Мы старались перемещаться краем леса, старались избегать открытых мест. Но это получалось плохо. Трава погуще — Мишка и Танька боятся ступать, бегут на песок. В гущину кустов и деревьев не лез никто. Особенно после того, как вспугнули птицу. Та с таким шумом взвилась из ветвей, что все встали как вкопанные, а Мишка сдернул с плеча автомат.
Лично я не думаю, что в этих лесах ядовитое и хищное на каждом шагу. Но зарываться в чужую зелень с голыми руками и непокрытой головой меня тоже не тянуло.
Здешняя растительность упорядочена плохо. То трава мелкая, словно на газоне, то вся по пояс. То стоят деревья как деревья — пальмы или что-то в этом роде, а между ними редкие кустики, то одна густая, частая поросль, такая, что не пробиться. И тогда вспоминаешь мужиков с мачете, прорубающих себе дорогу в джунглях, чтобы просто пройти, куда нужно. Но нам легче, чем тем мужикам. Выворачиваешь на берег и обходишь гиблый участок по песку. Не по самому песку, разумеется, в нем ноги утопали бы будь здоров, много не находишь, а берешь ближе к лесу, где почва потверже. Воздух, как в бане, сырой, душный, лес полон жизни — треск, мявканье, вопли, стоны, шуршание…
Но что следует отметить — горы подбираются все ближе к воде.
Сколько по времени мы шли до того, как увидели катер, сказать трудно. Теперь время придется прикидывать по солнцу: Любкины часы ёкнулись после купания с акулой. Сколько дали по километражу, сказать тоже не просто. Мало, конечно. Что не удивительно. Боцкоманда подобралась словно нарочно — гальюны чистить, и то отправлять опасно.
Вова мало того, что слабак, так и с головой не очень дружит. К тому же голова у него еще и перегрелась. Но, следует отметить, держится пока мужиком, не стонет, не канючит, тащится за остальными. Правда, будь общий темп быстрее, рухнул бы он давно. И так, когда пришла его очередь тащить груз, мне пришлось его подменить. Нет, он, конечно, закинул палку на плечо, но стоило мне только глянуть, чтоб понять: два-три шага, и он в ауте. Кому еще его подменять, как не мне? Я ж у них тут самый семижильный. Неваляшка. По-хорошему, конечно, Вовик — это балласт, и по-хорошему таких оставляют где-нибудь, чтоб не пропасть всем вместе. И была у меня такая мысль: если с Вовиком чего случится, то…
Но потом пришла другая мысль…
Кстати, Танька Мишкина тоже тот еще балласт. К тому же ноет без конца. Из-за нее два лишних привала пришлось делать.
Борисыч держится неплохо, на сегодня его должно хватить, а вот завтра, боюсь, спечется. Годы должны сказаться.
Мишка тоже выдохся. Слаба дыхалка, непривычен к нагрузкам или давно отвык от них. И боты его… Вон ковыляет как… Как молодой солдат в карантине после первых марш-бросков. Но что штуку баксов зашхерил — за то ему капитанское спасибо. Без этой штуки я б не знал, на что и надеяться.
Вот Любка — баба крепкая. Что значит рабочая закалка. К тому же она говорила, что долго челночила по Польшам и Турциям. А это та еще работенка. Дохляк не осилит.
Короче, увидев катер, мы попрыгали в кусты, не думая о всякой вредной живности. И залегли. Я огляделся, прикинул — вроде никак не должны нас заметить с моря.
Кусты со всех сторон, кусты перед нами. Но на всякий случай пригрозил, чтоб не высовывались. Сам подполз чуть ближе, руками раздвинул траву, прижал ее локтями, чтоб не мешала. Прутики, стебли кустов позволяли разглядеть посудину, когда будет проплывать мимо. Она была еще далеко, точкой на горизонте, когда Борисыч свистнул и показал на нее пальцем. Что не рыбачья шлюпка, я разобрал сразу. Покрупнее штука. Может, конечно, большой прогулочный катер, да верится с трудом. Тем более — уж больно темен. Прогулочные катера красят в веселые тона, белые там, синие. Ну, поглядим.
«Хорошо… просто лежать… Я, наверное, не поднимусь», — услышал я сзади Танькин голос.
Я тебе не поднимусь, думаю.
«Где-то около часа идем, — говорит Борисыч, — километра три сделали, наверное».
«Надо было на „джипаре“ прорываться на другую дорогу, — потянуло Мишку на сожаления. И тут же он тревожно прошептал: — Танька, не шевелись!»
Последовал мощный шлепок. Танька охнула.
«Таракана местного замочил, — победно сообщил Мишка. — Во, гляди, Танька!»
«Пить», — застонал Вовка.
«Вот потому, — оборачиваюсь, — и надо переть до деревни, пока не дойдем».
«А если до ночи не дойдем?» — спрашивает Любка.
Какая-то пичуга типа колибри, блин, чирикая по-колумбийски, пролетела над нашими головами.
«Ночью тоже идти можно. Только по берегу, конечно. На берегу светло. Более-менее», — отвечаю ей.
В ответ — протяжный стон. Кажется, Танькин.
«Цыц!» — кричу. Потому что слышу уже шум мотора.
Мощный движок. Очень даже. Какой там прогулочный катер! Шум нарастал, и, даже не увидев еще катер, я понял, что он идет очень близко от берега. И наверняка оглядывает побережье. Нет, тут не до разгильдяйства.
Поворачиваю голову и грозно шепчу: «А ну, ныряем все в траву с головой! Чтоб ничего не торчало!»
И сам благоразумно отодвигаюсь от переднего ряда кустов. Пускай плохо разгляжу, что за катер. Главное — чтоб он меня не разглядел.
