нные угли. Я провел рукой по лбу и даже ущипнул себя, чтобы удостовериться, что я не сплю и не сделался жертвой кошмара; но вскрикнуть или сказать что-нибудь я не мог; язык мне не повиновался. Для внушения себе бодрости я хотел было закурить сигару и стал доставать из кармана портсигар и спички.
— Саиб, — сказал мне в это время Сами, — ты сейчас будешь не в состоянии поднять руку. Но ты не бойся этого: когда будет нужно, ты снова получишь способность владеть руками.
Я про себя улыбнулся, вынул сигару и коробок спичек. Взяв сигару в рот, я зажег спичку и хотел поднести ее ко рту, чтобы прикурить, но рука и вправду оказалась точно свинцовая и тяжело опустилась вдоль тела, пальцы как бы онемели, спичка из них выскользнула, упала на землю и погасла. Потом я не только не мог поднять руку или ногу, но не мог даже пошевелиться.
— Что, саиб, разве не говорил я тебе? — опять послышался голос индуса. — Возьми теперь ружье и попытайся выстрелить, — продолжал он. — Рука твоя будет действовать, но курка у ружья ты не спустишь.
В самом деле, я вдруг почувствовал, что вновь получил способность двигать всеми своими членами. Схватив лежавшее около меня ружье, я приложил его к плечу и хотел нажать на курок; однако он не двинулся с места, несмотря на все мои усилия.
Я положительно оцепенел от удивления и ужаса. Прямо передо мной горели глаза индуса; кругом слышался оглушающий концерт зверей, треск валежника, и всюду сверкали многочисленные красные, желтые и зеленые огненные шарики.
Я понял, что вокруг нас, точно прикованные к земле, стоят страшные звери, удерживаемые властным взглядом одного человека.
Картина была до такой степени страшная, что, право, не знаю, как я еще остался жив!
Вероятно, Сами понял, что мне не вынести долго этого ужасного состояния, поэтому он вдруг испустил короткий резкий крик; сверкавшие повсюду огненные шарики внезапно исчезли, рев, вой и треск валежника, умолкшие было на минуту, возобновились, и костер снова вспыхнул. Вскоре, однако, весь этот шум затих. Сами подошел ко мне и с улыбкой сказал:
— Ну, саиб, ты можешь теперь совершенно успокоиться: звери сюда больше не придут. А видишь вон там на дереве, над твоей головой, обезьяну? Она из той породы, мясо которой белые употребляют в пищу. Ты ведь голоден, саиб?
— Да, — ответил я. — Я сейчас застрелю ее.
Я поднял ружье и прицелился в обезьяну. Но индус остановил меня.
— Не трудись, саиб. Я сейчас покажу тебе еще кое-что… Смотри! — прибавил он, указав на дерево, где сидела большая черная обезьяна.
Я поднял глаза и увидел, как животное с заметным ужасом смотрело прямо в глаза Сами. Вдруг он сделал какое-то неуловимое движение рукой, обезьяна испустила громкий болезненный крик и тяжело рухнула на землю прямо к моим ногам. Я подошел и взглянул на нее; она была мертва.
— И ты много можешь делать таких… фокусов? — спросил я у индуса, когда прошла первая минута изумления.
— Много, саиб, — ответил тот.
— А не можешь ли ты мне объяснить… — начал было я.
— Нет, саиб! — поспешно перебил он.
По тону его голоса я понял, что настаивать бесполезно, и замолчал.
Мой повар-китаец зажарил хороший кусок обезьяньего мяса, которое показалось мне довольно вкусным. Утолив голод, я улегся в свой гамак и благополучно проспал до утра. Утром мы продолжили свой путь.
Джон КристаллСТАРЫЕ БОГИ
Дешевый проезд и дешевая литература в значительной степени рассеяли таинственную прелесть Индии. Путешествие в эту романтическую страну является теперь обычной праздничной экскурсией членов парламента. В наши дни набобы уже не щеголяют своими дурно-приобретенными богатствами и испорченными желудками где-нибудь в Чельтенгеме или Беджорде. Дерево Погоды давно уже общипано. Туги частью изгнаны, частью вымерли. Бойскауты заняли их место, страна наполнилась автомобилями, электрическими трамваями, больницами и тому подобными прозаическими вещами.
Однако, старые боги не вполне еще умерли. Шива и ужасная супруга его Кали все еще удерживают власть над жизнью и смертью и судьбами людей.
Об этом и повествует нижеследующий рассказ.
Я лично всегда ожидал, что рано или поздно Синг собьется с пути. В этом мы совершенно расходились с Картером. Но Картер, хотя и был судьей более двадцати лет, все-таки всегда оставался неисправимым оптимистом.
Синг приехал к нам в Балипур в ореоле европейского образования и четырехгодичного пребывания в Оксфорде. Я помню, Картер объявил нам о его предстоящем приезде как-то раз вечером в клубе:
— У нас скоро будет новый помощник, Дункан!
— А, это новость! — сказал я. — Кто такой?
— Синг. — При этом Картер бросил на меня пытливый взгляд. — Джон Гемфри Синг.
— Видимо, у его крестных папаши и мамаши был хорошенький подбор имен!
