Он решил, что это розыгрыш, возможно, товарища Жукова, торчащего на КП, откуда уже разошлось все начальство, и потому преспокойно направился к своей кабинке, однако увидел сквозь стеклянную стену, как техники в тревожном порядке расчехляют МИГ с указанным бортовым номером. То есть команда прошла по службам, а это уже не шутки!
Испытывая внутреннее противление и одновременно повинуясь обязанности, доведенной до инстинкта, он загнал себя в высотный комбинезон, тот самый, обношенный, прошедший огни и воды, сунул ноги в ботинки — опять шнуровать некогда! — выхватил из своего узла гермошлем и побежал к машине. Время потерял много, будто молодой, и техник, стоя на стремянке перед открытым фонарем, показывал на пальцах количество оставшихся секунд. Шабанов запрыгнул в кресло, с его помощью запрягся в ремни, кислородную маску, подсоединил радио и стал включать бортовые системы, ожидая, когда техник опустит колпак и уберет стремянки, но тот заметил надпись на стекле гермошлема и, заботливый, поплевал и принялся оттирать ее рукавом. Герман отпихнул его, дернул фонарь и запросил запуск.
Все-таки он рассчитывал, что Ужнин просто решил встряхнуть его, кинуть с корабля на бал (или наоборот), чтоб почувствовал армейские будни, чтоб служба медом не казалась, и дело до запуска не дойдет. Однако услышал отчетливое:
— Запуск разрешаю. Четвертая дорожка. Старт со второй полосы.
Это был «короткий» вариант взлета, как на перехват цели. После запуска и быстрого прогрева он вырулил к старту, все еще надеясь, что прозвучит обычный отбой, однако, едва поставил машину на «зебру», как последовало добро на взлет. Шабанов плотнее угнездился в кресле, включил форсаж и через несколько секунд был в воздухе, земля ушла вниз, замедлила бег и на высоте тысячи метров начала отставать. Он сбросил газ и пошел на разворот: теперь Ужнин должен был поставить задачу.
Полный круг он сделал в полном молчании земли.
— Слушай, Герман Петрович, — наконец-то позвал Ужнин совершенно не командирским голосом. — Сегодня двадцать пятое мая, в нашей школе был последний звонок, всех сюда привели, на аэродроме стоят, войди в зону, так увидишь… Накануне у них опрос был, анкетирование, и вот какие результаты. Три процента хотят выучиться на экономистов, еще три — на юристов. Сорок четыре процента мальчиков желают стать бандитами и сорок один — милиционерами. Остальные не знают, что делать. Шестьдесят восемь процентов девочек идут в проститутки, двадцать четыре в фотомодели, семь в модельерши и один процент затрудняются ответить. И ни один не пожелал стать летчиком. Я их вижу в окно, Петрович. Они стоят такие же, как мы когда то с тобой. Они еще совсем дети, но уже не хотят летать… Думаю, потому что еще ни разу не видели самолета в небе, а тем более, высшего пилотажа. Будь добр, покрутись над нами, покажи, что можешь?
Шабанов выслушал его молча, спикировал на командный пункт, затем ушел почти вертикально вверх и там, из боевого разворота сразу же пошел в штопор.
Рассмотреть землю и детей на бетонке мешала надпись, сделанная кровью на стекле…
Эпилог
Он возвращался из командировки вечером, четвертого июня, и вспомнил об этой дате, когда пассажирский самолет заходил на посадку на военный аэродром в Пикулино. Прошел ровно месяц, как он в одиночку поднял в воздух МИГарь, оборудованный «Принцессой», всего один месяц! За это время в Забайкалье успели лишь распуститься листья на деревьях, зазеленела и немного поднялась трава между взлетными полосами и еще даже ничего не цвело, потому что вслед за теплой весной началось холодное, неустойчивое лето. Из монгольских степей и высокогорных пустынь ночами дул холодный ветер, напрочь выстуживал нагретую за день землю, бывало, что вымораживал лужицы, оставшиеся после коротких, летних дождиков, приносил непривычные запахи чужого пространства, и единственное благо было от него — выдувал из лесов, из кустарников, низких мест и болот всех кровососущих тварей, появившихся при теплом солнце.
На сей раз они летали вдвоем с Ужниным, по другому, долгому маршруту и едва сдали машины представителю Росвооружения, как были тут же переодеты в цивильное, погружены в крытый автомобиль, перевезены в гражданский аэропорт и там, по чужим документам, еще до рассвета засунуты в пассажирский самолет, летевший транзитным рейсом. Не то что сафари на слонах или обещанные маркитантом экскурсии по стране и ужины в ресторанах — даже в солдатской столовой не покормили, краем глаза не дали глянуть на древнюю, загадочную страну, живого шофера-индуса толком в темноте не рассмотрели. Ни подарков, ни сувениров — даже спасибо впопыхах никто не сказал. Единственное, что досталось на память об Индии — одежда, показавшаяся в темноте богатой и добротной: костюмы, ботинки, плащи и шляпы. Правда, разглядывать было некогда, в самолете же было сонное царство и лишь определили, что цвет всей одежды — черный и только рубашки белые.
— Мы с тобой как похоронная команда, — пошутил Ужнин, когда уже сидели в креслах.
