ем, что лазутчик рамиров проник в нашу среду, что его звали Оаном, что Оан раскрыл наши планы своим хозяевам и те сумели сорвать их.
Но вот и новое. Мы были уверены, что, покончив с Оаном, покончили со шпионажем рамиров. Гибель «Змееносца» рассеивает эти иллюзии. Как могли рамиры узнать, что мы готовились сделать со «Змееносцем»? Внешне наши действия не выдавали наших намерений. Но они установили нашу цель. Они знали план не извне, а изнутри. Как? От другого шпиона, оставшегося на корабле после гибели Оана!
Нападение рамиров на «Змееносец» доказывает, что на «Козероге» был их агент.
И это естественно. Не будем считать врагов глупцами. Они не глупее нас. Они не могли не знать, что один соглядатай – слишком тонкая ниточка от них к нам. Если ниточка эта порвется, иссякнет поток важной информации. Агент должен быть продублирован. На кого же пал их выбор? Поищем за них лучший маневр. Эффективным агентом будет тот, кто в курсе всех планов, к кому стекается вся корабельная информация, в чьем мозгу рождаются осуществляемые потом планы. Таких членов экипажа два – командующий эскадрой и научный руководитель.
В этом месте Ромеро прервал меня:
– Договаривайте до конца, Эли. Такой человек один – вы. Вы знаете все намерения командующего, а он не имеет возможности вникать во все научные исследования.
– Принимаю вашу поправку, Ромеро. Я! Итак, умный враг постарается завербовать меня. Напомню, что так уже складывается моя судьба, что и в прежних экспедициях я оказывался в фокусе внимания противников. Разве ты, Орлан, не выбрал меня в качестве своего доверенного, когда замыслил переход на нашу сторону? Разве не сделал меня воспреемником своих решений Главный Мозг на Третьей планете? Я неоднократно служил одновременно передающей антенной и приемником для тех, с кем сталкивала нас судьба. Рамиры постарались завоевать меня. Им это удалось. Я завоеван. Поверьте, мне горько говорить об этом. Но правде надо смотреть в глаза, если не хочешь терпеть поражение за поражением.
Что сегодня Оан? – спросил я дальше. – Труп предателя, заплатившего жизнью за предательство? Такой ответ очевиден, но он наивен. Рамиры могли бы и спасти своего агента, если бы постарались. Они не старались. И вот Оан висит в консерваторе. Не просто висит – продолжает службу: он нынче – датчик связи с рамирами. Как осуществляется связь, не знаю, но он передает дальше сведения, поставляемые его агентом. Агент – я. Мой мозг схвачен и мобилизован, мои мысли прочитываются, мои желания расшифровываются, мои намерения угадываются.
Здесь я сделал остановку. Мери не сводила с меня отчаянных глаз, мне трудно было смотреть в ее сторону. И на Ромеро было трудно смотреть: слишком уж он был хмурым. И Осима смущал меня: капитан не верил ни одному слову, это было ясно написано на его лице. Я смотрел на Грация и Орлана: галакт страдал за меня, Орлан меня понимал – мне становилось легче и от сострадания, и от понимания. Я перешел к тому, как узнал о своей неприглядной роли. Нет, было непросто разобраться в дьявольском хитросплетении пут, какими меня ухватили. Все началось с того, что я сам удивился, почему меня так тянет в консерватор, для чего разговариваю с мертвецами. Я не склонен к монологам, тут было что-то не свойственное моей натуре, что-то навязанное. А когда погиб «Змееносец», стало ясно, что кто-то явился для рамиров поставщиком секретной информации. Простой перебор членов экипажа исключал всех, кроме меня. Консерватор – самое экранированное помещение звездолета. Оану проще наладить связь с тем, кто его посещает, чем с тем, кто находится за его стенами. Так и выяснилось, что поставщиком информации являюсь я!
– Я высказал все, что знаю о себе, и облегчил душу, – закончил я. – Я должен был предвидеть последствия своего общения с мертвецом, загадочность которого очевидна. Я поступал опрометчиво – и это одно в наших условиях является преступлением. Но я требую казни для себя не только в качестве кары за проступок, но и для гарантии нашего спасения. Рамиры прочно настроились на мой мозг. Хочу я или не хочу, через меня они будут получать информацию о наших планах. В момент, когда мы предпримем новую попытку вырваться, это станет опасно.
Я сел. Общая растерянность терзала меня – не потому, что мне нужна была защита, нет, но и уходить из жизни при общем безмолвии я просто не мог. Олег спросил, согласны ли со мной, возражают ли, – все молчали. Ромеро что-то тихо говорил Мери.
– Итак, кто хочет слова? – снова спросил Олег.
Внезапно взорвался Осима. Самооговоры адмирала – чепуха! У адмирала расстроены нервы, он долго крепился, но сдал, пусть жена поухаживает за адмиралом, больше ничего не нужно.
И опять поднялся Ромеро.
– Я уже сказал, что здоровье Эли – великолепно. И он познакомил нас со слишком важными данными, чтобы мы могли от них отмахнуться. Я настаиваю на обсуждении.
– Тогда начинайте его, – предложил Олег.
