– Вот и прекрасно. Давай зайдем уже наконец в дом, а то все стоим тут на пороге, как бедные родственники.
И Вера вслед за Кириллом проходит в квартиру, уже совсем не свою, не родную, до краев напитанную чужими запахами.
15
Чужое место
В эту ночь Вере снится привычный амазонский сон, только заканчивается он по-другому.
Когда Вера после Манауса оказывается среди затопленного тропического леса, вокруг неожиданно возникает множество лодок, наполненных ее знакомыми разных лет. Вот Тоня – живая, цветущая, пронизанная яркой, первозданной свежестью; вот одноклассники, вот Алина, вот некоторые недавние пациенты, Марьяна, коллеги по отделению и многие другие. В одной лодке с Верой сидят несколько однокурсников, в частности Сережа Гринкевич, а также его не умершая мама Маргарита Львовна. Все весело переговариваются, ловко шевелят ножами сырое наживочное мясо, предназначенное для пираний. Затем неспешно нанизывают кусочки на рыболовные крючки, слегка надавливая пальцами, отчего из мяса сочится жидкая бледно-розовая кровь.
И вдруг за Веру цепляется изогнутая крепкая ветка. Не отпускает, решительно тянет ее назад, а лодка равнодушно продолжает движение. Вера отчаянно пытается отбиться от настойчивых кустарниковых объятий, но в конце концов вываливается за борт и плюхается в мутную, засыпанную опавшими листьями воду.
При падении она рассекает кожу на руке, и теперь из раны обильно хлещет кровь – такая же розоватая и водянистая, как из мертвого наживочного мяса. Словно в Вериной крови почти не осталось гемоглобина. При этом рана не болит, не набухает мучительной резью. Легко выпускает из себя бледно-розовую жидкость, мгновенно исчезающую в бурой речной мути. А в Вериной памяти тут же всплывает статья про пираний из той самой книги.
Ведь они чувствуют кровь за километр! Они сейчас приплывут. Они вот-вот будут здесь и разорвут меня на мелкие кусочки. Разгрызут мне суставы и кости.
Никто как будто и не заметил Вериного падения. Ее знакомые в лодках продолжают медленно удаляться, ласково поглаживая веслами речную гладь, и ни один из них не пытается помочь Вере выбраться из воды. Словно все идет своим чередом и ничего достойного их внимания не случилось.
– Подождите! – кричит Вера им вслед.
Она пытается плыть, пытается выбраться на плотное сухое место, но тело упорно не слушается. Да и вокруг простирается одна лишь бескрайняя, необозримая вода, полностью поглотившая лес.
– Помогите, меня же съедят пираньи!
Вера отчаянно барахтается, пытается держать голову на поверхности. Но река настойчиво затягивает ее в себя. Еще чуть-чуть, и вода сомкнется над головой – коричневатой жидкой молнией патологоанатомического мешка.
– Подождите! Остановитесь! Иначе меня съедят!
И тут Вера видит, как в ее сторону несется стая белых рыб. Пираньи уже совсем близко, всего-то в нескольких метрах. В бурой водяной мути горят их печеночно-красные круглые глаза, растекаются голодной чернотой огромные зрачки. И Вера уже мысленно сдается, уже готовится быть растерзанной мощными бритвенными челюстями.
Ну что ж, значит, и мне пришел конец.
Но в этот момент к ней неожиданно поворачивается сидящая в ближайшей лодке Тоня. Пожимает плечами и произносит с мягкой невозмутимой улыбкой:
– Да не бойся ты, чего они тебе сделают?
А затем, проворно закинув удочку, улыбается и Константин Валерьевич:
– Вера, ну правда, что вы панику разводите? Как они могут вас съесть? Вас же не существует.
И тут Вера понимает, что пираньи только что пронеслись мимо нее. Мимо ее раненой руки, испускающей ленточку розоватой крови. Мимо ее бултыхающегося, вконец ослабевшего туловища. Все они жадно накинулись на брошенную Константином Валерьевичем мясную наживку.
– Ну вот видите? Ничего страшного. А вы все: спасите, помогите. Ну от чего, скажите на милость, вас спасать?
Все усмехаются, окидывают Веру благодушно-снисходительными взглядами. И тут же отворачиваются, поглощенные рыбалкой. А растерянная, оцепенелая Вера медленно и окончательно уходит под воду, в густую непроглядную темноту.
В этот момент в потемневший водяной кошмар вливается утренний свет. Вера просыпается в ледяном поту – таком обильном, будто она и правда только что вылезла из воды. Вырвалась из объятий намертво вцепившейся в нее речной темени. И теперь вокруг светлеет знакомая комнатная обстановка, внезапно и необратимо потерявшая со вчерашнего вечера что-то родное, кровное. Будто солнечные крошечные цветки, пробивавшиеся отовсюду, неожиданно поломались и сгнили.
Кирилл уже ушел на работу. Сегодня пятница, и у него утренние занятия с «продвинутой» английской группой. Приходится подменять Алину, которая вынуждена заботиться о свой телесно развинченной, с каждым днем слабеющей матери.
Вера медленно поднимается с постели, стирая со лба крупные холодные капли.
Ничего, это просто сон. Я обещала Кириллу попробовать побороться. И значит, сейчас я пойду в «Новый город» и поговорю с Коршуновым. Если нужно будет – подожду, но разговора добьюсь. А потом сразу же отправлюсь в больницу. Как ни в чем не бывало.
