Тишину ночи нарушает лишь жужжание комаров. Слабый порыв ветра приносит волну теплого, пахнущего лесом воздуха. Мокрая одежда становится не такой холодной и неприятной, а по всему телу потихоньку растекается дремотная слабость. Незаметно для самого Урмаса его щека опускается на ладонь. В глазах у Яана огонь костра и часовой сливаются в какое-то забавное, неясное пятно. Оно становится все бледнее и бледнее, только едва уловимое свечение отделяет его от распростершейся вокруг темноты. В то же мгновение он чувствует, словно проваливается куда-то в бездонную глубину, и вздрагивает.
Слышится усталый голос Урмаса:
— Что случилось?
— Сторожи! Не засыпай! — сердито шепчет Яан и трет слипающиеся глаза.
Урмас просыпается от болезненного тычка в ребра и оторопело озирается. В небе светится первый слабенький зачаток зари. Рука приятеля закрывает ему рот. Урмас просыпается окончательно.
Перед бункером стоят двое мужчин. Один из них покачивается с ноги на ногу, кашляет и сипло бранится:
— Щенки проклятые! Не тронь их! Даже в аду помощникам дьявола положено время на сон, а тут стереги их, торчи всю ночь под открытым небом! Что ты на меня уставился, тюрбанфюрер, пошел спать! — Сквозь ночь далеко слышен звук глубокого, нескончаемого зевка. Огрызнувшись в ответ, бывший часовой оставляет своего сменщика в одиночестве.
— Не трогай их, — ворчит оставшийся вслед уходящему. — И этот тоже фюрер. Командует! Уж я тебе, гад, однажды покомандую!
С карабином наперевес, покашливая, бранясь и беспрестанно чиркая спичками о коробок, чтобы раскурить сигарету, новый часовой топчется между костром и бункером. Время от времени он тупо машет кулаком и громко честит землю, небеса и всю жизнь, а между делом подносит к губам фляжку и каждый раз после этого отфыркивается долго и с удовольствием. Две пары внимательных глаз тревожно следят за ним из-под куста.
Круги, которые вышагивает часовой, становятся все меньше и меньше. Через некоторое время он уже опирается спиной о вход в бункер, поправляет ружье, и в отсвете костра видно, как он вскидывает голову. Но вскоре она низко опускается на грудь. Медленно опускается и выставленный вперед ствол ружья. Неожиданно часовой отталкивается от бункера, напряженно прислушивается, делает несколько нетвердых шагов, бормочет что-то и затем тяжело садится у входа в бункер на землю.
Мальчишки напрягают зрение, но место, где сидит часовой, в тени. Ночь безмолвна, малейший шорох кажется наблюдающим грохотом. Но вот будто бы слышится храп спящего человека. Они смотрят друг на друга тревожно, выжидательно. И тут Яан кивком головы подает знак. Прижимаясь к земле, мальчишки ползут по мокрой траве к бункеру.
Шагах в десяти от часового замирают. До них ясно доносится хриплое дыхание. Скрючившийся часовой блаженно спит. У ног его лежит выскользнувший из рук карабин.
Мальчики чуть слышно держат совет, и Яан ползет к часовому. С отчаянием смертника протягивает он руку. Его пальцы судорожно сжимают холодный ствол. Миллиметр за миллиметром оружие придвигается к Яану.
Дыхание часового прерывается. Яан чувствует, как его тело мгновенно охватывает жар, возникает неодолимое желание вскочить и броситься со всех ног наутек. Но он не делает этого. Наоборот, он еще плотнее прижимается к земле. В груди пойманной птицей бьется сердце. Часовой делает глубокий выдох, стонет во сне и вытягивает ногу. Держа ружье над землей, Яан пятится назад и, уткнувшись в сырую блузу своего друга, заглушает глубокий вздох облегчения.
Ободренные первым успехом, ребята ползут к задней стене бункера. Боязливо взяв карабин, Урмас охраняет Яана, который складным ножом начинает осторожно вырезать дерн из стенки. Чуть позже он берет ружье из рук товарища и кладет его на землю рядом с собой. И они принимаются за работу вдвоем.
Небо над лесом медленно светлеет. В слабом свете ясно различима глубокая дыра в задней стене бункера. Позабыв обо всем, ребята горстями выгребают из нее землю. И вдруг они слышат долгий, громкий кашель и затем ругательство, произнесенное испуганным голосом.
— Ползком! — Яан опомнился первым. Он хватает ружье, и под прикрытием стены бункера оба отступают к спасительному лесу.
— Бежим! — Урмас поднимается и бросается к лесу. Яан следует его примеру.
Почти протрезвевший с перепугу, Левша выскакивает из-за бункера. На опушке леса мелькают какие-то фигуры. Левша вытаскивает из заднего кармана штанов пистолет. Раздается один, другой, третий выстрел. Он выпускает в беглецов весь магазин.
На поляну к костру выбегает с автоматом в руках Хусс.
Разъяренный часовой выхватывает у него оружие и посылает в сторону леса очередь за очередью.
К этому времени появляется и сам Старик.
— Кто-то… крался тут! Убежал в лес! Сатана! — с жаром объясняет Левша и виновато опускает голову, когда Старик спрашивает, где его карабин.
— Еще двое мальчишек! — говорит Старик, выпрямляясь, после того как бегло осмотрел землю позади бункера.
Освещая фонариками следы, оставленные мальчишками, мужчины идут к лесу.
