Уже в XVIII в. система доказательств норманистов и антинорманистов встала на почву источниковедческого осмысления неясных и противоречивых данных различных источников. Эту же задачу поставили перед собой и члены кружка, стремясь не столько к позитивному решению проблемы происхождения Древнерусского государства, сколько к тому, чтобы очертить пути ее решения. Поэтому столь неоднозначными оказались точки зрения разных членов кружка в этом вопросе, поэтому и сам Румянцев, вполне определенно высказываясь за норманнскую теорию, внимательно прислушивался и к ее противникам.
Румянцеву была известна гипотеза Г. Эверса о черноморском происхождении «руси». Некоторые исследователи полагают даже, что учебник Г. Эверса «История России», в котором эта гипотеза еще раз повторялась[173], был издан на средства Румянцева. Как бы то ни было, но кружок развернул научные разыскания первоначально именно в этом направлении. Григорович, например, по заданию Румянцева попытался выяснить местоположение города Сурож (Судак). Замысел был достаточно определенным: в житии Стефана Сурожского сообщалось о доваряжском походе новгородского князя Бравина от Корсуня до Керчи и захвате Сурожа. Но уже в 1819 г. членами кружка был опубликован труд Голлмана «Рустрингия», где «руссы» связываются с жителями фризской области Рустринген, т. е. доказывается одна из разновидностей норманнской теории происхождения «руси»[174]. Более того, из предисловия к этой книге и из переписки Румянцева с Болховитиновым недвусмысленно следует, что Голлман развивал в своей книге гипотезу Румянцева. Однако спустя несколько лет Погодин издал на средства Румянцева перевод книги И. Е. Неймана, из которой стали известны новые обоснования гипотезы Эверса (книга была снабжена критическими примечаниями Погодина, написанными с позиции теории норманизма)[175]. В этой кажущейся непоследовательности есть все основания видеть стремление членов кружка к объективному решению проблемы, что отразилось и в их намерении издать как можно больший круг древнейших византийских, восточных и западноевропейских источников, в той или иной степени связанных с вопросами истории Древнерусского государства.
В первый том этой серии вошло полностью сочинение византийского историка X в. Льва Диакона, включавшее ценные известия по древнеславянской истории (в частности, повествование о войне Иоанна Цимисхия со Святославом, где дан красочный портрет русского князя). Книга была опубликована в 1819 г. византологом К. Б. Гаазе. В нее включены и другие интересные отрывки из рукописей Парижской королевской библиотеки[176]. Среди них — запись греческого градоначальника (топарха) в Тавриде об осаде города неизвестным варварским народом, в котором Гаазе видел представителей «руси». Тем самым вводились в научный оборот новые факты к гипотезе о черноморском происхождении «руси».
Тексты памятников, рассматривавшиеся издателем как подготовительный материал «для критических изысканий», изданы на языке оригиналов с максимальной точностью, но без каких-либо комментариев. Спустя год под «надзором» Круга сотрудниками Румянцева был опубликован «излишне вольный», по отзыву академика А. Куника, русский перевод этой книги[177].
Румянцев согласился финансировать работу Гаазе по подготовке и других изданий: хронографа византийского историка Михаила Пселла со сведениями по внутренней истории Византии, сочинений византийского ученого XIII–XIV вв. Никифора Грегоры, греческой хроники первой половины XIV в., известной под названием Летопись Мореи. Все они должны были составить дополнительные тома к луврскому изданию византийцев. В качестве единственного условия выделения денежных средств граф предложил в первую очередь опубликовать хронику византийского историка IX в. Георгия Амартола, охватывающую всемирную историю от сотворения мира до IX в. н. э., которая, как установили Калайдович и Строев, являлась одним из источников Летописи Нестора.
Почти одновременно с Гаазе во Франции разрабатывал план многотомного издания восточных источников, содержавших сведения о славянах, хазарах и других народах, другой византолог — Вивиен де Сен-Мартен. В 1820 г. такой план был им представлен Румянцеву. После его одобрения Кругом граф выслал Сен-Мартену необходимую сумму денег. После смерти Сен-Мартена, эти средства поступили в распоряжение Гаазе[178].
В России работой над аналогичной публикацией по поручению Румянцева занялся Френ. Издание было задумано в виде извлечений соответствующих сведений из рукописей, поступивших из Египта в Азиатский музей, по образцу известных выписок И. Г. Стриттера. В 1823 г. по одной из этих рукописей Френ подготовил публикацию сведений о волжских булгарах путешественника X в. Ибн Фадлана, содержавшихся в сочинении ученого конца XII — начала XIII в. Йакута. Труд Фадлана, отличающийся богатством фактического материала, содержит, в частности, яркий эпизод описания похорон русса, послужившее спустя несколько десятилетий основой для картины Г. И. Семирадского «Похороны русса». В том же году Френ опубликовал полный арабский текст и перевод на немецкий язык всех заметок Фадлана, содержащихся в труде Йакута. Для их комментирования он привлек отрывки и из сочинений других арабских и персидских географов средневековья. Книга издана с посвящением Румянцеву[179]. Упоминавшихся в этих источниках «руссов» издатель связывал со скандинавами-норманнами, осевшими в Ладоге.
