Свалить все на желание утаить, украсть пистолет — не поверит, да и глупо…
Затягивать здесь паузу было опаснее, чем при тестировании.
— Мой «Бизон» плавать не умел, — вздохнул Шабанов.
— Кстати, когда ты его утопил? — тихо вцепился Заховай.
— Да когда труп отталкивал… Но в НАЗу остались патроны!
— А что патроны?.. Нужны следы нарезов ствола. Теперь он потянул паузу — прятал фотографии в конверт, затем в кейс, и Шабанов изготовился еще к одному вопросу, за который бывший прокурор и нынешний маркитант грозил вменить статью за измену Родине — о земляничном мыле. Но Заховай сунул в рот дольку апельсина, потянулся и еще раз оглядел палату.
— Эх, я б тоже с удовольствием брякнулся на пару недель! Провожу комиссию — напишу рапорт… Но ты тут не залеживайся! — он встал, собираясь уходить. — Врачи позволят — больше гуляй, не теряй форму. Разбор полетов, все эти комиссии — само собой, а машины перегонять надо, — особист вернулся и знакомо заговорил в нос. — Вторая-то с «Принцессой» в ангаре стоит, гнать некому, ни у кого формы допуска нет. А за одного битого двух небитых дают…
И, подмигнув, тихо затворил за собой дверь, оставив Шабанова в легком недоумении.
В тот день он ждал ночи и товарища Жукова, как не ждал свиданий с девушками. Под вечер Шабанов увидел его в окно. Неуемный, минуты не способный просидеть на одном месте, он на всех своих реабилитациях вызывался командовать «инвалидной командой» — госпитализированными солдатиками: гонял их собирать подснежники, колоть лед, мести, красить бордюры или траву к приезду начальства, разгонять лужи и высаживать цветочную рассаду на клумбах. Поначалу это его солдафонское рвение расценили, как отклонение от нормы, но потом пригляделись, изучили жуковскую личность и отстали.
После двадцати двух часов, когда постовая забрала термометры и пожелала спокойной ночи, Герман заперся на ключ (привилегия генеральской палаты) и встал на дежурство к окну, поскольку надо было успеть открыть его, чтобы этот резкий, пока что не состоявшийся маршал не вышиб стекла — вломиться мог в любой момент. Однако ближайшая береза стояла не шелохнувшись, зато через двадцать одну минуту в дверь тихонько постучали. Почему-то Шабанов решил, что это пришла с повинной анестезиолог Алина, взглянул на забинтованную руку, решил обидеться и не впускать. Стук скоро прекратился, однако через несколько минут повторился и уже с голосом постовой сестры.
— Товарищ Шабанов, откройте, пожалуйста!
Тогда он решил, что это проверка, нет ли у него в палате посторонних и не пьянствует ли он, открыл дверь и увидел на пороге козлобородого! Сестра удалялась по коридору, выполнив свою миссию. Он был в черном плаще и черной широкополой шляпе — имидж вполне сообразующийся с магом или чародеем.
— Здравствуйте, — весьма приятным голосом сказал поздний гость. — Позвольте войти?
Герман молча отступил в сторону. Этот народный делитель, экстрасенс, шаман, кашпировский или черт знает кто, вообще-то должен был где-нибудь пьянствовать на халяву; он же мягко переступил порог генеральской палаты и был трезв, как стеклышко, и сосредоточен. Взгляд его вдруг замер на компьютере и, готовый уже пройти вглубь, он изменил решение, вышел из палаты и поманил рукой Шабанова.
— Нам необходимо поговорить, — шепотом произнес он. — Я врач-психотерапевт, моя фамилия Елынский. С сестрой договорился, мы можем выйти на улицу и погулять. Погода стоит прекрасная.
— Вообще-то я собирался спать, — на ходу соврал Герман, размышляя, чтобы это значило.
— Для вас очень важный разговор, — чуть ли не гундящим голосом Заховая сказал козлобородый.
— Я сейчас, — согласился Шабанов и прикрыл дверь, оставив гостя за порогом.
Визит был неожиданным, сбивающим все планы, однако Шабанов угадывал его важность и вопроса, идти или нет, не стояло. Он натянул халат, обулся в мягкие, теплые боты старого образца, прихватил костыль и вышел из палаты.
— Как ваша нога? — поинтересовался Елынский угодливым тоном.
— Нормально, — буркнул Герман, и это был весь диалог, пока не вышли на улицу.
Там козлобородый несколько минут вышагивал рядом, пытаясь подставить руку под локоток в грязных местах, и, когда удалились на приличное расстояние, завел разговор весьма странный, будучи уверенным, что Шабанов ничего не помнит.
— Я знаком с историей болезни, Герман, а также со всей историей, что с вами приключилась, — начал он тоном священника, усмиряющего гордыню в своем прихожанине. — И должен сказать, дело складывается не в вашу пользу. Есть много обстоятельств, которые невозможно преодолеть. К сожалению, традиционная медицина не способна ответить на некоторые важные вопросы бытового плана… Вы понимаете, о чем я говорю?
— Продолжайте, — благосклонно разрешил Шабанов.