— Он, в сущности, индус, — сказал Картер. — Раджнут или брамин, не помню наверное, какой касты. Боюсь наврать. Коль, мой сослуживец, взял его к себе, когда он был еще ребенком. Вы помните Коля? Он ведь был немножко чудаковат. И взял он мальчика с целью доказать правильность своей теории, что не существует вовсе коренной разницы между Востоком и Западом. По мнению Коля, вся разница обусловливается лишь влиянием окружающей среды. Синг, насколько мне известно, был воспитан, как природный англичанин, и отлично учился в Оксфорде. Я встречал его в Англии. И часто я задавал себе вопрос, догадывается ли он сам, что он индус?
— Здесь он очень скоро догадается об этом, — сказал я. — Лучше было бы оставить его в Англии.
— Коль просил меня позаботиться об этом юноше, — продолжал Картер, — поэтому я и похлопотал о нем. Как раз сегодня я получил письмо, в котором меня извещают, что он скоро будет послан сюда.
— Вам очень приятно получить нового помощника, — сказал я.
Но сам я не был в восторге. Мне всегда казалось бессмысленным мешаться в дела природы. И если наука чему-либо научает нас, так именно этому мудрому правилу. Индус может быть прекрасным малым. Таким же может быть и европеец. А смесь из двух этих элементов имеет обыкновенно пороки обоих и ни одной из их добродетелей.
— Да, — сказал Картер. — Мы будем наблюдать за ним. Во всяком случае, это очень интересно.
— Разумеется, интересно, — согласился я. — Но в то же время и опасно. Лучше было бы оставаться ему в Англии.
Синг приехал недели две спустя, и Картер не захотел ложиться спать в эту ночь, чтобы встретить его как можно радушнее. Он всегда был очень добр по отношению к своим помощникам. Так как мне нечего было делать, то я остался посидеть с ним, и мы играли в пикет для развлечения.
Я успел уже дважды проиграться, как вдруг мы услышали грохот подъезжающего экипажа. Когда он остановился у дверей, из него вышел высокий и стройный молодой человек. Он направился к нам, издали протягивая нам руку, и вообще проявил полное самообладание и умение держать себя.
— Как это любезно с вашей стороны, что вы из-за меня не ложились спать! — сказал он, здороваясь с Картером.
Акцент его делал честь Оксфорду, а манеры у него были даже лучше, чем мы привыкли видеть у питомцев этой академии. Он был, в самом деле, удивительно милый юноша. После обычных представлений я спросил его, с удовольствием ли он проехался.
— О, да! — ответил он. — Только с полупути к нам подсел какой-то бабу и все время курил свою гуку. В сущности, следовало бы иметь для туземцев особые вагоны.
Таково было мое первое знакомство с Джоном Гемфри Сингом. Он оказался очень ценным приобретением для общества нашей маленькой станции. Миссис Удбери сказала мне по секрету, что он самый прелестный «мальчик» из всех, когда-либо виденных ею. Она была женой нашего комиссара и всех молодых помощников постоянно называла «мальчиками». Она была в этом отношении большим знатоком.
Синг отлично ездил верхом, играл в теннис, гольф и бридж не хуже среднего, а танцевал, — как уверяли меня дамы, — прямо божественно. Одевался он всегда по последней моде и в этом отношении затмил всех остальных мужчин балипурского общества. Даже его дорожные чемоданы носили отпечаток настоящего английского путешественника.
Во многих отношениях он был даже больше англичанин, чем большинство из нас. И однажды даже Картеру пришлось пожурить его за его обращение с одним индусским адвокатом.
Синг сам рассказал мне об этом в минуту откровенных излияний.
— Я никак не могу примириться с этими бабу, — сказал он. — Они ужасно непрактичны!
И я помню, как однажды в клубе на собрании он очень энергично протестовал против предложения принять в члены одного индусского судью, который недавно был назначен в соседний с нами округ. Это было просто смешно, если вспомнить, что мы должны были сделать сильную натяжку в наших правилах, когда приняли самого Синга. Наш клуб, подобно многим англо-индусским клубам, был закрыт для «туземцев». Само это слово вовсе неплохо само по себе, но я ненавижу значение, которое обычно придается ему в Индии.
В этом и было начало всех несчастий, — в этом, и еще в мисс Скэнтлинг.
Это было хорошенькое миниатюрное существо с пушистыми волосами и живыми, грациозными манерами, нечто вроде задорной мышки. Она приехала к нам из Калькутты погостить у своей тетушки, миссис Удбери, и, естественно — Синг влюбился в нее, так как она была полной противоположностью ему самому. Это бы еще полбеды, но, к несчастью, и она тоже влюбилась в него или, по крайней мере, ей нравилось воображать себя влюбленной. Разумеется, из этого ничего не могло выйти хорошего, хотя миссис Удбери и поощряла их первое время; но миссис Удбери не отличалась большой мудростью — иначе ведь она и не вышла бы замуж за мистера Удбери!
Старик Скэнтлинг — он был адвокатом или чем-то в этом роде в Калькутте — хотя и отличался широкими взглядами, но тем не менее, ему вовсе не улыбалась перспектива видеть свою дочь женой индуса. А миссис Скэнтлинг прямо- таки пришла в ярость от одной этой мысли. Как только до нее дошли ужасные слухи, почтенная леди моментально отправилась в Балипур.