Уже после смерти Румянцева на выделенные им ранее средства под редакцией Френа были опубликованы извлечения из арабских, турецких и персидских средневековых источников (сочинений аль-Масуди, Ибн Халдуна, Наджиба Хамадани, Низами, Мирхонда и других авторов, всего 18) в виде писем к Румянцеву И. Хаммера-Пургшталя. Тексты изданы на языках подлинников с переводами и комментариями на французском языке[180]. Эта книга стала первой сводной хрестоматией известий восточных писателей, касающихся истории народов Восточной Европы, хотя большая часть текстов представляла поздние варианты подлинников и в ряде случаев при переводе к тому же оказалась искаженной. Исходя из идеи тесной связи Древней Руси с восточными народами, Хаммер-Пургшталь выдвинул здесь гипотезу о среднеазиатском происхождении «руси».
Интересные сведения по истории туркмен, узбеков, казахов и других народов, вошедших в состав Российской империи, были введены в научный оборот кружком изданием сочинения хорезмского историка XVII в. Абулгази «Родословное древо тюрков»[181].
Публикацию подготовили Хальфин и Френ. Поскольку издателям было известно о неточностях предшествующих изданий Абулгази, вначале предполагалось опубликовать только один, обнаруженный в Московском архиве Коллегии иностранных дел, список. Однако, уже после того как в типографии Казанского университета текст памятника был набран арабскими буквами, в распоряжении Хальфина и Френа оказался новый список татарского подлинника, изготовленный Ниметтулой бен Максудом, имамом Уфимского округа. Его разночтения с основным списком были поэтому помещены в конце публикации вместе с географическим и именным указателями. Перевод сочинения Абулгази на русский язык, филологические, исторические и географические комментарии по образцу изданных ранее Френом заметок Ибн Фадлана издатели, судя по их переписке с Румянцевым, предполагали включить во второй и третий тома публикации, не вышедшие из-за препятствий цензуры[182].
После возвращения из путешествия по Египту Сенковский, как утверждают биографы Румянцева, готовил по поручению графа издание так называемой Дербентской летописи, памятника, содержавшего сведения по истории Северо-Восточного Азербайджана и Дагестана V-XI вв., сохранившегося в списках на азербайджанском, армянском и персидском языках. Существует указание на то, что в типографии был напечатан даже один лист этого источника[183].
В 1824 г. на средства Румянцева ориенталист Шмидт опубликовал факсимиле и французский перевод грамот персидских правителей Аргуна и Элджета к французскому королю Филиппу Красивому[184].
Ранее они были изданы известным французским ученым-востоковедом Абель-Ремюзом. Шмидт исправил французский перевод грамот и приложил к нему тщательные филологические примечания. Это была одна из первых в России публикаций иностранных источников по истории других стран. Однако целесообразность подобных изданий еще вызывала у некоторых современников Румянцева определенные сомнения. Евгений Болховитинов, например, осторожно писал ему в 1825 г.: «Подступы ориенталистов к вашему сиятельству с такими книгами, какие бесполезны России, мне кажутся уже навязчивы. Всех книг их трудно перепечатать на счет нашего мецената, а благотворительность его нужнее нашей словесности, коей много любопытнейших памятников и в его библиотеке»[185]. Сам Румянцев относительно этого был иного мнения: увлеченность отечественной историей сочеталась у него с интересом к источникам и истории многих других стран, в том числе и тех, которые еще только начинали привлекать внимание ученых. Пожалуй, наиболее ярко об этом свидетельствует его серьезное намерение добиться согласия Н. Я. Бичурина принять участие в работе кружка (в области изучения китайской истории). Очевидно, лишь смерть Румянцева помешала этому[186].
Приведенные примеры показывают, что члены кружка пытались поставить на практическую основу реализацию уже высказывавшейся тогда мысли о необходимости сравнительно-исторического изучения истории народов. Не случайно в 1818 г. Румянцев, предлагая Каченовскому опубликовать рецензию на книгу немецкого востоковеда Г. Л. Козегартена, посвященную сочинению Магомета Ибн-Батута, выражал желание, «чтобы в самую рецензию помещены были русским переводом все те строки или малые статьи, относящиеся до Капчатской и Золотой Орды, коих история с российской так соплетена»