— Я должен быть откровенным с вами, — будто под декларацией, подписался он. — Потому что из всех этих… один знаю, что с вами произошло. Иначе бы они не обратились за моей помощью. Лечить, а точнее, залечивать некоторые язвы бытового характера в человеческом организме они еще могут, иногда успешно и за счет хирургического вмешательства. Вам когда-нибудь приходило в голову, почему до сих пор не могут найти средств для борьбы с раковыми опухолями, инфарктом, СПИДом, простейшим псориазом, наконец?
— Не приходило, — честно признался он.
— Все потому, что эти заболевания бытийные, а значит и должны быть соответствующие подходы. И тем более, если речь идет о заболеваниях душевных, как они называют, психических. Я абсолютно уверен, вы здоровый в этом отношении человек, и держат вас здесь по той причине, что сами не в состоянии объяснить, с точки зрения быта, историю, с вами произошедшую, — он усмехнулся холодно. — В данном случае, больны они, но никак не вы.
Козлобородый явно льстил, завоевывал доверие, расположение, и потому Шабанов тупо спросил:
— Кто это — они?
— Черви! Черви, разъедающие все: пищу, разум, плоть, кровь, нервную систему и даже землю. В данном случае паразитирующие на человеческих болезнях существа. Так я называю последователей Гиппократа и Авиценны.
— Ясно, продолжайте.
— Вы человек мыслящий и тем более прошедший… определенную школу, о которой стоит лишь мечтать, — подливал сиропа психотерапевт Елынский. — И вы должны четко осознавать, что вас во всей этой истории сделают козлом отпущения. Никто не станет подставлять свою голову — ни ваши непосредственные начальники, благословившие перегон злосчастного самолета, ни торговцы оружием, потерпевшие убытки, ни тем более, особый отдел. Все они перевалят вину на вас, а потому как взять с вас нечего, а наказать необходимо… Увы, такова практика нашей бытовой жизни!.. Вас, Герман, грубо говоря, объявят дураком со всеми вытекающими последствиями.
Он не сказал — умалишенным, психом, недееспособным, душевнобольным; он в самом деле хорошо изучил природу психологии Шабанова и сказал вразумительно и по-деревенски понятно — дураком.
И это следовало оценить…
— Вы уже дали достаточно поводов и оснований сделать соответствующее медицинское заключение, — продолжал он. — Совершенно неосмотрительно — и я отлично понимаю, почему! — вы весьма откровенно рассказали о своих приключениях, которые не имеют места быть никогда. С точки зрения быта. Бытийный же пласт жизни червям не доступен и потому не понятен. И если даже в ком-то возникает определенное сомнение или желание проникнуть в запредельное, оно усилием бытового ума всячески задавливается. Паразиты подобного склада психоорганизации становятся еще опаснее в том плане, что они, как тайные, тихие алкоголики громче всех кричат о вреде алкоголизма и разложении личности.
Шабанов про себя расхохотался, вспомнив о негласном пороке козлобородого, и тут же разозлился, испытывая желание врезать ему по роже. Этот психоаналитик, этот праведник, подчеркивая свою благородную роль в ситуации с Германом, самым подлым образом воспользовался его бессознательным состоянием, вытянул из него сокровенное, и мало того, поделился «бредовой» информацией с друзьями человека, которых якобы презирал. Откуда бы иначе программист узнал о любимых блюдах?..
Подмывало дать ему между глаз — шляпа бы красиво взлетела и даже набрала высоту, но пришлось сдержаться из-за восставшей из глубин души змеиной натуры: а поговори еще!
— Вас несколько месяцев подержат в госпитале, — рисовал перспективу Елынский. — Нашпигуют спецпрепаратами, поставят окончательный диагноз и отправят домой с небольшой пенсией. И это, я вам скажу, самое благоприятное развитие событий. Есть подозрения, что вам готовится участь более тяжкая — закрытая психолечебница для социально опасных. Основания есть: во-первых, вы связаны с какими-то важными секретами из области вооружении и можете в отместку развязать язык, во-вторых, меня насторожила провокация, устроенная сегодня утром.
— Провокация? — сделал стойку Шабанов.
— Как иначе расценить это? — козлобородый указал на забинтованную руку. — Мне стало известно, дама, оставившая характерные следы, уже дала показания, будто вы напали на нее и пытались изнасиловать.
— Вот сучка! — весело произнес он.
— Будет еще несколько аналогичных акций, — невозмутимо заявил психотерапевт. — Попытаются вызвать буйство, чтоб кого-нибудь ударили, сломали мебель… В их арсеналах достаточно способов, чтоб упечь здорового человека в палату номер шесть.
Он на самом деле обладал неким гипнотизмом, умел обволакивать, заманивать в словесные лабиринты, а грубо говоря, загонять в угол. И все у него сходилось! А если вспомнить неожиданный намек Заховая, явно рассчитанный на притупление бдительности, то Елынский вовсе не черт козлобородый — агнец Божий, прилетевший спасти его душу!
— У вас не совсем уж и мерзкий голос, — похвалил Шабанов, вращая костыль. — Вполне сносный… А под наркозом показалось, отвратительный.
Он нагнулся и сорвал какой-то стебелек.
— Девясил обыкновенный… А вы слышали мой голос?
— Еще и видел вашу личность…