– Хорошо, начну я. В том, что сказал адмирал, есть нечто, против чего буду протестовать. Я соглашаюсь, что Оан – не просто мертвец, а хитро специализованный датчик связи рамиров. И я поддерживаю мысль адмирала, что на корабле имеются поставщики информации для них и что одним из них является он сам.
– Иначе говоря, вы полностью поддерживаете формулу обвинения? – уточнил Олег.
– И не думаю!
– Но столько точек соприкосновения с тем, что доложил научный руководитель!..
Точек расхождения больше. Назову главнейшие. Труп Оана – датчик связи, но вряд ли единственный. Рамиры не могли не учитывать, что мы способны уничтожить Оана, – скажем, сжечь его и вымести прах. Пока Оан был на корабле, он, вероятно, насадил и иные подслушивающие, подсматривающие, угадывающие устройства, – вряд ли мы найдем их все. Теперь второе. Сомневаюсь, чтобы адмирал был единственным источником информации для рамиров. Соображения те же: он может умереть, сойти с ума. Адмирал считает, что продублировал собою Оана. Но кто даст гарантию, что любой из нас не дублирует адмирала? Он, конечно, самый ценный поставщик информации, но много на себя берет, воображая, что единственный.
– Вы еще мрачнее смотрите на положение вещей, чем научный руководитель, – заметил Олег.
– Вы скоро увидите, что это не так. Адмирал никакой не шпион! Хотя бы уже потому, что стал им не добровольно, а шпион, замечу вам, – профессия, а не несчастная случайность. Любой из нас, возможно, такой же шпион, как Эли. Всех казнить? Таким образом, преступление не доказано – и кара, за которую мы проголосовали, бессмысленна. Не за что наказывать нашего друга Эли! Не могу не сказать и того, что, кроме нелепости наказания, есть и еще важнейшая причина, почему мы должны с негодованием отвести предложение адмирала. Могу я остановиться на этом?
– Конечно, Ромеро!
Зал молчал, когда говорил я, зашумел, когда Роме-ро излагал свои контраргументы, и снова погрузился в молчание, чуть Ромеро заговорил о «важнейшей причине».
Я хочу пояснить. До сих пор я диктовал, сейчас даю запись. Я мог бы и не приводить похвалы в свой адрес, но делаю это потому, что из речи Ромеро последовали важные практические выводы. Ромеро говорил, обращаясь ко мне.
– Адмирал, я знаю вас с детства – и не перестаю вам удивляться. Вы обычны и необычайны одновременно. Тайна ваша в том, что вы всегда соответствуете обстоятельствам. В средней обстановке вы среднейший из средних, не то что приятель, даже проницательнейшая из академических машин не выделит вас из массы вам подобных. Разве не произошло именно это, когда набирали экспедицию на Ору? Но стоит запахнуть грозой, как вы меняетесь. Вы как бы пробуждаетесь от ординарности, выпрыгиваете из обычности. Мне иногда кажется, что вы просто рождены для великих потрясений. Мы порой теряемся в трудных обстоятельствах, чаще энергично боремся с ними, мужественно преодолеваем, мы все в себе напрягаем, чтобы встать вровень с ними, а вы им свой, вы всегда на уровне высочайших необычностей, вы словно созданы для них, а они для вас. В бурях вы – буря. Среди неожиданностей – неожиданность. В мире загадок – проницательнейший разгадчик. Чем грозней противник, тем грозней и вы – вы всегда соответствуете своему противнику. Друзья мои, друзья, вспомните, как недавно, истерзанные разрывом связи времен, мы постепенно впадали в безумие, теряли волю к сопротивлению. И единственный, кто не поддался губительному раку времени, кто яростно восстал против ослабления, был он, наш научный руководитель, наш адмирал, наш друг Эли. Как же вы посмели потребовать, адмирал, чтобы мы сами, собственным решением, собственными руками погасили ваш мозг – величайшее из наших богатств, оборвали вашу волю – надежнейшую из гарантий нашего вызволения? Эли, друг мой, как могла явиться в вашу светлую голову такая кощунственная мысль?
Он, конечно, был оратором в старинном стиле – из тех, что витийствуют под аплодисменты и восторженные выкрики. Он добился своего – ему аплодировали и кричали. На меня уже никто не обращал внимания, все лица были обращены к Ромеро. Он стоял, одной рукой опираясь на трость, и жестикулировал другой. Я, вероятно, и сам был бы покорен и красочной позой, и горячей речью, если бы эта самая речь была не обо мне. Я постарался низвести Ромеро с горних высот психологии на унылую равнину практических забот.
– Не знаю, Павел, отдаете ли вы себе отчет, что, отказываясь от борьбы с невольными агентами врага, вы предаете нас всех в их могущественные и безжалостные руки?
– Нет, адмирал! Тысячу раз – нет!
– Вы отрицаете, что рамиры – могущественны и безжалостны?
– Что могущественные, соглашаюсь. Нелепо отрицать очевидное. Но что безжалостные – отрицаю!
Я с негодованием воскликнул:
– И вы говорите все это после того, как мы видели, что они издеваются над аранами? Разве не звучит в ваших ушах надрывный вопль: «Жестокие боги!»? И разве трупы Лусина и Труба, уничтоженный «Телец», разгромленная эскадра не свидетельствуют, что они жестокие и что они враги?
– Нет, нимало не свидетельствуют!