— Курс истинный друзья! — весело известил Чириков. — На востоке горы снежныя высоты отменной. Полагаю, что сне матерой берег американский, отнюдь не край света доступнаго.
— Нам, людишкам подначальным, без роптаний не жить. Отмолим грех рачением, — торжественно заговорил боцман Савельев. — А за попечительство ваше, высокоблагородный батюшко наш, Алексей Ильич, что не дал ты морю-океану утянуть нас в геенну адову, сыскал сушу желанну, земной поклон от служителей всех!
Он грохнулся на колени и, прежде чем Чириков приказал ему встать, трижды стукнулся лбом о палубу.
Матросы и солдаты, скинув шапки, простуженными голосами завопили здравицу капитану.
— Прочь, канальи! — врываясь в хор славословия, хрипло прозвучал за спинами служителей сердитый окрик.
Бесцеремонно расталкивая толпу, к Чирикову направлялся Делиль. Наспех надетый парик сидел на нем задом наперед; на висках торчали рыжие волосы. Он был так комичен, что капитан рассмеялся.
Делиль не понял причины смеха.
— За достойное рачение в трудах ваших благодарствую вам, господин капитан, от Академии наук членов. — Он важно, с ужимками поклонился. — Не премину отписать в Париж брату моему, короля французов первому географу, и брату моему, географу Академии наук Санкт-Питербурхской, что, полагаясь на карту, сочиненную ими при моем участии, пакетбот под моим и вашим, господин капитан, смотрением достиг ныне берегов американских.
Произнеся эту напыщенную тираду, он хотел удалиться.
Моряки опешили; им-то хорошо было известно «смотрение» Делиля: пьяные россказни о земле Гамы, коими он подбивал служителей возмутиться против капитана. Рядовые участники экспедиции давно дознались, зачем парижанин пожаловал в отдаленные места. Оставленные им на Камчатке ляке[95] под пьяную руку разболтали матросам, что вершат в складчину с братом королевского географа немалые прибыльные дела: выменивают на всякую всячину у инородцев сибирских запретную мягкую рухлядь и под видом ученых коллекций поочередно отвозят в Санкт-Питербурх, а там сбывают по красной цене, не платя государственной пошлины.
Радость померкла в глазах Чирикова. Он сухо сказал:
— Господин Делиль, карта братьев ваших негожа мореплавателю. По оной судя, пакетбот наш вторый день на матером берегу обретается. Суша сия ж разыскана не возлияниями вашими, Бахусу зело приятными, а служителями флота российскаго пакетбота «Святый апостол Павел», кои токмо под моим смотрением пребывают и впредь. О чем извольте, коль станет охоты, отписывать в Париж и Академию братьям вашим.
Он отстранил Делиля с дороги и прошел на шканцы.
Служители, посмеиваясь над парижанином, устремили взоры на восток, где, как награда за долготерпение, вырастала вместе о солнцем и днем заповедная Большая Земля.
Пакетбот подплывал туда, где вечный прибой провел извилистую грань между водной пустыней и неровной линией побережья. Там, за широкой чертой пены, раскинулась страна девственного покоя. Молочные туманы клубились в ущельях, оползали к подножью хребта, текли через долины и таяли в лучах пламенеющего дня на пустынном берегу.
— Паче прочего дивлюсь безлюдности здешней земли, ибо по мягкости природы годна она существам разумным, — сказал Чириков офицерам и еще раз навел трубу на берег. В ее овале, заслоняя дымчатую даль, выступала зеленая стена кустарника; порхая над ней, мелькали разноцветные птицы.
Из нарастающего рокота прибоя выделялись картавые голоса чаек. Бестолково кружа над отмелью, они, как бы предупреждая о появлении корабля, гомонили на весь окрест.
Ничто не выдавало присутствия человека.
Капитан обернулся к Чихачеву.
— Велите, убавив парусов, глубину смерить.
Лейтенант перегнулся через перила шканцев.
— Убрать бизань, драйвер и мидель-стаксель!
Матросы послушно взобрались на реи и закрепили верхние паруса. Корабль замедлил бег.
— Накинуть глубомер! — распорядился лейтенант.
Боцман, раскрутив веревку, швырнул лот. Коротко булькнув, железный брусок исчез в океане.
— Шестьдесят саженей! — отрапортовал боцман и, словно отброшенный, отпрянул назад.
— Свят, свят, свят! — бледнея, забормотал он.
Повисший на фальшборте любопытный кухарь опустился на палубу и на карачках пополз к мачте.
— Водяная девка! — взвыл он благим матом.
Взбудораженные его истошными причитаниями, служители, глянув о мачт вниз, оцепенели.
Возле пакетбота, тяжело хлопая похожими на руки ластами по скользким бокам и выпятив острые, торчком, груди, стояло колыхаясь и фыркая, бурое чудовище. Его уши вздымались над фальшбортом, крохотные свиные глазки, не моргая, уставились на людей.[96]
— Сгинь, нечиста сила! — в страхе заклинал боцман. Матросы часто крестились.
Чихачев понесся к борту и разглядел собачью морду чудовища. Печально и громко вздохнув, оно скрылось в пучине.
Пакетбот почти достиг черты прибоя у невысокого мыса. Дальше итти было рискованно. Чириков приказал лечь в дрейф.
Служители дружно взялись за брасы и развернули реи так, что половина парусов двигала корабль в обратную сторону.
