Она бросилась вперёд, развязала верёвки, и Себастьян рухнул на спину. Теперь все видели торчащие из его тела арбалетные стрелы. Девушка отложила гитару, склонилась над поверженным мучеником, одну за другой вынула стрелы, перевязала воображаемые раны. Не поднимаясь с колен, потянулась за гитарой. И вновь её голос очаровал зрителей. Пела она страстную любовную песенку, которой недавно очаровывала венецианцев, но слова разительно изменились: песня стала плачем скорби христианской девы над телом мученика.
То ли зрителей задела за живое песня, то ли голос и очарование певицы, но они не успокоились, пока она не спела песню ещё раз.
Раны Себастьяна оказались не смертельными, а может, песня, совершив чудо, оживила его. Зрители, спроси их, склонились бы ко второму объяснению, но, так или иначе, Себастьян сел, чтобы поблагодарить и благословить свою спасительницу.
Она едва успела сказать, что зовут её Ирена и она — христианская девственница, когда на сцену, перепугав зрителей, ворвался пышущий яростью Диоклетиан. Себастьяна уволокли прочь, чтобы покончить с ним более надёжными средствами, а Ирене предложили выбор: разделить его судьбу или принести жертву языческим богам. Учитывая, что она певица, Диоклетиан предложил ей воздать должное Аполлону. Тут же солдаты выволокли на сцену деревянный алтарь, а в руки Ирене сунули дымящее кадило.
Она постояла перед императором, пока тот расписывал в подробностях все ужасы, ожидающие её в случае отказа. Затем, не выпуская из рук кадила, она начала танцевать сарабанду, как бы в испуге перед мученической смертью. Двигалась она очень медленно, переходя от одной позы к другой, символизирующих страх и ужас, но танец набирал скорость, и скоро она уже кружила по сцене с грацией, достойной того, чтобы вдохновить Фидия. И резко остановилась перед алтарём, швырнула кадило в лицо Аполлону, после чего рухнула у ног Диоклетиана. Император объявил, что она мертва, пожалел, что христианский бог лишил законной жертвы Аполлона, и высказал мысль о том, что не является ли происшедшее свидетельством превосходства христианского бога над богами Рима. На этом спектакль и закончился.
Зрители, разгорячённые игрой Ирены, громко выкрикивали её имя, забрасывали сцену золотыми и серебряными монетами. Колон, который следил за её танцем, наклонившись вперёд, откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул.
Рокка, пристально наблюдавший за ним, рассмеялся.
— Ну? — спросил он. — Я прав? Доводилось ли вам видеть в своих путешествиях такую женщину?
— Великолепно, — согласился Колон. — Божественно.
— Нет, не божественно. Слава Богу, она всего лишь женщина. Богиней она стала бы совершенно недоступной, хотя и теперь никого к себе не подпускает. Точь-в-точь как христианская девственница, которую играет на сцене.
Появился Загарте в надежде, что дорогие гости хорошо отдохнули и теперь готовы отужинать.
Зрители во дворе начали расходиться, актёры покинули подмостки. Венецианцы и Колон поднялись со стульев. Рокка велел Загарте подать ужин.
— Если твой ужин окажется таким же превосходным, как Ирена, — заметил он, — в нашем друге ты найдёшь влиятельного покровителя.
Маленький мориск поклонился, блеснув в улыбке зубами. Он их не разочарует. Принесут самое вкусное, их светлости пальчики оближут.
— Мы не стали бы возражать, если бы ты попросил Ирену поужинать с нами, а, сеньор, Кристоферо?
Колон, стоявший глубоко задумавшись, поднял голову, глаза его заблестели.
— О! Это возможно? — Он посмотрел на Загарте.
Мориск больше не улыбался.
— Для неё это большая честь. Но я надеюсь, вы не рассердитесь на меня, если она откажется. Многие приглашают её, но она ни разу не согласилась. Слишком уж скромна эта Беатрис Энрикес.
— Многие? — нахмурился Рокка. — Возможно. Но мы-то придворные. Скажи об этом Беатрис, мой добрый Загарте. Скажи ей это. И добавь, что в её интересах проявить учтивость по отношению к нам.
— Нет, нет, — вмешался Колон. — Не принуждайте её. Мы должны уважать не только красоту девушки, но и её добродетель.
— Ага! Если я смогу уверить Беатрис, что её добродетель не подвергнется испытанию… — в голосе Загарте послышалась надежда.
— Святой Фердинанд! — воскликнул Колон. — За кого вы нас принимаете? Разве мы солдатня или дикари. Если она придёт, жаловаться ей не придётся. — И поскольку Рокка рассмеялся, быстро добавил: — Я за это отвечаю.
Загарте поклонился.
— Заверяю вас, я сделаю всё, что в моих силах.
Когда он ушёл, Галлино презрительно хмыкнул.
— Сколько суеты из-за вульгарной танцовщицы.
Колон ответил суровым взглядом.
— Она танцовщица. Но не вульгарная, надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать.
— А что тут не понимать. Повидал я достаточно, так что провести меня не так-то легко. Ба! Всё это уловки, если не девушки, то мориска. Лишь бы мы не поскупились, раз уж она удостоит нас своим присутствием. — Он почесал нос. — Давайте поспорим. Сколько вы ставите на то, что она не придёт?
