Склонившись над бумагами, Савелов засиделся далеко за полночь. Вдруг он услышал, как кто-то осторожно коснулся его плеча.
Он обернулся и вздрогнул.
На диване, в самом темном углу, сидел его старинный приятель. Владимир Николаевич уже давно потерял его из виде; судьба забросила их в разные уголки России; некоторое время они переписывались, но года три-четыре тому назад переписка оборвалась, и Савелов от кого-то услышал, что его друг умер. Тем более он был удивлен, увидев его ночью у себя в кабинете, так неожиданно и внезапно.
— Откуда ты? — спросил Савелов, вставая с своего кресла. — И как ты попал сюда? Неужели я так заработался и не слышал звонка?
Он хотел подойти к дивану, но приятель остановил его движением руки.
— Не подходи!.. Ты помнишь ночь, когда ты выбил у меня из руки револьвер?.. Я хотел застрелиться после одного проигрыша… Помнишь?
— Да. Но ведь это было так давно. Какие пустяки!
— Я не успел отблагодарить тебя тогда и пришел теперь. Помни дом номер девять… Торопись! Дорога каждая минута. Торопись!
Савелов вскрикнул и, чувствуя, что острая дрожь пронизывает все его тело, бросился к дивану и… замер.
В комнате никого не было. Дверь была заперта, не было слышно шагов, стояла тишина.
— Боже! — проговорил Савелов, чувствуя, что его охватывает дикий ужас. — Боже!.. Что это такое?
А в этот момент совсем ясно раздался хриплый голос умершего отца:
— Владимир, спасайся!.. Спасайся! Дом номер девять!
Как сумасшедший, бросился Савелов в комнату жены.
Она была пуста.
— Где барыня? — дико крикнул Владимир Николаевич.
Перепуганная горничная, босая, раздетая, со сна не могла ничего разобрать и бормотала неясные извинения.
— Разбудите шофера! — крикнул Савелов. — Пусть немедленно подаст автомобиль!
«Да! — напряженно думал он, входя в зал. — Да… Это — проклятая шутка судьбы… Но я не дамся… не дамся!»
Мысли путались, сбивались, рассыпались обломками, и не было ни одного ясного решения, ни одного определенного замысла. Только инстинкт подсказывал, что все само собой решится там, в доме номер девять, в квартире неизвестной ему женщины, которую он сегодня спас от гибели.
«Не дамся… ни за что не дамся!» — взволнованно думал Владимир Николаевич.
Он бросился в кабинет и, схватив револьвер, сунул его в карман. Затем он остановился у двери, что-то напряженно обдумывая, после чего, скрипнув зубами, сорвал портьеру и погрозил кому-то кулаком.
— Проклятый и неведомый… Если ты хочешь разбить мое счастье, то тебе не достигнуть этого. Слышишь? Не достигнуть!
Но когда он замолк, задыхаясь, он ясно услышал чей-то сдержанный злобный смех.
— Не боюсь! — бешено крикнул Савелов. — Не боюсь… Борьба — так борьба… но я не сдамся… не сдамся!
Через несколько минут великолепный мотор Савелова судорожными рывками мчался, направляясь к Усадебной улице.
Она была на окраине и, несмотря на то, что адвокат ежеминутно подгонял шофера, они приехали к дому № не раньше, как через полчаса.
— Где живет Станиславская? — спросил Савелов у вышедшего на звонок швейцара.
Тот хмурился сначала, но, получив «на чай» крупную ассигнацию, сразу указал квартиру певицы.
Когда Савелову открыли дверь, его встретила Станиславская. С радостным криком схватив его руки, она воскликнула:
— Наконец-то! Не удивляйтесь ничему… Я знаю… После… расскажу после… Едем!
Ее лицо было бледно, лихорадочно горели глаза и порывисты, резки были ее движения.
— Я знаю… Гостиница «Лилия»… Мраморный переулок… Скорее, она так безумно страдает!
Савелов, ничего не понимая, с изумлением слушал певицу. А она принялась поспешно одеваться.
Когда за ними захлопнулась дверца автомобиля, который снова бешено помчался по опустелым улицам, Станиславская сказала Савелову:
— Это было так… Я легла сегодня совсем рано… День утомил меня… И я не знаю, что было… сон, греза, явь… Они трое вошли ко мне — ваш отец, ваш друг и этот студент, моя первая любовь… Он умер совсем молодым… И они сказали, что вы приедете ко мне. Я ждала вас… Я знаю адрес… «Лилия»… Мраморный переулок! Спокойнее, мы приехали!
У подъезда гостиницы стоял автомобиль. Савелов бросился к шоферу и крикнул:
— Кого привез ты? А?
Шофер взглянул в его лицо, болезненно зарычал и, надавив рычаг, бешеным темпом бросил вперед машину.
— Не теряйте времени! — крикнула Владимиру Николаевичу Станиславская. — Скорее!
Оттолкнув швейцара, отворившего дверь, Савелов бегом поднялся по лестнице, влетел в коридор и судорожным ударом вышиб дверь первого попавшегося номера.
На диване в измятом, расстегнутом платье сидела его жена, которую жадно обнимал какой-то юноша.
— Кэт! — отчаянно крикнул Савелов. — Кэт… что с тобой?
Она подняла на него странно безучастные и спокойные глаза, а затем, вдруг задрожав, вскрикнула и, бросившись к нему на шею, истерически зарыдала.
