Но дож прервал его. Ему всё стало ясно.
— Неважно. Если вам угодно, можете продолжить расследование. — Он помолчал, потирая подбородок. — Значит, ради него она пойдёт на дыбу? И у меня создалось такое же впечатление. Под этой внешней холодностью таится жаркое пламя. Обойдёмся с ней помягче. Наверное, ей хочется повидаться с братом. Поможем ей в этом.
— Если ваша светлость приказывает, я распоряжусь привести его к ней.
— Нет, нет. Наоборот, отведите её к нему.
Один из чёрных инквизиторов ахнул.
— Он же в Подзи, ваша светлость!
Барбариго мрачно улыбнулся.
— Я знаю. Там она и увидит его.
Глава VIII. БРАТ И СЕСТРА
Пабло де Арана, вновь оказавшись в камере, впал в отчаяние, несравнимое с тем, что терзало его до допроса. Но не прошло и двух часов, как, к его полному изумлению, заскрежетал ключ в замке, отворилась дверь, и за ней возникло жёлтое пятно фонаря.
Как загнанное в западню животное, он в страхе прижался к стене, а затем, разглядев, кто пришёл, подался вперёд, к сестре.
Тюремщик поставил фонарь рядом с ней на верхнюю из трёх ступеней, ведущих вниз. Ла Хитанилья спустилась вниз на одну ступеньку, но тут же отшатнулась от чавкающей грязи. Тюремщик громко расхохотался.
— Да, чистота тут не та, что в дамской гостиной. Но он именно здесь. Мне приказано оставить вас с ним на десять минут.
Гулко хлопнула дверь, брат и сестра остались наедине.
На мгновение в камере повисло тяжёлое молчание. Затем Пабло разлепил губы, прохрипев имя сестры.
— Беатрис!
Из её глаз брызнули слёзы.
— Мой бедный Пабло!
Голос её оборвался рыданием, лишь разъярившим Пабло.
— Пожалей, пожалей меня, тем более что я очутился здесь по твоей милости. Зачем ты пришла?
— О Пабло! Пабло! — с упрёком воскликнула она.
— Пабло! Пабло! — передразнил Беатрис брат. — Или я не прав? Или ты скажешь, что не по твоему желанию мы переехали в эту проклятую Венецию? Разве нам плохо жилось в Милане? Разве ты не достаточно зарабатывала там?
Упрёки брата не удивили Беатрис. Она привыкла получать их за всё хорошее, что делала для него. И принимала с тем же смирением, с каким принимала отсутствие в нём мужского характера. Пабло же, как все эгоисты, считал себя жертвой чьих-то козней, никогда не признавая за собой никакой вины.
Но его последний выпад был столь чудовищно несправедлив, что Беатрис решилась возразить брату.
— Это неправда, Пабло! — попыталась защититься она. — Подумай! Ты же сам уговаривал меня согласиться на предложение Рудзанте.
— Зная твой характер, твою мнительность, мне не оставалось ничего другого. Ты бы запилила меня, попробуй я возразить.
— Пабло, дорогой, — в её голосе слышался укор. — Я ли украла кинжал?
Но и этот мягкий вопрос вызвал взрыв.
— Тело Господне! — взревел он. — Я не крал кинжала. Я его нашёл. Как ты смеешь упрекать меня? Мне никогда не пришлось бы продавать его, если бы не твои вечные попрёки. Виной всему твоя жадность. А теперь я в лапах венецианских собак, которые выдвигают против меня Бог знает какие обвинения. О Боже! С рождения мне не везёт. Всю жизнь меня преследуют неудачи. Ну почему я должен так страдать? — Он обхватил голову руками и застонал от жалости к себе. — Но ты не ответила мне, зачем ты пришла.
— Инквизиторы разрешили мне навестить тебя.
— С какой целью? Чтобы ты могла порадоваться заботам государства, в которое привезла меня. Они намерены допросить меня. Говорили тебе об этом? Ты знаешь, что это означает? Ты знаешь, как выламывают на дыбе руки? — Он сорвался на крик. — Матерь Божья! — И снова закрыл лицо руками.
Жалость, преодолев отвращение, привела её ступенькой ниже, к самой вонючей жиже на полу. Она попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался из её рук.
— Мне это не поможет.
— Я делаю всё, что могу. Я ходила к дону Рамону де Агилару, умоляла его заступиться за тебя, использовать своё влияние, чтобы помочь тебе.
— Дону Рамону? — Он поднял голову, в его глазах блеснула надежда. — Дону Рамону! Клянусь Богом, удачная мысль. Из него ты сможешь выжать многое. Я видел, как он смотрел на тебя. — Он сжал руки Беатрис. — Что он сказал?
— Он предложил мне сделку. — Голос её упал. — Постыдную сделку.
— Постыдную? — И он ещё сильнее сжал её руки. В его голосе послышалась тревога: — Какую же? Какую? Что может быть постыднее того, что твой брат сидит в этом аду? Святая дева Мария! До каких же пор ты будешь разыгрывать из себя недотрогу? — Чувствуя, как сжимается она от каждой его фразы, Пабло возвысил голос: — Только потому, что ты так разборчива, меня могут вздёргивать на дыбу, ломать мне кости, бить кнутом? Имей совесть, сестра. Ты завлекла меня в эту передрягу. Так неужели ты оставишь меня здесь только потому, что не хочешь поступиться такой малостью?
— Малостью?
— А чем же? В конце концов, от тебя не убудет. И если я действительно дорог тебе…
Она прервала Пабло.
— Конечно, дорог. О Господи! Но что я могу сделать?
