— У меня большой опыт.
Она смотрится в зеркало заднего вида и поправляет причёску. Смотрит на часы, щиплет себя за подбородок и говорит:
— Наверное, мне не стоит вам этого говорить, но я раньше работала продавцом-консультантом в косметической фирме.
Мы припарковали машину у проржавелого живого трейлера на квадратной площадке пожухлой травы, усыпанной пластмассовыми детскими игрушками. Элен закрывает свою косметичку. Смотрит на меня и говорит:
— Готов повторить?
Уже внутри трейлера Элен говорит хозяйке в фартуке с цыплятами:
— Это абсолютно бесплатно, и вы ничего не обязаны покупать. — Она подталкивает женщину на диван.
Сама Элен садится напротив, так близко, что их колени почти соприкасаются, и проводит ей по лицу мягкой кисточкой для румян. Она говорит:
— Втяните щёки, голубушка.
Одной рукой она хватает хозяйку за волосы и поднимает прядь вертикально вверх. Волосы у хозяйки светлые, с тёмно-русыми корнями. Свободной рукой Элен быстро начёсывает прядь гребешком и укладывает её в художественном беспорядке, так что волосы получаются разной длины. Она берёт ещё одну прядь и делает то же самое. Потом подправляет причёску расчёской, так что голова хозяйки теперь представляет собой взбитое облако светлых волос. Тёмных корней совершенно не видно.
И я говорю: так вот как ты это делаешь.
Причёска получилась в точности как у Элен, только не розовая, а белая.
На журнальном столике перед диваном — большой букет роз и лилий, но цветы давно увяли и побурели. Букет стоит в вазе зелёного стекла, но воды — только на донышке. Причём вода уже чёрная. На обеденном столе в кухне — тоже цветы. И тоже — увядшие. В протухшей вонючей воде. На полу вдоль дальней стены гостиной — ещё несколько ваз с цветами. Пожухлая зелень, сморщенные увядшие розы и чёрные гвоздики, покрытые сероватым налётом плесени. В каждый букет воткнута маленькая картонная карточка со словами: «Наши искренние соболезнования».
И Элен говорит:
— Теперь закройте глаза руками.
Она щедро опрыскивает голову хозяйки лаком для волос.
Хозяйка сидит, слегка наклонившись вперёд и прижимая ладони к лицу.
Элен указывает кивком в дальний конец трейлера, где есть ещё несколько комнат.
Я встаю и иду.
Элен открывает тушь для ресниц и говорит:
— Можно мой муж сходит у вас в туалет? — Она говорит: — А теперь посмотрите вверх, голубушка.
На полу в ванной — кучи грязного белья и одежды, разобранной по цветам. Белая. Цветная. Чьи-то футболки и джинсы, испачканные машинным маслом. Полотенца, простыни и лифчики. Скатерть в красную клетку. Я спускаю воду в унитазе. Для звуковой маскировки.
Никаких пелёнок или детской одежды.
В гостиной хозяйка в цыплятках всё ещё смотрит вверх, в потолок, только теперь она как-то странно дышит — судорожно и часто. Грудь под фартуком трясётся. Элен вытирает бумажной салфеткой расплывшийся макияж. Салфетка мокрая и чёрная от потёкшей туши. И Элен говорит:
— Пройдёт время, Ронда, и вам станет легче. Сейчас вы в это не верите, но так будет. — Она берёт очередную салфетку. — Надо только поверить, что вы сумеете это вынести, что вы сильная. Думайте о себе как о сильной женщине.
Она говорит:
— Вы ещё молодая, Ронда. Вернитесь в школу, получите профессию, обратите боль в деньги.
Женщина с цыплятками, Ронда, по-прежнему плачет, глядя в потолок.
За ванной — две спальни. В одной — кровать с водяным матрасом. В другой — детская кроватка с игрушкой-мобилом в виде пластмассовых маргариток. Белый комод с выдвижными ящиками. Кроватка пустая. Прорезиненный матрасик свёрнут в рулон и лежит в изголовье. На стуле рядом с кроваткой — стопка книг. «Стихи и потешки со всего света» — на самом верху.
Я кладу её на комод, и она открывается на странице 27.
Пробегаю остриём английской булавки вдоль корешка — делаю маленькие проколы, чтобы было удобнее вырвать страницу. Вырываю, прячу в карман, кладу книгу на место.
В гостиной — вся косметика свалена в кучу на полу.
Элен вынула из косметички фальшивое дно. Под ним — браслеты и ожерелья, большие броши и серьги, скреплённые попарно. Россыпь зелёных, жёлтых, красных и синих камней в переливах света. Драгоценности. Элен держит в руках длинное ожерелье из красных и жёлтых камней, каждый — размером с её розовый ноготь, если не больше.