— Лангбот на воду! — скомандовал капитан, едва маневр был закончен и «Святый апостол Павел», клюя носом набегающую из океана зыбь, сонно закачался против мыса.
— Вам, господа офицеры, с иными всеми служителями неослушно находиться под смотрением лейтенанта Чихачева впредь до возвращения моего. Штурману Елагину, взяв приборы навигацкие, ехать на берег для обсервации.
Юноша, просияв, кинулся в каюту за квадрантом и картой.
— Господин комиссар Чоглоков! — окликнул Чириков молчаливого офицера, ведающего корабельным хозяйством и продовольственными запасами. — Людям выдайте вдвое рыбы, сухарей и воды да по две чарки вина опосля молебна благодарственнаго о принятии здешней земли под высокую руку державы Российской. Готовьте бочки. Сыщем удобное для якорнаго стояния место, где и налиться можно, немедля приступайте к пополнению водянаго запасу.
Сделав последние указания капитан слез в шлюпку.
Матросы, зажав ружья в коленях, разобрали весла.
Иерей в подряснике и ушастой шапке, подойдя к борту, благословил отплывающих.
— С богом, друзья, — усаживаясь на корме, напутствовал Чириков. Голос его дрогнул.
Подгоняемая зыбью, шлюпка поплыла к отмели. Матросы гребли, не сводя выжидательных взоров с лица командира: сидя спинами к берегу, они не видели, что там происходило, и были готовы сменить весла на ружья по малейшему знаку Чирикова.
Капитан волновался. Свершалось заветное, чему были отданы его чаяния и дела. Миновало шестнадцать лет с тех пор, когда по воле Петра начался тернистый путь на восток, но Чириков помнил каждую секунду последней встречи с царем-адмиралом. Она осталась в памяти самым дорогим для капитана видением молодости.
…Пронзая острым шпилем морозную мглу январского вечера, возникла мазанковая башня Адмиралтейства, невдалеке от нее, между Морской Академией и особняком генерал-адмирала Апраксина, небольшой домик на берегу Невы. Подслеповатые фонари тянулись к нему редкой цепью через заснеженный луг.
Сопровождаемые караульным гвардейцем, моряки с трепетом взошли на крыльцо домика. Важный усатый денщик встретил их в полутемном коридоре и, узнав имена, отправился доложить.
Из-за приоткрытой двери зазвучали голоса: мягкий и старческий, флегматичный и властный, прерываемый болезненным кряхтением.
Услышан его, моряки подтянулись.
— Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству чрез искусства и науки. Не будем ли мы, Федор Матвеевич, в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан, который многократно покушались обыскивать берегов американских…
Властный голос умолк.
Денщик распахнул дверь и перед моряками открылся просвет длинной комнаты: озаренный трехсвечными канделябрами стол; за ним, у окна, конторка, заваленная докладами; шахматные квадраты пола; голландские пейзажи на обитых холстом стенах под низким потолком; возле стола знакомые лица Петра и Апраксина.
Стиснув пальцами войлочные треуголки, моряки перешагнули порог комнаты и замерли у стола.
Петр, то и дело кряхтя от боли, — смертельный недуг уже беспощадно изменил его лицо. — радушно сказал:
— Ну, садитесь, господа мореплаватели. А ты, Алексей Чириков, что помышляешь? С охотою или неволею пристанешь к сему делу? Говори от сердца, знай: честь свою показать и славу отечеству добывать надобно и в морских службах дальних.
— Ваше величество, господин адмирал! — вспыхнув, отвечал Чириков. — Истинному морскаго флота служителю долгом своим почитать надлежит не токмо баталии, а и проведывание стран незнаемых к умножению и пользе отечества нашего.
— Птенец крылья отрастил, слышь, сваток! — Петр от удовольствия даже подмигнул Апраксину и, растягивая слова, начал читать инструкцию:
— Надлежит на Камчатке или в другом том месте сделать один или два бота с палубами. На оных ботах плыть возле земли, которая идет на норд, и по чаянию, понеже оной конца не знают, кажется, что та земля часть Америки… И для того искать…
…Она была найдена.
Шлюпка, подхваченная накатом, с ходу зарылась килем в отмель.
Капитан, опережая спутников, спрыгнул на влажный песок. Земля заколебалась под ногами, будто палуба шканцев пакетбота. Потревоженная шорохом шагов чернобурая лисица высунула хитрую мордочку из листвы и, задорно тявкнув, подалась обратно. Две голубогрудых сойки, передразнивая ее лай, взмыли над отмелью. Утиный выводок, задевая крыльями листву, не спеша проплыл над капитаном. Кустарник, благоухая, радушно протянул навстречу свои ветви, отягощенные продолговатыми розовыми плодами.
— Ей-ей, малина! — восторженно вскричал боцман, отведав первый дар Большой Земли и радуясь, что нашел на чужбине родную ягоду. — Зрите, братцы, с неусыпным рачением, яко на астадипупе вахту в ночи, — наставлял он, рассылая матросов по берегу. — Но за кустами всякие иноземцы немирныя таиться могут. Слыхивал я от Михайлы Неводчикова, что чухчи с Восточнаго носу на расспросныя речи ему поведали. Живут в здешних местах люди с хвостами псовыми, наряжаются в одежонку соболиную, а соболей и лисиц превеликое множество имеют, яко псов на суше камчатской, кормятся ж зверьми морскими да оленями, и часто промеж собою воюются.