— Может быть, так суждено, — сказал он, — и мне было предназначено оставить после себя это повествование как предостережение всем смертным, живущим такой короткой жизнью, на случай, если бы их разум возвысился над силами природы. Этот рассказ я оставляю вам, можете использовать его как угодно. Мне все равно, потому что в этот момент, говоря с вами, я уже стою на пороге иного мира.
Как вы уже догадались, я — египтянин. Но не из расы рабов, населявших дельту Нила. Я единственный человек, сохранившийся от сурового и гордого народа, народа, покорившего иудеев, прогнавшего эфиопов в пустыни Юга, построившего величественные сооружения, которые являлись предметом восхищения и зависти всех последующих поколений. Я родился во времена фараона Тутмоса[7] за 1600 лет до рождества Христова. Вы в страхе отшатнулись от меня. Но выслушайте — и увидите, что меня следует скорее жалеть, чем бояться.
Меня звали Сосра. Мой отец был верховным жрецом Озириса[8] в великом храме Абариса, расположенном в восточной части дельты Нила у города Бубастиса[9]. Я получил образование в храме и был обучен всем тем тайным наукам, о которых говорится в вашей библии. Я был способным учеником. Не достигнув шестнадцатилетнего возраста, я уже постиг все, чему меня могли научить мудрейшие жрецы. С тех пор я стал самостоятельно изучать тайны природы, ни с кем не делясь своими знаниями.
Ни над чем я не работал так долго и старательно, как над вопросом о сущности жизни. Я глубоко изучал жизненные процессы. Целью медицины считается борьба с болезнями, когда они появляются. Мне же казалось, что можно открыть способ такого усиления тела, что оно будет недоступно ни болезням, ни даже смерти. Я не буду подробно говорить о своих исследованиях, вы вряд ли поймете, если бы я даже и рассказал о них. Испытания проводились частично на животных, частично на рабах и частично на мне самом. Достаточно сказать, что в результате этих работ я получил вещество, которое при введении в кровь придает телу жизненную силу, способную противостоять времени, насилию и болезни. Оно, это вещество, не давало бессмертия, но действие его могло длиться тысячелетия. Я испробовал его на кошке, и затем давал ей самые смертельные яды. Она живет в Нижнем Египте до настоящего времени. Здесь нет ничего таинственного или магического. Это было просто открытие по химии, которое, конечно, может быть сделано снова.
В молодости люди особенно сильно любят жизнь. Мне казалось, что я покончу со всеми человеческими бедами, если уничтожу болезни и отдалю смерть на огромное расстояние. С чрезвычайным легкомыслием я влил проклятый эликсир в свои кровеносные сосуды. Затем стал думать, кого бы еще облагодетельствовать таким способом. Я был очень расположен к молодому жрецу Тота[10] по имени Пармс за его серьезный характер и любовь к науке. Ему я открыл свою тайну и сделал по его просьбе впрыскивание моего эликсира. Я считал, что теперь у меня всегда будет друг одного возраста со мной.
После этого великого открытия я несколько ослабил свои научные занятия, в то время как Пармс с удвоенной силой продолжал свою работу. Каждый день я видел его в храме Тота с колбами и перегонным аппаратом, но он почти ничего не говорил мне о результатах своих трудов. Я часто совершал прогулки по городу, торжествующе озираясь вокруг себя: ведь все это должно было со временем исчезнуть, останусь только я один. Проходящие мимо люди склонялись предо мною, так как слава о моей учености была широко распространена.
В те годы шла война, и великий фараон послал воинов на восточные границы, чтобы отогнать гиксосов[11]. В Абарис был прислан правитель, чтобы удержать город под властью фараона.
Я еще прежде много слышал о красоте дочери правителя, но однажды, гуляя с Пармсом, мы встретили ее носилки, которые несли на плечах рабы. Любовь поразила меня, как молния, сердце было готово вырваться из груди, я хотел бы броситься под ноги рабов, несших ее. Я понял, что эта женщина была предназначена только мне, жизнь без нее представлялась невозможной. Головою Гора[12] поклялся я, что она будет моей. Эту клятву я произнес в присутствии Пармса, который отвернулся, насупившись, как ночь.
Мне незачем рассказывать, как мы добивались ее. Она полюбила меня так же сильно, как я любил ее. Я узнал, что Пармс увидел ее раньше меня и также признался ей в любви. Я мог смеяться над его страстью, так как знал, что ее сердце принадлежит только мне.
На наш город обрушилась моровая язва, поразившая многих людей. Я бесстрашно ухаживал за больными, ведь болезнь не представляла для меня никакой опасности. Дочь правителя восхищалась моим мужеством. Тогда-то я рассказал ей свою тайну и стал умолять ее согласиться на введение эликсира.
— Твоя юность никогда не увянет, Атма, — говорил я. — Пусть все исчезнет, но мы с тобой и наша великая любовь переживем могилу фараона Хефру[13].
Но Атма боялась. Она приводила робкие девические возражения.
— Правильно ли это? — спрашивала она. — Не будет ли это противоречить воле богов? Ведь если бы великий Озирис пожелал, чтобы наша жизнь длилась долгие столетия, разве он сам не сделал бы этого?
Словами, исполненными нежности и любви, я старался преодолеть ее сомнения, и все же она колебалась.
