои облики, как женщина прически. Ты был великим Главным Мозгом, потом превратился в лихого летуна и волокиту. Сегодня ты приобретаешь новую ипостась, так это, кажется, называется на любимом древнем языке нашего друга Ромеро, – станешь вдумчивым исследователем, энергичным звездолетчиком, властным командиром корабля.
– Благодарю, Эли, – прошептал он и закрыл глаза.
Я, как и обещал, присутствовал при операции. Описывать ее не буду. В ней не было ничего, что могло бы поразить. Зато я был потрясен, когда впервые вошел в помещение, отведенное Мозгу. Оно напоминало галактическую рубку на Третьей планете – теряющийся в темноте купол, две звездные сферы, стены кольцом… А между полом и потолком тихо реял полупрозрачный шар – в нем обретался наш друг Бродяга, навеки переставший быть бродягой.
Не вид комнаты и не вид шара потряс меня: я был к этому подготовлен. Но голоса, который звучал у меня в ушах, я не ожидал. Я думал услышать прежний шепелявый, сипловатый, насмешливый, ироничный присвист дракона, я уже успел позабыть, что Бродяга, до того как стал бродягой, разговаривал по-иному. И вот этот давно забытый, мелодичный, печальный голос обратился ко мне:
– Начнем, Эли?
Не знаю, как я справился с дрожью. Я пробормотал самое нелепое, что могло прийти в голову:
– Ты тут? Тебе хорошо, Бродяга?
Голос улыбался – чуть грустно и чуть насмешливо:
– Нигде не жмет. Эллон был бы мастером по поставке мозгов на Станции Метрики, если бы вы не разрушили Империю разрушителей. Со многими механизмами я уже установил контакт. Скоро я оживлю корабль, Эли! Пусть Эллон налаживает выводы на «Змееносец» – попробую привести в движение и его.
– Бродяга, Бродяга… Могу я так тебя называть?