На этот раз Коршунова рядом с «Новым городом» нет. Вера решительно заходит в здание, пересекает прохладный пряно пахнущий холл и в последний момент заскакивает в лифт. Едва успевает проскользнуть сквозь закрывающиеся двери.
Внутри светло-серой кабины, с трех сторон покрытой мутноватыми прямоугольными зеркалами, теснятся несколько человек. Все празднично одеты, густо надушены, и у каждого в руке наполненный фужер.
Странно: день только начался, а у них уже корпоратив…
Видимо, до того как Вера впрыгнула в лифт, было сказано что-то веселое, и теперь кабина разражается влажным обильным смехом. Словно тропический лес под ливнем. Вера украдкой разглядывает своих попутчиков в зеркале. Несколько мужчин среднего возраста – все с самодовольными и сладкими, как разваренные сухофрукты, лицами. Девушка с силиконовыми губами, напоминающими кусочки малосольной форели. Две женщины лет пятидесяти с густо напудренными лицами и золотистыми кренделями волос (Вера стоит как раз между ними). И тут в ее сознании резко всплывает фотография, пару недель назад увиденная на сайте «Cumdeo». Та самая, с юбилея компании, с Коршуновым в центре. Как будто тот самый снимок из Интернета внезапно ожил, воссоздался в реальности почти со всеми деталями. На несколько секунд Вере даже кажется, что ее собственное лицо приобретает черты Коршунова. Будто ее волосы светлеют до пшеничного цвета, привычная краска выливается из глаз, чтобы опустевшие глазницы тут же наполнились лучезарной, слегка воспаленной голубизной. Тело становится легким и прозрачным, а затем мгновенно вылепливается по-новому, превращается в крепкую, непривычно мускулистую плоть. И реальность в эту секунду добивается абсолютного сходства с фотографией.
Веру пронизывает острый ледяной озноб. А лифт тем временем доезжает до последнего этажа и с ласковым деликатным звоном отворяет двери. Люди с фужерами выплывают из кабины и рассеиваются в прохладной коридорной белизне.
На подкашивающихся ватных ногах Вера подходит к стойке ресепшн «Cumdeo». За компьютером сидит розовощекая девушка, покрытая неровным сероватым загаром, перемешанным с густыми веснушками.
– Добрый день, – говорит Вера. – Я бы хотела увидеться с Дмитрием Коршуновым… то есть Захаровым. С Дмитрием Захаровым.
Девушка поднимает на Веру прозрачно-пустые, словно полностью отрешенные глаза:
– У вас назначена встреча?
– Нет, не назначена…
Девушка недовольно дергает носом и вновь опускает взгляд к экрану.
– Дмитрий Валентинович сейчас занят.
– Я могу подождать.
К дерганию носа добавляется брезгливое посапывание. Вера невольно вздрагивает, ей кажется, что девушку вот-вот вырвет прямо на компьютер.
– Присядьте пока. Дмитрия Валентиновича я предупрежу. Возможно, он согласится вас принять. Но я ничего не гарантирую.
С вялым посапывающим раздражением девушка удаляется в невидимое пространство, скрытое за темно-серой дверью. А Вера садится на тугой кожаный диванчик рядом с кулером и пытается успокоиться, унять в глубине тела сердечную хромоту. Люди, ехавшие вместе с ней в лифте, теперь то и дело проходят мимо. Шуршат бумагами; цокают каблуками, переговариваясь вполголоса; обдают Веру волнами удушливых парфюмов. Каждый раз лишь слегка, словно невзначай, скользят по ней взглядом. Но Вере почему-то чудится, будто к ней приковано всеобщее напряженное внимание. Словно она стала центром тяжести «Cumdeo», а заодно и всего верхнего этажа. Да и вообще как будто всего «Нового города».
Внезапно она вспоминает о вчерашнем отцовском письме и о своем твердом намерении все выяснить.
Как раз успею позвонить матери.
Но в телефоне, как выясняется, почему-то больше нет материнского номера. Равно как и отцовского странного послания. Хотя Вера точно помнит, что ничего не удаляла. Уж по крайней мере, номер. Да и письмо. И то и другое словно исчезло само по себе, растворилось где-то за пределами Вериных аккаунтов, учетных записей, списков контактов. За пределами Вериного существования.
Этого еще не хватало. Теперь у меня вдобавок ко всему проблемы с телефоном.
Однако со смутной нарастающей тревогой Вера чувствует, что дело тут вовсе не в телефоне. От нее как будто постепенно ускользает вся ее жизнь. Причем ускользает не вперед, не навстречу смерти, развязке, логичному (или не очень) завершению, а куда-то в сторону или даже назад. Выбирается по частичкам из Вериного тела – неуловимо и безболезненно.
А главное, не вполне понятно, есть ли смысл за эту ускользающую жизнь бороться.
Но я ведь обещала Кириллу.
И тут перед Верой возникает Коршунов. В его взгляде больше нет ни ужаса, ни ярости, ни изумления: одно только легкое, едва ощутимое презрение. Он смотрит на нее с равнодушно-ироничной отчужденностью, как будто из глубин принципиально иного пространства – защищенного, плотного, сытого. Словно червяк из сочной глубины огромного сладкого яблока.