– Но ведь это все было в вашей голове. Какой от этого толк?
Лора посмотрела куда-то в сторону окна. И сквозь мелодию колыбельной Вера как будто услышала, как отчаянно сопротивляется этой мелодии Лорино сердце. Не хочет срываться в никуда, хочет оставаться в полете, хлопает упрямыми, но бессильными крыльями.
– Я представляла это спасение бесчисленное количество раз. Я завалила экзамен по культурологии и другие экзамены тоже. Я отпустила время, замедлилась. Перестала гнаться за каждой секундой. Я долго и усердно спасала. Прокручивала в голове наш разговор на вокзале, подбирала все более точные, более надежные слова – чтобы спасение состоялось наверняка. Чтобы он не передумал. А спустя несколько недель (а может, месяцев или даже лет) одним солнечным днем я ехала в автобусе – куда-то без особой цели. И когда автобус остановился на светофоре, я внезапно увидела через окно его, спасенного. Он был в точности таким, каким мне рисовался в воображении. И каким мне его описала Рита. В красной толстовке, потертых джинсах и белых кедах. С гитарой. И да, он был поразительно похож на Даньку: такой же кудрявый, востроносый и с большим родимым пятном на виске. И он увидел меня в автобусном окне и как будто узнал. Улыбнулся, слегка кивнул. Автобус поехал дальше, а у меня внутри безумно гремело сердце, и все словно развинчивалось и разлеталось, не чувствуя конца и края. Я поняла, что действительно его спасла, не только в мыслях и чувствах. Это были не мысли и не чувства, а что-то другое – лежащее за гранью моего познания. Нечто, способное просочиться в реальность. Нечто, побеждающее любые ошибки, неминуемость, время. И еще я поняла, что его точка невозврата была совсем не там, где она у большинства. Она была далеко за пределами отчаяния, разрушения и даже, как ни странно, самой смерти. Но, если бы я смирилась, приняв мнимую неизбежность, если бы не замедлилась, не вслушалась и не всмотрелась бы в его смерть, он бы действительно перешел свою точку невозврата. И никогда бы не вернулся обратно в жизнь. И я думаю, что вам, – она вновь перевела взгляд на Веру, – неслучайно дано чувствовать чужое умирание. Вы вся такая медленная, нерасторопная и, наверное, не слишком оперативная. Вы вообще не похожи на обычного врача. Это я сразу заметила, как только зашла к вам в кабинет. Вы как будто из другого мира на все смотрите. Сидите тут и слушаете длинную историю чудаковатой пациентки, думаю, последней за день, – вместо того чтобы идти домой. Или еще куда-нибудь. Вы не бежите за временем и, наверное, потому и чувствуете то, чего не чувствуют другие. Вы способны остановиться и вслушаться. А значит, вы способны и помочь.
Когда спустя две недели в местных новостях передавали сюжет о сумасшедшей, выпорхнувшей из окна девятого этажа, Вера подумала, что Лора, конечно, на самом деле всегда понимала, что никого не спасла. Понимала кристально ясно, несмотря на свое «сумасшествие».
14
Попробовать побороться
После неудачной попытки разговора с Коршуновым Вера сначала долго бродит по улицам, вдоль нескончаемых блочных пятиэтажек, застекленных по первым этажам сонными магазинами. Затем ее заносит на пустующие аллеи центрального городского парка. Из банной серо-городской духоты в сырую зеленую тень. Аллеи сплошь покрыты осыпавшимися пурпурно-красными лепестками каких-то безымянных цветов – уже раздавленными и слегка размазанными по асфальту яркими пятнами. Из-за этого весь парк представляется Вере бескрайней доской, на которой чистили фантастически огромную рыбу пираруку. И теперь эта доска вся в пурпурной чешуе и кровянистых потеках.
В какой-то момент налетает ветер, и на Веру кидается сорвавшийся с дерева лист. Долго и упрямо тычется ей в спину, в плечи, словно пытаясь удостовериться, что она действительно существует и состоит из плотной телесной тверди. Когда наконец лист сдается и невесомо укладывается под ноги, Вера с удивлением обнаруживает, что он совершенно осенний, лимонно-желтый. И в этом преждевременном знаке осени ей чуется нечто глубоко леденящее, потустороннее. Словно само небытие только что ненароком ощупало ее, пересчитало ей позвонки.
Когда Вера возвращается обратно к дому, у самого подъезда внезапно возникает Алина. Неожиданно твердая, очень прямая, с решительностью в глазах, жирно подведенных блестящим серебром.
– Здравствуйте, Вера, – говорит она нарочито тягучим, словно паточным голосом. – Вот, говорят, у нынешних врачей такой безумный график работы, что свободного времени вообще не остается. Но, смотрю, на вас это не распространяется, судя по вашему прогулочному шагу. И довольно-таки беспечному виду. Что ж, из каждого правила есть исключения. Это я своим ученикам объясняю каждый день.
Вера нехотя останавливается. Между ребрами туго стискивается досада: сейчас совсем нет сил на разговор с неуместной, непонятно зачем появившейся Алиной.
– Что ж, возможно, вы и правы. Я действительно недобросовестный врач, раз посмела быть где-то за пределами больницы. Сегодня же публично покаюсь и сожгу свой диплом. Впрочем, как я погляжу, вы и сами сейчас не на работе.
