— Видите ли, я уже объяснял… — снова начал Еремкин, теребя свой значок, купленный в газетном киоске. — Я уже объяснял, что детям там будет очень неудобно: входить прямо с улицы, через балкон…
— Ну, что вы! — успокоил его Феликс. — Дети так любят все необычное. Они так любят перелезать через заборы, через перила, через балконы… Мы, воспитатели, это прекрасно знаем. Вот давайте спросим у Коли… Тебе бы понравилось входить в комнату через балкон?
— Еще бы! Я бы давно уж и домой залезал через балкон, если бы не жил на четвертом этаже!
— Вот видите… Так что не волнуйтесь, пожалуйста.
— А места общественного пользования? — все тише и тише возражал Еремкин. — Как быть с ними? Ведь они не приспособлены…
— Дети будут ходить по очереди, по одному. Мы за этим проследим.
— Я понимаю всю важность непрестанного контроля над детьми, остающимися без надзора! — произнес Еремкин.
— Вот видите, как хорошо! — согласился наш Феликс. — Кажется, мы приходим к общему соглашению.
— И я понимаю, что мы, жители нового города, должны учитывать все сложности первого периода…
Я вспомнил твои, Оля, слова о том, что Еремкин очень любит произносить всякие правильные фразы. Он очень хочет, чтобы все кругом считали его сознательным и передовым.
— Но я еще не высказал своего главного аргумента против детской комнаты, воспитательное значение которой мне абсолютно ясно…
— Какой же это аргумент? — заинтересовался Феликс.
У него, как и у твоей мамы вчера, было такое серьезное лицо, что я все время с радостью думал: вот как, оказывается, взрослые могут иногда помогать нам в наших делах и даже в разных хитрых историях, если только мы затеваем что-нибудь справедливое, а не просто так балуемся от нечего делать.
— Видите ли, — вполголоса, будто собираясь сообщить какую-то тайну, начал Еремкин, — никому из вас, к сожалению, не известно, что эти две комнаты предназначались для одной семьи из нашего дома, которая живет в очень тяжелых условиях. Там трое детей…
— Да-а… — задумался Феликс. — Этого мы не знали. Но в то же время: там трое детей, а тут будут обеспечены постоянным вниманием десятки!
— Сколько… вы сказали? — тихо спросила Еремкина, впервые за всю беседу подавая свой голос.
Но муж ее уже собрался с силами и не пошел, а прямо-таки кинулся в бой за справедливость:
— Там, на пятом этаже, мучается в ужасающих условиях семья честных тружеников. Мать работает в школе, где учатся дети строителей. Она, таким образом, имеет самое непосредственное отношение к нашему дому, воздвигнутому специально для строителей и их семей. Две маленькие девочки… между прочим, двойняшки, мешают получить заочное образование отцу, потому что ему негде заниматься. Вы знаете, какое значение придают у нас сейчас заочному образованию! А старшая дочь заканчивает школу, она вот-вот должна выйти на широкую дорогу самостоятельной жизни… И в этот ответственный момент мы, общественность, должны прийти ей на помощь!
Еремкин, мне казалось, никогда не остановится. Но Феликс поднялся из-за стола во весь свой рост, и Еремкины сразу устремили глаза вверх, чтобы разглядеть: что он решил?
— Вот это кажется мне убедительным, — сказал Феликс. — Мы еще посовещаемся с городскими организациями, но зерно истины в ваших словах есть…
Каждый раз при словах «городские организации» Еремкины переглядывались.
— Городские организации, — сказал Еремкин, — не могут не посочувствовать положению этой семьи…
Белка за всю эту беседу вообще не произнесла ни звука. А когда прощалась со мной на углу, вдруг пришла в себя и воскликнула:
— Потрясающе! Потрясающе все получилось. Это, конечно, Оля все придумала, я понимаю. Довела свое дело до конца!
Я не стал рассказывать Белке, что еще сегодня утром, до уроков, обо всем договорился с Феликсом и что мы с ним составили план совместных действий. Сперва, правда, Феликс сомневался. Он говорил, что сам пойдет в жилищно-коммунальный отдел и все урегулирует, что Анне Ильиничне тут же, «без звука», как он сказал, выдадут ордер.
Но я убедил его, что будет гораздо лучше, если мы, ребята, сами победим Еремкиных, даже, может быть, чуть-чуть их перевоспитаем — и этим отблагодарим Анну Ильиничну за ее заботы обо всех нас. Феликс сказал:
— Ну что ж, попробуйте!
И вот я попробовал… Но Белка уверена, что все это придумала ты. Я не стал спорить. Какая разница, кто придумал. Лишь бы Еремкины не передумали!
Да, между прочим, я разыскал у нас в школе одного Тимофея. Он учится в седьмом классе… такой долговязый, на Рудика Горлова похож, потому что тоже сидел в разных классах по два года. Неужели ты его «очень любишь»? Нет, это, наверно, не тот Тимофей. Я просто так его разыскал, ради интереса.
Оле пишет не Коля
Дорогая Оля!
Наш старый дуб будет очень доволен: переписка с Колей тебя так увлекла, что ты адресуешь ему даже письма, предназначенные мне. Но поможет ли он тебе выиграть наше пари, в этом я не уверен. В этом по-прежнему сомневаюсь.