— Бросились бежать, — сухо отмечает Старик, когда широкие следы обрываются.
На опушке трава сильно затоптана и валяется карабин. Приклад его слегка испачкан кровью. Трое мужчин принимаются старательно осматривать траву. И там они находят следы крови.
Затем следы пропадают.
На лбу у Старика надулись синие жилки. Это дурной признак.
— Спал, пьяная собака, вот что! — кричит он на часового. — Притащи их мне, живых или мертвых! Твое счастье, что они ранены. Чего уши развесил? Иди догоняй их последу!
Вернувшись к бункеру, Старик открывает люк. Грязные, с окровавленными руками, стоят у задней стены бункера в ряд освободившиеся от веревок пленники. Они задорно смотрят в слепящие лучи фонариков. На полу валяются выдранные из стены куски трухлявого дерева.
— Связать! — кричит Старик. — Связать так, чтобы завыли!
Действуй, Яан!
Яан ощущает резкий удар в предплечье. Он не чувствует боли, но пальцы больше не слушаются его. Ружье выпадает из рук. Стена леса странно вздыбилась, на мгновение остановилась и затем в сумасшедшем порыве помчалась куда-то. Он не ощущает своих ног, словно их и нет у него. Он чувствует неизъяснимую пьянящую легкость. Только на шею словно набросил кто-то холодную мокрую простыню.
Все это длится почти целую вечность. В действительности он лежит на земле лишь несколько секунд.
— Яан! Яан! — слышит он голос Урмаса.
Горячая рука поднимает его. Наконец Яан уже на ногах. Он бежит как во сне. Ветки хлещут по лицу, но он не обращает на это внимания. Позади тарахтит автоматная очередь. Свистят и со стуком впиваются в стволы деревьев пули. Падают с деревьев отсеченные пулями веточки. Мальчики лежат, уткнувшись лицом в мох.
Град пуль прекращается. Далеко позади кто-то перекликается. Руку Яана жжет тупая боль. Ребята поднимаются и бегут, пока почти бездыханные не валятся на прохладный мох. Заря стирает с небосвода последние звезды.
В рассеянном свете раннего утра лицо Яана необычно бледное. Урмас замечает только сейчас, что рукав друга и весь бок блузы в крови, и становится таким же бледным, как и его раненый товарищ. При виде крови ему всегда делалось дурно. Так и теперь. Урмас на миг закрывает глаза, но тут же виновато встает. Внимательно разглядывает рукав лежащего на земле Яана, затем осторожно закатывает окровавленный рукав.
Предплечье прострелено. Из раны сочится кровь. Урмас понимает, что надо оказать первую помощь. Он смахивает набежавшую слезу жалости, недолго раздумывая отрывает от подола рубахи полосу, перевязывает рану.
— Тебе очень больно?
Яан не отвечает. На его бледном лице появились розовые пятна, в глазах непривычный блеск. С гримасой боли он поднимается на ноги.
— Надо вернуться… Надо пойти назад, Урмас!
— Нет, нельзя! Сейчас нельзя! Нас поймают и… — Урмас удерживает его.
— Отпусти, трус… Я пойду один!
Обижаться Урмасу некогда, он преграждает Яану дорогу.
— Нельзя идти. Нельзя, понимаешь. Ты все-таки подумай сначала. И не называй меня трусом, если ты не понимаешь.
На глазах Урмаса слезы.
Яан опускает голову. Урмас прав: идти нельзя. Но что же делать?
— Ах, и это ружье… — вспоминает он огорченно. Но даже если бы ружье было теперь при них, что с того? Идти с ружьем наперевес против бандитов? Нет, это было бы бессмысленно.
Что же делать? Урмас тянет его за рукав. Они продолжают идти вперед. Яан чувствует, какая тяжелая у него голова, а колени дрожат.
— Мы должны сразу же уйти с острова, быстро, как только сможем, — шепчет Урмас тревожно, но убежденно. — Мы должны привести подмогу. Иначе никто и не узнает… Мы единственная их надежда. Мы не имеем права ничего делать опрометчиво…
— Ты, кажется, прав, — соглашается Яан. — Только вот… Ты сумеешь… вернуться?
— Разве ты не сумеешь?
Яан качает головой. Нет! Во-первых, он сейчас не в состоянии сориентироваться на острове, во-вторых, едва ли он сможет найти место, откуда начинается гать. Ведь он шел сюда и видел только таинственный остров впереди — больше ничего!
Урмас едва не плачет. Полтора тяжких дня в походе он следил лишь за ногами Пеэтера, шедшего впереди, и старался попадать в его следы, точно след в след.
Древний лес над ковром мхов стал ниже и теплее. То тут, то там они бредут в мокрой болотной траве. Среди кустов находят родник. Жадно смачивает Яан ледяной водой свое пылающее лицо. По настоянию Урмаса промывают рану. Предплечье распухло, рана пугает, но оба делают вид, что ничего особенного нет, хотя у Урмаса дрожат губы, а Яан жадно подносит ладонью воду ко рту. Молча отрывает Урмас новую полосу от подола рубашки.
— Такая рана быстро зарастает! — заявляет он не слишком уверенно.
— Чепуха! — неестественно громко говорит Яан, и оба растерянно умолкают.
Утро ясное и прохладное. Мальчикам зябко. Взгляд Яана рассеянно блуждает по следам, которые они оставили на росной траве.