Они уснули, не дождавшись ужина, поскольку оба вымотались, и даже вечный голод отошел на задний план. Когда же рассвело и они проснулись уже над территорией родного государства, долго и весело смеялись, привлекая к себе внимание пассажиров: пиджаки оказались пошитыми на Саратовской фабрике, ботинки на «Скороходе», а фетровые шляпы сваляны на частном предприятии в селе Косорылово Рязанской области.
То ли Росвооружение поскупилось, то ли служба безопасности перестраховывалась и продумывала все до мелочей…
Еще спускаясь по трапу, Шабанов увидел на второй и третьей полосах пару только что приземлившихся МИГов с тормозными парашютами. Оба заруливали на стоянку: кажется, в полку появилось топливо и начались учебно-тренировочные полеты.
Ужнин насторожился, заворчал по-хозяйски:
— Чего это они разлетались тут без нас? Да еще парами… Начальник штаба, есть у нас полеты в паре по плану?
— Вообще на сегодня никаких нет, — отозвался Герман. — Кроме рулежки…
— Пойдем разберемся! — Командир полка напялил плащ и сунув руки в карманы, направился к стоянке. — Стоит на сутки оставить хозяйство, как тут же самовольство и бардак. Делают что хотят! Командиры, мать их!.. Запомни, Шабанов: никогда не выпускай вожжи. За малейшее ослушание секи, как раньше холопов секли. В авиации иначе порядка не будет. Они же все пилоты! Летчики! Им летать надо!
Он совсем не умел носить гражданское, выглядел обряженным пнем — все болталось, маловатая шляпа прыгала на ходу, полы плаща попадали между ног, путая и стесняя движения.
Истребители зарулили на стоянку, техники подкатили стремянки, начали съем тормозных парашютов и вызволение пилотов. На подходящих двух гражданских обратили внимание и узнали, когда оставалось метров двадцать. Один из сошедших с борта встрепенулся, снял гермошлем и пошел навстречу, однако Ужнин признал обоих пилотирующих, натянул шляпу на глаза и потащил Шабанова в сторону.
— С этими мы завтра разберемся, — обронил на ходу. — Не будем портить настроения. Тут сам зять Харина летает… Пошли домой, женам костюмы индийские показывать…
— Мне некому показывать, — отозвался Герман.
— Ничего, перед зеркалом на себя посмотришь, покрасуешься…
Дежурный офицер на КПП доложил обстановку, засуетился насчет машины, однако Ужнин махнул рукой и в городок пошли пешком. Настроение у него уже было испорчено, никакого давления, а тем более самовольства, он не любил. План подготовки к полетам товарища Жукова был рассчитан на два месяца и утвержден им лично. Кадет должен был еще сидеть в тренажере и не помышлять даже о рулежке, а тут, видимо, воспользовались отсутствием командира, нажали из округа на его зама — и тот разрешил.
И еще наверняка полковник Харин подбросил тонн двадцать липшего топлива, чтоб зятя уважали…
В лесу Ужнин свернул с дороги, прижал палец к губам.
— Тс-с! Пойдем, покажу место, где появляются самые первые грибы. Никто не знает, а я сам нашел…
По лесам в окрестностях городка еще ходили мало, на прошлогодние тропинки не ступала нога человека, трава в березовой гриве стояла нетронутая, чистая, и гнусу почти не было. Никаких грибов они не нашли, да и вряд ли они были здесь когда, разве осенью, в дожди; перекопанная, перевернутая во время строительства и последующего расширения военного аэродрома земля только еще оживала, залечивала раны, и повсюду торчала арматура, железобетонные глыбы, битый кирпич и прочий мусор. Но удивительное дело, там, куда каждый год набивало ветрами опавшие листья, среди травы, обычно растущей на пустырях и свалках, зацветали неяркие, сине-сиреневые цветы на длинных мохнатых ножках. Должно быть, какие-то сибирские, поскольку Шабанов нигде больше таких не встречал.
— Рвем букеты! — велел командир. — Скажем, из Индии привезли! Должны же мы привезти оттуда что-то такое, чего у нас нет!
С охапкой цветов в руках он стоял и оглядывался вокруг.
— А я ведь здесь сразу после училища летать начинал… Да, восемнадцать годиков тому. И знаешь, тут кругом такой разгром был, такой срач! От дороги деревьев насадили, кустиков, чтоб начальство не видело, а зайдешь поглубже… И вот гляди ты, заросло! Уже и цветы цветут. Скоро, может, и грибы появятся, но их есть нельзя будет. Тут однажды садили аварийный ТУ-16, он горючее сюда сбросил… Цветы можно рвать, их же не едят! Кстати, это же мутанты. Зайди в нормальный лес, они совсем не такие — крохотные, невзрачные… А эти — ты смотри! Действительно как из Индии! И цветут всего два-три дня, никто их не видит, так что мы вовремя поспели…
Они уже выходили назад, когда Ужнин остановился и выругался.
— Эх, не соврать нам, майор! Про Индию молчать надо до гробовой доски. Не были мы там никогда в жизни. Иначе Заховай языки отрежет… А жаль!..
И некоторое время шел печальный, потом достал носовой платок ивановской ткацкой фабрики, аккуратно обернул ножки цветов, чтоб не мялись и не потели в руке, сбил шляпу на затылок.
— Слушай, Шабанов! Ладно, я родной жене букет несу, а ты кому? — погрозил пальцем. — Не соседку ли снизу присмотрел? Там их две, выбор есть! А на папашу не смотри!..