— Это очень серьезный вопрос, — говорила Атма. Она обдумает его в эту ночь. Завтра утром я узнаю ее решение. Ведь одна ночь — это так немного. Она хотела помолиться Изиде[14], чтобы та подсказала ей правильное решение.
С удрученным сердцем, полным тяжелых предчувствий, я оставил Атму с рабынями. Утром, едва закончилось раннее жертвоприношение, я поспешил к ее дому. Меня встретила испуганная рабыня. Госпожа больна, очень больна. Как безумный, я пробился сквозь толпу слуг и бросился через зал и коридор в комнату моей Атмы. Она лежала, голова ее была высоко поднята на подушках, лицо смертельно бледно, взор потух. На лбу виднелось единственное темное пятно. Я знал этот проклятый знак, знак моровой язвы, собственноручная подпись смерти.
Нужно ли рассказывать об этих ужасных днях? Много месяцев я был как безумный, лежал в жару, в бреду — и все же не мог умереть. Ни один раб в пустыне не жаждал так воду из родника, как я жаждал смерти. Если бы яд или сталь могли оборвать нить моей жизни, я скоро соединился бы с моей возлюбленной в стране с узкими вратами. Я делал все возможное, чтобы умереть, но бесполезно: проклятое средство было сильнее меня. Однажды ночью, когда я, ослабевший и измученный, лежал на своем ложе, ко мне вошел Пармс, жрец Тота. Он стоял, освещенный светильником, и глядел на меня. Глаза его сияли от радости.
— Почему ты дал девушке умереть? — спросил он. — Почему ты не дал ей сил, как мне?
— Не успел, — ответил я. — Впрочем, я ведь забыл: ты тоже любил ее. Теперь мы с тобой товарищи по несчастью. Как ужасно думать, что должны пройти века, прежде чем мы снова увидим ее. Горе нам, безумцам, восстановившим против себя смерть!
— У тебя все основания говорить так, — воскликнул с язвительным смехом Пармс. — Эти слова применимы к тебе. А для меня они — ничто.
— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул я, поднимаясь на локте. — Ах, понимаю, мой друг! Горе помутило твой рассудок!
Его лицо пылало от радости, он корчился и качался, как одержимый.
— Знаешь, куда я сейчас иду? — спросил он.
— Нет, — ответил я. — Не знаю.
— Я иду к ней! Она лежит забальзамированная в могиле за городской стеной около двух пальм.
— Зачем же ты идешь туда?
— Чтобы умереть! — пронзительно закричал он. — Для того, чтобы умереть. Я больше не связан оковами жизни.
— Но ведь в твоей крови течет эликсир! — воскликнул я.
— Я в силах противостоять ему, — сказал он. — Я открыл более сильное средство, которое уничтожает действие твоего эликсира. В этот момент оно действует в моей крови, и через час я умру и соединюсь с ней, а ты — оставайся здесь!
Взглянув на него, я понял, что он говорит правду.
— Но ведь ты откроешь мне свой секрет! — воскликнул я.
— Никогда!
— Умоляю тебя во имя мудрости Тота и величия Анубиса[15]!
— Твои мольбы бесполезны, — холодно сказал он.
— Тогда я сам открою это средство! — закричал я.
— Тебе это не удастся, — ответил он. — Я открыл его совершенно случайно. В его состав входит ингредиент, который ты никогда не найдешь. Он — в кольце Тота, больше его нет нигде.
— А кольцо Тота? — повторил я. — Где же оно, это кольцо?
— Этого ты никогда не узнаешь, — ответил он. — Ты завоевал ее любовь, но в конце концов кто же из нас выиграл? Продолжай свое жалкое земное существование. Мои оковы разбиты, я ухожу.
Он круто повернулся и исчез. Утром я узнал, что жрец Тота скончался.
Все годы, последовавшие за этим, я отдал науке. Я должен был во что бы то ни стало отыскать этот удивительный яд, способный разрушить силу моего эликсира. С самого раннего утра и до полуночи я работал, склоняясь над пробирками и у горна. Кроме того, я собирал папирусы и колбы жреца Тота. Увы! Это ничего не дало мне. По временам какой-нибудь намек или фраза в записях Пармса пробуждали мои надежды, но все оказывалось впустую. И все-таки я вел эту борьбу. Когда мое сердце начинало терять надежду, я шел к могиле у двух пальм. Там, стоя у ее гробницы, я чувствовал ее присутствие и шептал ей, что если только смертному суждено разрешить эту задачу, я разыщу яд и соединюсь с ней.
Пармс говорил мне, что его открытие связано с кольцом Тота. Я помнил это кольцо. Оно было тяжелое, большое и сделано не из золота, а из более редкого и тяжелого металла, который добывали в рудниках горы Харбал. Вы называете его платиной. Кольцо имело (я это хорошо помнил) полость в кристалле, и в этой полости вполне могли бы поместиться несколько капель жидкости. Тайна Пармса не могла быть связана только с металлом, потому что в храме было много колец из платины. Не следовало ли предположить, что драгоценный яд скрывается в полости кристалла? Я пришел к этому заключению еще до того, как наткнулся на запись Пармса, подтвердившую, что это действительно так. Более того, в записи было сказано, что в кольце еще осталась неиспользованная жидкость.