— У вас нету власти над жизнью и смертью, разве что только тогда, когда вы заказываете в Макдоналдсе гамбургер. — Он дышит мне прямо в лицо. Он говорит: — Вы платите свои грязные деньги, а где-то совсем в другом месте топор опускается на невинное существо.
И я считаю — девять, считаю — десять…
Воробей демонстрирует мне какую-то толстую книгу. Она сама переворачивает страницы. Там — фотографии каких-то жезлов и железных котлов. Серебряных колокольчиков и кристаллов всевозможных расцветок и форм. Ритуальные ножи с чёрными рукоятками, они называются «атаме». Воробей показывает мне фотографии сухих трав, связанных пучками-метёлками, чтобы разбрызгивать освящённую воду. Она показывает мне амулеты, отполированные до зеркального блеска, чтобы отражать плохую энергию. Ритуальный нож с белой ручкой называется «боллине».
Её груди лежат на раскрытой книжке, закрывая по полстраницы.
Устрица никак не отходит. Вены у него на шее вздуваются. Он сжимает кулаки и говорит, обращаясь ко мне:
— Знаете, почему большинство из тех, кто пережил геноцид, становятся вегетарианцами? Потому что они знают, что это такое, когда с тобой обращаются как с животным.
Он так и пышет жаром. Он говорит:
— А в курятниках-инкубаторах, где содержат несушек… вам известно, что всех птенцов мужского пола перемалывают на удобрения — заживо?
Воробей перелистывает свою книгу и говорит:
— Если сравнить наши цены с ценами других поставщиков ритуальных магических принадлежностей, то сразу понятно, что соотношение цена — качество у нас самое лучшее.
Следующее подношение Богине выпиваю я.
Следующее за ним выпивает Элен.
Устрица ходит кругами по комнате. Снова подходит ко мне и говорит:
— А вам известно, что большинство свиней не успевают умереть от потери крови, когда их топят в кипящей воде?
Следующее подношение опять выпиваю я. Вино похоже по вкусу на жасминовые курения. Оно похоже по вкусу на кровь убиенных животных.
Элен уходит на кухню с пустым бокалом. Короткая вспышка нормального настоящего света — это Элен открывает холодильник и достаёт кувшин с красным вином.
Устрица подходит ко мне сзади и кладёт подбородок мне на плечо. Он говорит:
— Большинство коров умирает не сразу. — Он говорит: — Корове на шею накидывают петлю и волокут её через бойню. И отрезают ей ноги, когда она ещё жива. Они очень громко кричат, коровы.
У него за спиной голая девушка по имени Морская Звезда отвечает на звонок по мобильному. Она говорит в трубку:
— «Дуля, Домбра и Дурында», юридические услуги. — Она говорит: — А какого цвета грибок?
Барсук выходит из ванной, пригибаясь, чтобы попугай не задел головой о притолоку. Кусочек туалетной бумаги прилип к его голой заднице. Его кожа кажется пупырчатой и воспалённой. Как будто из неё повыдергали все перья. Мне вовсе не интересно, сидел ли попугай у него на плече, пока он сам сидел на толчке.
В дальнем углу гостиной — Мона.
Шелковица.
Болтает о чём-то с Жимолостью, смеётся. Она убрала свои чёрно-красные дреды в высокий небрежный пучок. Её пальцы унизаны кольцами с большими красными стекляшками. На шее — бессчётные цепочки с талисманами и магическими амулетами. Дешёвая аляповатая бижутерия. Маленькая девочка наряжается во взрослую тётю. Она босиком.
Ей столько лет, сколько было бы сейчас моей дочке, если бы у меня была дочь.
Элен возвращается в комнату. Она слюнявит два пальца и обходит гостиную, гася курящиеся благовонные конусы влажными пальцами. Прислонившись к каминной полке, она подносит бокал вина к ядовито-розовым губам. Она смотрит поверх бокала, наблюдая за тем, что творится в комнате. Она наблюдает за тем, как Устрица кружит вокруг меня.
Ему столько лет, сколько было бы сейчас её сыну Патрику.
Элен столько лет, сколько было бы сейчас моей жене, если бы у меня была жена.
Устрица — это сын, который был бы у Элен, если бы у неё был сын.
Гипотетически, разумеется.
Это могла бы быть моя жизнь, если бы у меня была жизнь. Моя жена — пьяная и холодная. Мы с ней давно уже чужие люди. Моя дочь увлекается оккультизмом и проводит какие-то идиотские ритуалы. Она нас стыдится, своих родителей. Её бойфренд — вот этот хипповский придурок — пытается затеять ссору со мной, её отцом.
Может быть, всё-таки можно вернуться в прошлое.
Повернуть время вспять.
И воскресить мёртвых. Всех мёртвых — прошлых и нынешних.
Может быть, это мой второй шанс. Прожить жизнь заново — так, как я только что описал, как я мог бы её прожить.
Элен в шиншилловой шубе наблюдает за тем, как попугай поедает себя. Она наблюдает за Устрицей.
Мона кричит:
— Прошу внимания. — Она говорит: — Пора начинать Заклинание. Но сначала нам нужно создать священное пространство.
У соседей израненный ветеран Гражданской войны возвращается домой — к печальной музыке и Реконструкции.