Юноша, оторвавшись от нее, стоял бледный и глядел на все непонимающим, изумленным взором.
— Где я? — наконец произнес он, проводя рукой по лбу.
— Это вы сейчас узнаете! — злобно проговорил Савелов.
— Подождите! — сказала Станиславская, вошедшая к этому времени в номер, и, обращаясь к юноше, спросила: — Где вы были сегодня?
— Я? — слабо ответил тот. — Я гулял на окраине города. Там я встретился с каким-то стариком. Он остановил меня, позвал к себе… Как я пошел, не знаю, но я пошел… Я помню, как я вошел в его дом… И… больше ничего!.. Как я попал сюда, господа?
— Вы сможете найти его дом, указать его? — спросила его Станиславская.
— Да, пожалуй! — слабым голосом ответил юноша. — Но сейчас темно… Я не…
— Но позвольте! — перебил его Савелов. — Я не верю вам… Как вы могли ничего не помнить? Как?
— Лодя! — тихо остановила его жена. — А я… а я?
— Правда, правда… Простите меня!..
— Господа! — громко сказала Станиславская. — Довольно! Сейчас дорога каждая минута… Едем! А вы, — обратилась она к юноше, — вы будете нашим чичероне!
Это был маленький деревянный особнячок, стоящий на отлете, в глуши темного переулка. Ворота были открыты, и юноша вошел во двор первый.
— Здесь! — сказал он. — Здесь!
— Отлично. Но как пройти в дом? — спросил вошедший за ним Савелов.
— Вот лестница!
Они без труда взломали замок в двери и проникли в темную переднюю. Савелов зажег карманный электрический фонарик и, осторожно приоткрыв дверь, прошел в следующую комнату.
— Здесь электричество, — произнес юноша. — Смотрите, вот выключатель!
Когда вспыхнул свет, Савелов увидел, что находится в комнате, сплошь уставленной книгами.
— Дальше! Скорее дальше! — воскликнул юноша.
Это была маленькая комната, освещенная тусклым светом кабинетной лампы. В большом кожаном кресле, у стола, сидел старик. Голова его была бессильно откинута набок и безжизненно повисли худые, высохшие руки.
— Он! — вскрикнул юноша. — Он!
Савелов бросился к старику, схватил его за руку и, остановившись на мгновение, выпустил руки, причем взволнованно прошептал:
— Он мертв!
Станиславская и юноша безмолвно глядели на него.
Между тем, Владимир Николаевич обвел комнату испуганными глазами и, увидев на столе, за которым сидел старик, исписанный лист бумаги, воскликнул:
— Стойте! Что эго?
Крупными буквами, старательным почерком было выведено заглавие: «Исповедь».
Рассеянно пробежав глазами первые строки, Савелов вздрогнул и затем принялся за чтение.
Вот что прочел он:
«Много лет тому назад Аркадий Владимирович Савелов соблазнил невесту моего отца и, бросив ее, заставил умереть от голода и скорби. Удрученный несчастьем и желая найти забвение, мой отец отправился в продолжительное путешествие, во время которого посетил Индию. Там ему во время охоты удалось спасти жизнь одного жреца, который в благодарность посвятил его в тайны факиров и йогов, — орудие, которое недоступно простым смертным и которое приближает человека к вершинам познания. Возвратившись обратно, мой отец всю свою жизнь отдал делу мести как Аркадию Савелову, так и его потомству. Путем своих тайных знаний он заставил жену Аркадия Савелова принять яд и устроил гибель его самого. Он женился, чтобы иметь потомство, и с самого раннего детства моего заставил меня погрузиться в тайну великой науки. И после смерти моего отца я продолжал дело его жизни. Я заставил жену Николая Аркадьевича Савелова покинуть своего мужа, которого она страстно любила. Я заставил ее сойтись с человеком, с которым она не видела ничего, кроме страданий. Я — властелин духа, — перестав быть человеком, вошел в соприкосновение с энергией, которая остается жить после смерти людей, и выдерживаю сейчас напряженную борьбу, так как дух Николая Савелова мешает мне. Два дня тому назад у меня умер сын, который должен был продолжать дело рода, и потому я, удрученный скорбью, тороплюсь выполнить свой план, дабы не осталось потомства и у Владимира Савелова… И вот уже в темную улицу сошла жена его, уже ждет ее объятий подчинившийся мне юноша».
Дальше почерк делался неровным и прерывистым.
«Мне тяжело… Я чувствую, что кто-то мешает мне… Их много… Они соединили свою энергию, и я слабею… слаб… Уже мчится автомобиль… Я вижу женщину с заплаканным лицом… Не говори… Не говори!.. Проп…»
Рукопись обрывалась.
Сидели на диване в кабинете Савелова. Кэт нежно положила свои руки на плечи мужа и шептала:
— Ты мой… мой… Никакие силы не вырвут тебя у меня!
— Голубка моя!.. Жизнь теперь будет сказкой… светлой, волшебной сказкой… радостной и безбрежной!
Георгий Северцев-ПолиловВ ГЕРБАРИУМЕ
Илл. С. Плошинского
Длинная, узкая комната старого гербариума, вся заставленная старинными шкафами из красного дерева, тянущимися чуть ли не до самых высоких сводов, полна самой торжественной тишины.