Вот он показался. Мало что можно увидеть из моего укрытия. Так… Серый корпус. Что-то белое из букв и цифр на борту. Высокая рубка. Над ней кривулина локатора. Хороший, легкий ход. Низкая корма. Катер совсем не прогулочный, военного образца. Так выглядят заурядные пограничные катера.
Повидал я их…
Так и говорю: «Похоже на пограничный катер».
«Так че, погранцы с ними заодно?» — удивляется Мишка.
Злюсь: «Не знаю».
Отлежали еще минут с пятнадцать. В основном в молчании.
«В деревне ой как вероятно ждет засада, — говорит Борисыч. — А поплыли они, не иначе, искать, где мы высадились на берег».
Никто не возражает.
«Пошли», — говорю. Ничего другого не придумаешь пока.
Танька, оказывается, уже успела заснуть. Пятнадцать минут сна — хороший отдых, в конце концов. Правда, пришлось попотеть, расталкивая и поднимая ее.
Темп ходьбы стал еще медленнее.
Впереди не наблюдается признаков жизни. Ни рыбачьих джонок, снующих вдоль берега, ни строений у моря-акияна. Впрочем, угляди отсюда строения — это было бы победой. Берег с того места, где мы идем, просматривается только на очень небольшом отдалении. Береговая линия выгибается в море, и мы видим на этом участке на километр вперед, не больше.
Вот что хорошо заметно — горы активно наступают. Теперь и сам пляжный откос сделался гораздо круче и, оканчиваясь, переходит сразу в лесистый холм, а холм через километра два-три — в собственно горы.
Темнеет, блин. Еще не смеркается, но заметно потускнело вокруг. Солнце стало наливаться закатной багровостью.
Впереди по курсу метров через триста вдается в море высоченный обрыв и полностью перекрывает обзор, не видать, что делается дальше. Будем надеяться: обогнув его, мы что-то разглядим.
Считай, с каждым нашим шагом кромка песчаного пляжа все ýже и утыкается в на глазах вырастающий обрыв справа по ходу. Его высота, не соврать бы, уж где-то с двадцатник метров. Идти сейчас, естественно, приходится по песку, раз не полезли в гору и не пошли краем обрыва… А это что?
— А что это такое? — вдруг говорит Любка. И показывает не совсем туда, куда я смотрю, но на то же самое.
Мать честная, как я сам-то не допер, что тут может со всем этим происходить! Забыл совсем Кавказ, да? Говорить, объяснять не обязательно. Поймут.
Я резко сворачиваю с курса. Вижу, Любка идет за мной. Бежит. И я перехожу на бег. Оглядываюсь. Остальные застыли в недоумении, следят. Заканчивается песчаная отмель (она здесь совсем узкая, метров пятнадцать), подбегаю к обрыву. Стеной взмывает коричневое глиняное нутро, срез колумбийского берега. Разумеется, нутро не идеально гладкое, не ножом резали. В вымоинах, в порах, в углублениях. И там, и сям, и оттуда, и отсюда сочится каплями вода. Настоящая капель. Грунтовые, пресные воды, которые текут с гор по наклонной плоскости подземными трассами и здесь выходят наружу. Точь-в-точь как у турбазы «Черноморец» в Абхазии, неподалеку от города Гудаута. Вах, какие места! А вино! А девочки на турбазе! Галка из Смоленска… Эх.
Нахожу взглядом капель поударнее. Подставляю открытый рот. И в него начинает вливаться прохладная жизнь.
Оборачиваюсь. Вовка уже несется вскачь. Борисыч с Мишкой бросили лодку и как раз стартуют. Татьяна запаздывает за мужиками, чуть притормаживает девушка. Возвращаюсь к капелькам. В этот момент мне кажется, что я выпью гору.
Пришло понимание того, что мы можем конкретно влипнуть. Пришло, когда я стал чувствовать, что вода эта не так уж и вкусна, что гору я не выпью, а пожалуй, что и лень мне уже стоять задравши голову. Когда пошел к воде, чтоб быть на стреме на случай катера, пока народ не заглушит жажду. Когда Любка, напившаяся одновременно со мной, села рядом на песок и запустила руку под «рыбфлотовку». Стала гладить живот. А приятно, ч-черт… И спросила: «Может, здесь рядом и заночуем?» И пальчиком стукнула, как по кнопке, по этому самому… по бугорку на спортивных штанах. Ну, баба, думаю, одно у нее только на уме. И тут пришло понимание. Ведь если пойдем дальше под обрывом, а катер повернет назад, куда мы денемся! Не вскарабкаемся ж за секунды по отвесному склону наверх, вообще не вскарабкаемся, не обезьяны мы, не сиканожки какие-нибудь. А добежать до невысокого берега вот отсюда, с этого самого места, мы еще успеваем, но если зайдем подальше, а там все такой же вышины обрыв, то хрена мы куда успеем. Будем метаться перед стеной с капелью, и бери нас тут, как хочешь. Так что надо топать назад, взбираться на холм и идти по-над обрывом. По леску, что там растет.
Когда я познакомил с выводами Любку, а потом и подошедших остальных, то все согласились. Да, надо вернуться и взобраться. Заговорили с подачи Любки о ночлеге. «Потом, потом, по дороге», — стал я их поторапливать. Что-то очень неуютно мне сделалось на этом берегу.
Честно говоря, не хотел я ночевки. Да, приваливаться на — дцать минуток, когда выжмешься весь, но не останавливаться до мифической деревни. А если деревни никакой нет, то не останавливаться, пока действительно не свалишься. Надо отползти как можно дальше от места высадки.