А как быть с Тимофеем? Может, сказать ему правду? Она ведь всегда лучше… Или еще подождать?
Прости за короткое письмо: дел, как всегда, по горло!
Оля пишет не Коле
Дорогой Феликс!
А я все-таки выиграю пари! И Коля мне в этом поможет. Уверена, как никогда: поможет!
Тимофею пока ничего рассказывать не надо. Я согласна: правда всегда лучше. Но говорить ее тоже, я думаю, нужно вовремя… А сейчас еще рано. Я, конечно, не могу распоряжаться. Но попросить тебя могу: не торопись, Феликс. Я что-нибудь придумаю.
Девиз, о котором ты говорил перед отъездом, я придумала. И вышила его золотыми нитками на красной материи. А дальше все будет так, как мы договорились…
Обо мне ты все знаешь от Коли. Привет нашим ребятам!
Коля пишет Оле
Здравствуй, Оля!
Сейчас ты очень удивишься. И даже, может быть, не поверишь мне. Тогда спроси у своей Белки, она тебе все подтвердит.
Вчера вечером я услышал сильный шум и звон на лестнице. Я выбежал на площадку и увидел такое, что сам еле-еле поверил: Еремкин тащил откуда-то сверху (потом уж я понял, что с пятого этажа) узел и таз, а сзади шла Анна Ильинична, тоже с узлами, очень смущенная, и приговаривала:
— Да ведь не уехали еще оттуда… Неудобно как-то получается: мама Олина еще там, а мы ей на голову со своими узлами!
— Ничего, ничего, — успокаивал вспотевший Еремкин. — Тут зевать нельзя. Надо занимать заранее! Я со своей соседкой (это, значит, с твоей мамой) уже договорился…
Увидев меня, Еремкин очень обрадовался и доложил, точно я был для него высоким начальством:
— Можете сообщить своему «Отряду Справедливых»: общественность дома помогает переселяться!
Мне даже стало немного жалко Еремкина: уж очень он был мокрый и отдышаться не мог.
— Подождите здесь! — скомандовал я.
И он, хоть не знал еще, в чем дело, сразу подчинился.
— Хорошо, подождем!
Я побежал во двор собирать ребят на помощь. Ребята играли в волейбол, и я попросил судью свистком прекратить игру. Сперва все стали кричать: «Что там такое? Не мог, что ли, подождать? Самый решающий момент!» Но я знал, что у наших волейболистов все моменты самые решающие, и поэтому не стал ждать. Когда же я объяснил, что гардеробщица Анна Ильинична переселяется, обе команды прямо в трусах и майках ринулись в подъезд.
К этому времени на площадке нашего этажа уже стояли и муж Анны Ильиничны с огромным сундуком, и дочка-десятиклассница с двумя корзинками.
Наша Нелька испуганно выглядывала из-за двери. Я для смеха позвал ее тоже, но она, ничего не говоря, показала на свои пальцы: пианисты должны очень беречь свои пальцы, и поэтому не должны делать ими ничего такого, что делают все нормальные люди.
Две волейбольные команды сразу превратились в команды носильщиков. Но только не всем, к сожалению, хватило вещей, разгорелся спор, кому нести, а кому нет, и некоторые даже обиделись. Еремкин, как дирижер, размахивал руками и руководил всем этим переселением: вот до чего испугался нашей детской комнаты! Но, конечно, он о ней ни разу вслух и не вспомнил, а все время делал вид, что заботится только об Анне Ильиничне.
Когда мы перетащили все вещи на первый этаж, он сказал твоей маме:
— Вот видите: у вас было пусто, все вещи в Заполярье уехали, а теперь, последние два дня до отъезда, вы как человек поживете — с мебелью.
Мама не возражала. И сразу так получилось, что это лично он, Еремкин, и Анне Ильиничне помог, и маме твоей доставил удовольствие.
Никто из ребят, кроме меня с Белкой, не знал, конечно, почему Еремкин так переменился, и про всю историю с детской комнатой никто ничего не знал, и поэтому ребята говорили между собой:
«Мы-то думали, что Еремкин совсем не такой, а он-то, оказывается, во-он какой!..» Еремкин улыбался во весь рот: ему нравилось казаться очень хорошим человеком. И я даже про себя подумал, что он посмотрит-посмотрит, как это приятно, и, может быть, станет таким на самом деле. Вдруг, а?.. Все может случиться!
А сегодня утром все мы, входя в школьную раздевалку, один за другим повторяли: «Поздравляем вас, Анна Ильинична, с новосельем!..» И Лева Звонцов даже к концу уроков выпустил «боевой листок» с огромным заголовком: «Анна Ильинична переехала!» И там нарисовали дружеский шарж, как ребята в трусиках и майках тащат по лестнице книжные шкафы, буфеты, телевизор и даже умывальник. Телевизора и умывальника у Анны Ильиничны, например, не было. Когда Леве сказали об этом, он объяснил: «Это не фотография, а рисунок! Художник имеет право на фантазию!» Никто, конечно, не стал возражать… Вот и все. Задание твое я выполнил.
Коля пишет Оле
Сегодня, Оля, я подошел к Левиному «боевому листку»: с заголовком «Анна Ильинична переехала!», и слышу, как наш школьный завхоз говорит: