Спутники упорствовали.
Капитан-командор неохотно уступил им.
— Взяв ялбот и людей, поезжайте, господин лейтенант, — разрешил он Вакселю. — Расспросите, что за люди и, не мешкая, назад плывите. Путь в Камчатку далек, время позднее.
Ваксель и вахтенные матросы съехали на берег.
Алеуты встретили их с почестями, повели под руки в свой стан, угостили китовым жиром и ни за что не хотели отпустить гостей, когда те надумали вернуться к себе.
Не зная, как отвязаться от назойливо-радушных хозяев, лейтенант кинул слова команды гребцам, караулившим ялбот.
Матросы, выручая товарищей, дали вверх залп из мушкетов.
Потрясенные неслыханным треском алеуты грохнулись наземь, а моряки что было сил погребли к пакетботу.
В дождливую штормовую погоду «Святый апостол Петр» покинул бухту и продолжал путь на юго-запад по беспредельному океану, в туманной слякоти, под унылым, вечно затянутым тучами, небом чужих широт.
Шумагинские острова слились с горизонтом.
Дальнейшее принесло несчастье и беды.
Два месяца цынготный корабль носило по воле осенних непогод. Старый штурман Андриян Петрович признался, что за полвека скитаний по морям никогда не испытывал подобных бурь. Люди ополоумели от неистовой качки. Рулевые шли к штурвалу с помощью двух матросов и, сменяясь с вахты, замертво падали на палубу. Двенадцать человек скончались в тяжких мучениях и были выброшены за борт; тридцать четыре моряка потеряли надежду выздороветь. Были на исходе запасы вина, тухлой известковой воды и подгорелых прогорклых сухарей. Ваксель лаконично отметил в шканечном журнале: «… видя крайнее бессилие, пришли в немалый страх: людей, кой могут ходить, токмо восемь человек, а наверх три человека; а прочие все больны; а воды осталось шесть бочек; а провианта, кроме несколько муки да масла, ничего нет».
Офицеры вновь пришлись упрашивать командующего возвратиться в Америку. Прикованный цынгой к липкой от сырости койке, Беринг был непреклонен: по счислению пакетбот достиг параллели сорок восьмого градуса. Убежденный в близости земли Гамы, капитан-командор запретил менять курс корабля, а на случай счастливого исхода предложил иное: православным — сделать вклад на церковь в Гавани Петра и Павла, лютеранам — на кирху в далеком Виборге.
Уносимый дрейфом в неизвестность, корабль блуждал по океану. Проливные дожди насквозь промочили палубу и надстройки; волны гуляли в каютах; гнили и лопались просмоленные струны вант, рвались паруса. Туманная мгла не позволила определять широту; когда же над седым хаосом засияло холодное ноябрьское солнце, пакетбот дрейфовая в сотнях миль к северу от параллели земли Гамы. Фортуна по-прежнему отвергла Беринга.
Наконец, на шестидесятые сутки плавания от Шумагинских островов, над толчеей брызг и пены возникли бурые безжизненные скалы.
Вахтенные, ликуя, разнесли весть по корабельным закоулкам. Отовсюду на палубу выползали умирающие от жажды люди и протягивали сведенные цынгой пальцы к неведомой суше. Стеллер и экспедиционный лекарь вывели шатающегося от слабости капитан-командора. Трясущимися руками он приставил к глазу трубу-трость. Иеромонах, отрывая его от наблюдений, передал предсмертную просьбу трубача и гренадера — зарыть их тела в землю. Капитан-командор обещал. Матросы, чтобы не омрачать общего веселья, перенесли трупы в трюм и прикатили на шканцы припрятанный до пори до времени последний боченок с вином из камчатских трав. Вкруговую обошла служителей заздравная чаша; уныние сменилось шумными изъявлениями радости и надеждами на заслуженный отдых.
Боцманмат Иванов, прозванный Змеем Горынычем за лютость к матросам, охмелев, тянул простуженным басом:
— Возблагодарим, братцы, господа бога всевышнего за великую милость к нам. Сие, по разумению моему, подлинно есть Камчатка.
Полуденная обсервация подтвердила догадку боцманмата. По счислению до Авачинского залива было всего сорок миль.
— Тысячи мореплавателей не смогли бы с такою точностью определить достижение своей цели! — гордо изрек Ваксель.
Капитан-командор не разделял его уверенности.
— Суша видимая вовсе не схожа с камчатскою, — тихо ответил он лейтенанту и, опечаленный, спустился в каюту.
Служители проводили его нарастающим ропотом: им не терпелось ступить на землю.
Ваксель, переговорив с корабельным мастером Хитровым и другими офицерами, обратился к морякам с краткой речью:
— Хотите ль вы погибнуть в пучине, как те умершия наши товарищи, или для спасения себя согласны итти к увиденному берегу? Пусть всякий подпишет, как умеет, прошение, которое вручим в собственныя руки господину командующему, прося позволения высадиться на оной суше, признанной по счислению Камчаткою.
Моряки безоговорочно подписались, и лейтенант во главе делегации из унтер-офицеров направился к Берингу.