— Что? Ты знаешь. Ты же не бросишь меня в беде, — в голосе его появилась теплота, он похлопал сестру по плечу. — Бог вознаградит тебя, Беатрис, и я тоже. Вот увидишь, выйдя отсюда, я стану совсем другим. Я буду жить ради тебя. Клянусь. В случае чего я отдам за тебя жизнь. Ещё раз обратись к дону Рамону. Не теряй времени. Ни в чём не отказывай ему, лишь бы он вызволил меня.
Тюремщик, открыв дверь, положил конец мольбам Пабло.
— Время, госпожа. Вам пора уходить.
На прощание Пабло успел добавить несколько фраз. О том, что такой сестры, как у него, ни у кого нет. О том, как он надеется на неё, как верит, что лишь ей по силам вернуть ему свободу.
С трудом волоча ноги, Беатрис поднялась по каменным ступеням. Тяжёлая дверь захлопнулась за её спиной, заскрежетал ключ в замке. Ей казалось, что её душу вываляли в грязи. Жалость к Пабло, укоренившаяся привычка защищать его от превратностей жизни боролись с отвращением к нему, вызванным бессердечностью, с которой он требовал от неё пожертвовать своей добродетелью. Оправдание она искала в слабостях его души и тела, многократно усиленных ужасом пребывания в зловонном подземелье.
Глава IX. ПРИМАНКА
На верхней ступеньке тюремщик удивил Беатрис, объявив, что его светлость ожидает её.
Галерея, парадная лестница с украшенными фресками стенами, ещё одна галерея, залитая солнцем, резные, с позолотой двери. Короткая задержка в приёмной, и её ввели в сверкающий золотом тронный зал дожа, из готических окон которого открывался прекрасный вид на бухту святого Марка и стоящие в ней на якоре корабли.
Там встретил её Барбариго, не в золотом парадном наряде, но разодетый в алое, чёрное, серебристое.
В благоговении взирала она и на дожа, и на тронный зал.
Барбариго галантно подвинул ей стул.
— Пожалуйста, присядьте. — От него не укрылись ни запавшие глаза, полные ужаса, ни вымазанные грязью туфли и подол платья.
— Как будет угодно вашей светлости. — Ла Хитанилья села и застыла со сложенными на коленях руками.
Дож остался на ногах.
— Вы виделись с братом?
— Да.
Он вздохнул.
— Сожалею, что визит этот причинил вам боль. Такое зрелище не предназначено для женских глаз. Тяжёлое испытание выпало на вашу долю. И поверьте мне, я хотел бы снять это бремя с ваших хрупких плеч.
— Благодарю вас за участие, ваша светлость, — с усилием произнесла Ла Хитанилья. Этот человек пугал её. Под внешней элегантностью, лёгкостью движений, бархатным голосом она улавливала злобу и коварство.
— Как агент миланского…
— Это ложь, — взвилась Беатрис, — Беспочвенное подозрение. Оно ни на чём не основано. Пустые слова.
— Вы мне это гарантируете?
— Клянусь вам.
— Я-то вам верю. Но, к сожалению, убедить государственных инквизиторов гораздо сложнее. Они могут подвергнуть его пытке. Если он выдержит её, останется кража. Ему могут отсечь руку. Правда, сейчас на галерах республики ощущается нехватка рабов-гребцов, поэтому руку ему скорее всего сохранят и до конца дней он будет махать веслом.
Она вскочила, побелев от гнева.
— Как я понимаю, ваша светлость насмехается надо мной.
— Я? — изумился дож. — Святой Марк! Мне-то казалось, что я на такое не способен. Нет, нет, — рука его надавила ей на плечо, предлагая снова сесть, — наоборот. — Он отошёл на несколько шагов, повернулся к ней. — Я послал за вами, чтобы предложить вам свободу вашего брата… — Она промолчала, но впилась в него взглядом. А дож, выдержав паузу, продолжил: — …Не задаваясь вопросом, виновен он или нет.
Беатрис молча сверлила его взглядом, но в душу её уже закралось подозрение. Дож вернулся к ней, чуть улыбнулся.
— Тем самым я могу рассчитывать на вашу благодарность.
— Разумеется, мой господин, — прошептала она.
— И докажете вы мне её не на словах, а на деле?
По её телу пробежала дрожь, на мгновение она закрыла глаза. В голосе дожа ей слышались интонации дона Рамона. Её передёрнуло от отвращения.
— Ну почему, почему я всегда слышу одно и то же? Да, жизнь заставила меня петь и танцевать на радость людям, но это не означает, что от меня можно требовать чего угодно. Ну почему мне отказывают в добродетельности?
Дож продолжал улыбаться.
— Вы слишком торопитесь. Если б не ваша добродетельность, я бы не обратился с этим предложением. Вы, естественно, осознаёте, что очень красивы. Однако красота ещё не всё. Только в сочетании с умом и аристократической внешностью, охраняющей вашу добродетель и позволяющей вам оставаться чистой среди всей этой грязи, ваша красота становится неотразимой для любого мужчины, на котором вы остановите свой выбор.
Беатрис смутилась.
— Я вас не понимаю.
— Ещё поймёте. Я прошу вас послужить не мне. Государству. Слушайте. При Испанском королевском дворе, в Кордове, или в Севилье, или где-то ещё, отирается один авантюрист, обладающий картой, на которую у него нет никаких прав. С помощью этой карты и прилагаемого к ней письма авантюрист, о котором я веду речь, может причинить немалый вред Венеции. Достаньте мне карту и письмо, а взамен вы получите жизнь и свободу брата.