Устрица ходит кругами вокруг меня. Камень у меня в кулаке уже тёплый. Я считаю — одиннадцать, считаю — двенадцать…
Мона Саббат должна быть с нами. Нам нужен кто-то, кто не испачкал руки в крови. Мона, Элен, я и Устрица — мы вчетвером отправляемся в путь. Ещё одна с виду благополучная, но совершенно несостоятельная семья. Всей семьёй — в отпуск. На поиски нечестивого Грааля.
Всей семьёй — на сафари. Сотня бумажных тигров, которых надо убить по пути. Сотня библиотек, которые нам предстоит ограбить. Книги, которые надо разоружить. Целый мир, который надо спасти от баюльных чар.
Лобелия говорит Гвоздике:
— Читала сегодня в газете про все эти смерти? Там пишут, что это похоже на болезнь легионеров, но, по-моему, это больше похоже на чёрную магию.
Сверкая русыми волосами в подмышках, Мона сгоняет присутствующих на середину комнаты.
Воробей тычет пальцем в свой раскрытый каталог и говорит:
— Это необходимый начальный минимум.
Устрица убирает волосы с глаз и давит мне на плечо подбородком. Потом обходит меня и тыкает указательным пальцем мне в грудь, точно по центру моего синего галстука. Давит так, что мне больно. Он говорит:
— Послушай, папаша. — Он тычет пальцем мне в грудь и говорит: — Единственное, что ты знаешь в смысле баюльных песен, это: «Мне бифштекс хорошо прожаренный».
И я прекращаю считать.
Всё происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда у тебя сводит ногу. Я кладу руки ему на грудь и отталкиваю от себя. Все умолкают и смотрят на нас, и баюльная песня звучит у меня в голове.
Мне снова пришлось убивать. Бойфренда Моны. Сына Элен. Устрица на миг замирает и смотрит на меня из-под светлых волос, снова упавших ему на глаза.
С плеча Барсука падает попугай.
Устрица поднимает руки, растопырив пальцы, и говорит:
— Спокойно, папаша. Не горячись. — Вместе с Воробьём и остальными он идёт посмотреть на мёртвого попугая у ног Барсука. Мёртвого и наполовину ощипанного. Барсук трогает птицу носком сандалии и говорит:
— Ты чего, Смелый?
Я смотрю на Элен.
Мою жену. Таким вот новым и извращённым способом. Пока смерть не разлучит нас.
Может быть, если есть заклинание, чтобы убить, то есть и другое — чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.
Элен тоже смотрит на меня. Бокал у неё в руке испачкан розовым. Она качает головой и говорит:
— Это не я. — Она поднимает три пальца, соединив на ладони большой и мизинец, и говорит: — Честное слово ведьмы.
Глава восемнадцатая
Здесь и сейчас я пишу эти строки — на подъезде к Бигз-Джанкшн, штат Орегон. Мы с Сержантом стоим на обочине шоссе I-84; рядом с нашей машиной, тут же на обочине, лежит старая меховая шуба. Шуба, щедро политая кетчупом, привлекает мух. Это наша приманка.
На этой неделе в бульварных газетах — очередное чудо.
Его называют Иисусом Задавленных Зверюшек. В бульварных газетах его называют «Мессией с шоссе I-84». Какой-то парень катается по шоссе взад-вперёд, и если где-нибудь на дороге лежит мёртвый зверь, сбитый машиной, он останавливается, возлагает на него руки, и — аминь. Мёртвая кошка, раздавленная собака, даже олень, перерезанный надвое трактором, — они вдруг дышат и нюхают воздух. Они встают на своих перебитых лапах и моргают глазами, которые выклевали птицы.
Это записано на видео. Фотографии лежат в Интернете.
Кошка, дикобраз или койот — зверь встаёт, а Иисус Задавленных Зверюшек берёт его голову в ладони и что-то шепчет ему на ухо.
И через две-три минуты олень, собака или енот — ещё две-три минуты назад это было сплошь окровавленный мех и перебитые кости, мясо для воронов и червей — убегает к себе восвояси, живой и здоровый.
Мы с Сержантом сидим в машине. Неподалёку от нас, но всё же достаточно далеко, на обочине останавливается пикап. Из машины выходит старик, открывает заднюю дверцу и достаёт что-то завёрнутое в клетчатый плед. Приседает на корточки, чтобы положить свёрток на землю. Машины проносятся мимо в жарком утреннем мареве.
Старик разворачивает плед. Там у него мёртвый пёс. Груда коричневой шерсти. Ничем практически не отличается от моей меховой шубы.
Сержант достаёт обойму из своего пистолета. Обойма заряжена полностью. Он возвращает её на место.
Старик наклоняется над своим мёртвым псом, опираясь ладонями о горячий асфальт. Мимо проносятся легковушки и грузовики, а он трётся щекой о кучку коричневой шерсти.
Он встаёт и оглядывает шоссе в обе стороны. Садится обратно в машину и прикуривает сигарету. Он ждёт.
Мы с Сержантом сидим в машине, мы ждём.
Вот мы здесь, с опозданием на неделю. Всегда отставая на шаг. Задним числом.
Первые, кто столкнулся с Иисусом Задавленных Зверюшек, были дорожные рабочие, которые, когда перекладывали асфальт, откопали мёртвую собаку в нескольких милях отсюда. Не успели они запихнуть труп в мешок, чтобы закопать в ближайшем лесочке, как к ним подъехала машина из проката автомобилей. Подъехала и остановилась. В машине сидели мужчина и женщина, мужчина был за рулём. Женщина осталась в машине, а мужчина выскочил и подбежал к рабочим. Он крикнул им: погодите. Сказал, что он может помочь.