— Я лишь смею надеяться, что она не отвергнет вежливого приглашения.
— Или разочаруется, не найдя у нас ничего, кроме вежливости.
— Женоненавистник, — прокомментировал последнюю фразу Галлино Рокка. — Простите его.
— Не женоненавистник. Отнюдь. Но и не дурак. У меня нюх на разврат, как бы глубоко он ни прятался.
Колон не выдержал.
— Сеньор, если уж вы учуяли разврат здесь, обоняние полностью отказало вам.
Рокка счёл нужным вмешаться, стыдя Галлино за циничность, и венецианцы всё ещё ломали комедию, когда Загарте ввёл Ла Хитанилью.
— Господа мои, мне пришлось объяснить ей, что приглашение от придворных их величеств должно расцениваться как приказ.
— А приказу я, естественно, обязана подчиниться, — добавила девушка с ироничной улыбкой. Достоинству, с которым она держалась, могла бы позавидовать не одна благородная дама.
Была она всё в том же облегающем белом платье, но сверху накинула синюю мантилью, а над левым ухом воткнула в тёмно-каштановые волосы цветущую алую веточку граната.
— Мы благодарим Бога, что вы оказались такой послушной. — Рокка назвался сам и представил своих спутников.
Каждому она чуть кивнула. На Колоне её взгляд задержался, а он поклонился ей, как принцессе.
— Я почитаю за счастье лично поблагодарить вас за ту радость, что вы доставили нам.
Она не приняла его любезности.
— Я пою и танцую не ради благодарности. Мне за это платят.
— Каждый артист, мастерство которого достойно оплаты, живёт на заработанные деньги, но ремесло своё не бросает только потому, что не видит в мире ничего более достойного. Я думал… Я надеялся… что сказанное в полной мере относится и к вам.
— Вы надеялись? Почему?
— Потому что дарить радость, делясь с людьми своим талантом, уже счастье.
Она посмотрела на него, прежде чем ответить.
— Вы говорите так, словно сами артист.
— Артист — нет. Но человек, которого вдохновение гонит вперёд и вперёд, не давая остановиться.
— Если меня что-то и гонит, так это нужда. Словно на плечах у меня сидит дьявол.
Галлино чуть изогнул бровь, глянув на Рокку.
— Ваши слова полны загадочности. Что за тайна кроется за ними?
— Тайна женственности, — встрял в разговор Рокка, — ухватить которую не под силу мужчине.
— Жаловаться на это не стоит, — заметила Беатрис. — Если она ухвачена, интерес к женщине разом пропадает. Не так ли?
Загарте внёс в кабинет большое блюдо под крышкой. Галлино указал на него.
— Если мы не можем без тайн, друзья мои, давайте лучше посмотрим, что находится под этой крышкой.
Мориск опустил блюдо на боковой столик.
— Никаких тайн, достопочтенные господа. Только совершенство. Ваши ноздри сейчас это почувствуют. — И он снял крышку. С жаркого из голубей поднялся пар.
— Слава Богу, — пробурчал Галлино, — вы не из тех, кто сыт лишь травами и молитвами.
— Разумеется, нет. Мне не чужды никакие человеческие слабости.
Служанка принесла тарелки, юноша — корзину с бутылками.
Колон придвинул стул к столу, улыбкой приглашая Ла Хитанилью садиться.
— Вы заставляете нас стоять, — мягко укорил её он.
Их взгляды встретились, и её неприступность чуть смягчилась от искреннего восхищения, которое она увидела в его глазах. Она поблагодарила Колона, села, расстегнула мантилью. Он, однако, не отходил от неё. Нарезал ей хлеб, налил вина из одной из бутылок, поставленных на стол. Ла Хитанилья поблагодарила за внимание к ней.
— Для меня это большая честь, — пробормотал Колон.
— Сказал змей, предлагая Еве яблоко, — хохотнул Рокка. — Остерегайтесь его, сладкозвучная Ева. Скромники — самые большие соблазнители.
— Я это учту, — улыбнулась Ла Хитанилья.
Рокка перенёс стул к столу и сел.
— Да, всё-таки не зря я приехал в Испанию.
— А почему вы приехали? — спросила она.
— Чтобы посмотреть на вас. Разве это не достаточно веская причина, мессир Колон?
— Ради этого можно объехать весь свет.
— Господин мой! — воскликнула Ла Хитанилья. — Неужели есть женщина, достойная столь длительного путешествия?
— До встречи с вами я думал, что нет.
Ответ почему-то расстроил её. Она отвела глаза, но попыталась скрыть замешательство смехом.
— Наверное, вы говорите это каждой женщине.
— Если это правда, пусть я умру, выпив чашку вина.
— Цитируете змея. — Она наблюдала, как он пьёт.
— О отец всех обольстителей, — пробормотал Галлино с полным ртом.
— Как видите, я не солгал. — Колон поставил на стол пустую чашку.
— А так ли плоха ложь? — задал Рокка риторический вопрос. — Вполне допустимое оружие в войне и, следовательно, в любви, поскольку любовь — разновидность войны.
— Я не улавливаю ни малейшего сходства, — возразил Колон.
— Неужели? Что есть любовь, как не договорённость между нападающим и защищающимся, между осаждающим и осаждённым. Или я ошибаюсь, божественная Беатрис?