Разгорелся спор. Штурман Андриян Петрович сослался на трудность обсервации после долгого дрейфа и потому не исключал вероятность ошибки в определении места корабля. Стеллер высказал мнение, что перед пакетботом какой-либо неизвестный доселе остров. Ваксель, вспылив, оборвал адъюнкта и категорически заявил, что возле Восточной Камчатки нет островов. Беринг заколебался. Тогда унтер-офицеры повалились к его ногам, слезно моля не губить людей напрасными мучениями в море-океане. И капитан-командор, но устояв перед мольбами, вытянул смертный жребий.
Было решено стать на якорь за ближним мысом.
На закате, лавируя при помощи изодранных парусов, корабль почти вплотную подплыл к скалистому берегу. У взморья виднелась серо-желтая полоска отмели. Ослабевающая зыбь лениво покачивала избитый бурями пакетбот. Впервые за два месяца участники экспедиции ощутили себя в безопасности.
А в полночь, едва над паутиной разорванных снастей всплыла багровая луна, из океана ринулись фаланги валов. Якорный канат лопнул, не выдержав их напора. Подхваченный ими, ударяясь днищем о грунт, пакетбот мчался на прибрежные рифы, где сверкала кроваво-серебристая пена бурунов и таинственно темнели голые скалы. Суеверные служители, приписав беду мертвецам, выволокли из трюма трупы гренадера и трубача и, пользуясь сумятицей, столкнули за борт.
Исполинская волна взметнула корабль на гребень и, пронеся над каменной грядой, швырнула в лагуну у отмели. «Святый апостол Петр» очутился в безвыходной ловушке. Рифы преградили ему обратный путь в океан.
Смерть подвела итог исканиям Беринга. Четырнадцать служителей нашли могилу в бездонной пучине, шестнадцать, в их числе друг и спутник по дальним вояжам — Андриян Петрович Эзельберг, были погребены на отмели, а сам капитан-командор превратился с гниющее от цынги существо, беспомощное и перед воришкой-песцом.
…Зверек давно разгуливал по землянке и, фыркая, тыкал влажный нос в квадранты и книги, носильные вещи и покрытые плесенью ржавчины пистолеты, разбросанные под киотом с неугасимой лампадой.
Горячее дыхание обволокло беззащитного человека. Беринг громко застонал.
Песец отскочил и закружился по яме.
Тотчас вбежал вахтенный матрос и, загнав песца в угол, ловко ухватил его за горло. Зверек отчаянно засучил лапами, хрипло тявкнул и подавился лаем. Пушистый хвост, извиваясь, замелькал из стороны в сторону. Пальцы матроса злобно сжимали раздувшееся от предсмертного напряжения горло зверька. Песец высунул розовый, в пене, язык, задрожал всем телом, и затих.
— Кузьма, зови господина корабельнаго мастера, — попросил Беринг и устало подумал, что недуг вцепился в него, как матрос в неудачника-песца: мертвой хваткой.
Вахтенный, уходя, выбросил зверька наружу. Ценность шкурки никого не интересовала. Каждый из моряков был согласен отдать сотню песцовых шкур за горсть табака или за чарку вина.
Через минуту, морщась от невыносимого запаха, в землянку заглянул Хитров. Седые усы уныло свисали с обветренного морщинистого лица мастера на воротник вывернутой мехом наружу, кое-как сшитой корабельным парусником бобровой шубы; щеки ввалились; глубоко запавшие изнуренные глаза невесело смотрели из-под густых бровей. Только его и Стеллера не коснулось смертоносное жало цынги. Прочие офицеры пластом лежали в соседней яме.
— Посланные для узнания люди возвратились ли? Не приключилось беды какой? — озабоченно справился капитан-командор о матросах, ушедших по его приказу в горы, чтобы ознакомиться с неизвестной землей.
Мастер успокоил командующего:
— Тревожишься прежде срока, Иван Иванович. Ребята — калачи тертые, не сгинут.
Беринг, помолчав, ворчливо пробормотал:
— Велите, Софрон Федорович, убрать стены и крышу. На дворе благодать божья, а тут яко в могиле.
Хитров кликнул служителей. Одетые в тряпье и звериные шкуры люди лениво разметали земляные стены и сняли парусиновую крышу. Море света хлынуло в яму. Негреющее солнце ослепило Беринга. Он на миг смежил веки и, показав служителям кровоточащие, пухлые, как губка, десны, с наслаждением глотнул свежий воздух.
Моряки содрогнулись. Командующий напоминал вырытого из могилы мертвеца, который внезапно ожил к ужасу окружающих. Вши, словно могильные черви, копошились в седых бровях, в спутанной шевелюре и клочковатой бороде, отросшей за месяц лежания в яме. На одутловатых землистого цвета щеках и уродливо распухших руках проступали фиолетовые пятна разложения; живот вздулся; серое от вшей одеяло из бобровых шкур свисало с ног, будто пораженных слоновой болезнью. Ноги были наполовину засыпаны песком. Отвратительная вонь, поднимаясь из ямы, дурманила головы матросов.
Беринг жестоко страдал. Это было заметно по расширенным зрачкам и судорожному подергиванию обескровленных губ. И только; ибо в умирающем теле шестидесятилетнего мореплавателя билось привычное к страданиям сердце. Он переносил их молча, сохранив ясность мышления и твердость духа, зная, что океан житейских невзгод позади.
— Дайте глянуть окрест, — кинул капитан-командор служителям и попытался привстать.
Матросы торопливо подхватили его и, поддерживая грузное обмякшее тело, сунули ему за спину узлы с одеждой.