– Вы верно подметили. У меня сегодня вторая половина дня нерабочая.
– Поздравляю. А у меня обе половины. Взяла целый выходной, представляете. Такое бывает, даже у врачей.
Алинины глаза недобро, словно кровянисто золотятся, как у пойманной пираньи:
– Не выходной, а больничный. Мне Кирилл утром сказал. Он, знаете ли, за вас переживает, думает, вы чуть ли не при смерти лежите в кровати. Все вздыхает да повторяет без конца: как там моя Веронька бедная-несчастная? А Вероньке, я смотрю, не так уж и плохо. Или, может, вы в аптеку за аспирином ходили?
– Нет, аспирин у меня дома есть и так. А в аптеку я ходила за берушами. Чтобы не слышать посторонних словоизвержений. Просто очень уж иногда утомляют разглагольствования, понимаете.
– Да знаю я прекрасно, куда и зачем вы ходили.
Вера невольно вздрагивает, и это не ускользает от недобро-золотистого Алининого взгляда.
– Прекрасно знаете? Интересно, откуда. Вы за мной следите? Или у вас экстрасенсорные способности открылись?
Алина резким, почти театральным жест ом откидывает со лба мелированную прядь, высушенную до соломенной ломкости.
– Ни то ни другое. Просто логичный, закономерный вывод.
– Ну что ж, судя по всему, логичные выводы – это ваш конек. Поделитесь, сделайте милость.
– Да пожалуйста. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, что ходили вы на свидание со своим вчерашним любовником. И, собственно, ради этого свидания вы и взяли так называемый больничный.
Несколько секунд Вера молча оглядывает Алину с ног до головы. Думает, что в темноте этого добротного здорового тела, затянутого в упаковку цветастого платья, должно быть, обитает точно такая же душа. Теплая, пышная, хлебобулочная. И ей там совсем не тесно.
– Простите, а вчерашний любовник – это который? А то у меня их несколько. Уточните, пожалуйста.
– В том, что у вас их несколько, я не сомневаюсь, и можете ерничать сколько угодно. А сейчас я говорю про того самого, с которым вы вчера разгуливали по больничному двору.
В груди тут же горячо заныло, словно от огромного расчесанного укуса.
– Значит, вы и правда за мной следите?
– Не слежу, не переживайте. Я вчера отвозила маму в больницу. И провела там в ожидании целый вечер, пока ее принимал кардиолог. Может, вам это и покажется странным, но люди иногда заботятся о своих родных и думают не только о собственном приятном времяпрепровождении.
– Может, вам это и покажется странным, но, если люди гуляют вместе по больничному двору, это не означает, что они любовники. Знаете, врачи иногда разговаривают со своими пациентами за пределами приемной. Например, в больничном дворе. В это, видимо, сложно поверить, но такое случается.
– Допускаю. Только разговор ваш со стороны был не слишком-то похож на медицинское консультирование. Или, может, это был неизлечимо больной, вконец ослабевший пациент, и вы постоянно хватали его под руку, чтобы он не упал?
– Именно так. Я забочусь о своих пациентах.
– Это я заметила. Даже слишком заботитесь. Смотрите, не перестарайтесь.
– Не переживайте за меня. Лучше сходите куда-нибудь, развейтесь, проведите свою драгоценную половину выходного с пользой для себя.
Алина смотрит на нее уже откровенно враждебным, неподъемным взглядом. И в этом взгляде как будто сосредоточилось все ее плотное гигиеничное нутро, обросшее повседневными хлопотами и, как якорь, держащее ее на земле.
– Развеяться – это больше по вашей части, – произносит она внезапно осипшим голосом. И совсем уже полушепотом добавляет: – Все же знают прекрасно, какая ты шалава. Даже твоя подружка Марьяна так считает. И зачем ты только появилась в тот день на наших курсах? Английский тебе учить было незачем. Тебе все незачем. Ты живешь своей обособленной убогой жизнью. Ни к чему не стремишься, ни за что не борешься. Зачем ты вторглась в нашу с Кириллом жизнь? Зачем ты вообще есть на этом свете?
– В вашу с Кириллом жизнь? Прошу прощения, но, кажется, никакой общей жизни с Кириллом у вас не было.
Алина плотно зажмуривается, и ее круглое лицо становится похоже на треснутую чашку.
– Так могла бы быть, если бы ты не появилась! Если бы тебя не существовало. Если бы ты…
Она хочет добавить что-то еще, но ее голос как будто истончается, слова начинают хромать, проваливаться обратно в горло. В конце концов Алина замолкает, резко отворачивается и уходит прочь, яростно вбивая в землю толстые оранжевые каблуки. Стремительно удаляется в сторону предвечерней улицы – изломанной солнцем, пропитанной солоноватой испариной. Туда, где через пару часов соберется пробка, похожая на скопление мух на липкой ленте. И в этой пробке будут томиться активные предприимчивые люди, которым есть куда спешить и за что бороться.
Вере внезапно становится жаль Алину с ее отчаянной прямотой, наболевшей и внезапно прорвавшейся обидой. Жаль ее простого, как будто печного тепла, пропадающего впустую.