— У хороших бриллиантов должна быть такая огранка, — говорит Элен, — чтобы свет не проникал сквозь грани в нижней половине камня. — Она суёт ожерелье хозяйке в руки и говорит: — В рубинах… оксид алюминия… посторонние вкрапления в камне, называется «рутиловые включения», придают камню мягкий розоватый оттенок, если только ювелир не обработает камень высокой температурой.
Хороший способ забыть о целом — пристально рассмотреть детали.
Две женщины сидят так близко друг к другу, что их колени соприкасаются. И головы тоже — почти. Женщина в цыплятках уже не плачет.
У неё на глазу — ювелирная лупа.
Мёртвые цветы отодвинуты в сторону, и весь столик завален искрящимися розовыми камнями и золотом, прохладным белым жемчугом и синей ляпис-лазурью. Мерцание жёлтого и оранжевого. Мягкое матовое серебро и ослепительно белые отсветы.
Элен держит в ладони зелёный камень размером с яйцо. Он такой яркий, что лица обеих женщин кажутся зеленоватыми в отражённом свете.
— Это искусственный изумруд. Видите, там внутри как бы крапинки? В настоящих камнях их нет.
Женщина внимательно сморит сквозь лупу и кивает головой.
И Элен говорит:
— Я не хочу, чтобы вы обожглись, как я. — Она запускает руку в косметичку и достаёт что-то жёлтое и блестящее. — Эта сапфировая брошь принадлежала известной киноактрисе, Наташе Врен. — Она вынимает из косметички кулон в виде розового сердца в обрамлении маленьких бриллиантиков. — Этот берилловый кулон в семьсот каратов когда-то принадлежал румынской королеве Марии.
Я уже знаю, что она скажет, Элен. В этой куче дорогих украшений, говорит она, живут духи давно уже мёртвых людей, всех прежних владельцев. Всех, кто мог себе это позволить. Где теперь их таланты, ум и красота? Их пережил этот декоративный мусор. Богатство, успех, положение в обществе — всё, что олицетворяли собой эти камни, — где всё это теперь?
С одинаковой причёской и макияжем, эти две женщины, сидящие рядом, могли бы быть сёстрами. Или мамой и дочкой. До и после. Прошлое и будущее.
И это ещё не всё. Но обо всём остальном — когда мы вернёмся в машину.
Мона на заднем сиденье говорит:
— Ну что, нашли?
И я говорю: да. Но этой женщине это уже не поможет.
Всё, что она от нас получила: это роскошная причёска и, может быть, стригущий лишай.
Устрица говорит:
— Покажи нам, что это за песня. Ради чего мы катаемся по стране.
И я говорю: ни хрена. Я запихиваю вырванную страницу в рот и жую. Ужасно болит нога, и я снимаю ботинок. Я продолжаю жевать. Мона засыпает. Я продолжаю жевать. Устрица смотрит в окно на какие-то сорняки на пустыре.
Я глотаю прожёванную бумагу и засыпаю тоже.
Я просыпаюсь уже в дороге. На пути в следующий город, в следующую библиотеку, может быть, к следующему «Волшебному макияжу». Я просыпаюсь, и выясняется, что мы проехали уже триста миль.
На улице почти стемнело. Элен говорит, глядя прямо перед собой:
— Я слежу за расходами.
Мона садится и чешет голову, запустив обе руки в дреды. Потом прижимает пальцем внутренний уголок глаза и снимает натёкшую слизь. Вытирает палец о джинсы и говорит:
— Где будем ужинать?
Я говорю Моне, чтобы она пристегнулась.
Элен включает фары. Кладёт на руль руку, вытянув пальцы, и пристально смотрит на свои кольца. Она говорит:
— Когда мы найдём «Книгу теней», когда получим полную власть над миром, когда станем бессмертными, и у нас будет всё, и все нас будут любить, — говорит она, — вы всё равно останетесь мне должны двести долларов за косметику.
Она выглядит как-то не так. У неё что-то не то с волосами. Её серьги. Серьги с большими розовыми и красными камнями, сапфирами и рубинами. Их нет.
Глава двадцать первая
Конечно, это была не одна ночь. Просто по ощущениям все ночи слились в одну. Каждая ночь. Пересекая Неваду и Калифорнию, Техас, Аризону, Орегон, Вашингтон, Айдахо и Монтану. Они одинаковые, все ночи, когда ты в дороге. И поэтому кажется, будто ночь — одна.
В темноте все города и места — одинаковые.
— Мой сын Патрик, он не умер, — говорит Элен Гувер Бойль.
Он умер. Я видел запись о смерти в окружном архиве. Но я молчу.
Элен сидит за рулём. Мона и Устрица спят на заднем сиденье. Спят или слушают наш разговор. Я сижу рядом с Элен на пассажирском сиденье. Я прижимаюсь к дверце, чтобы быть как можно дальше от Элен. Я положил руку под голову и слушаю, не глядя на Элен.
А Элен говорит, не глядя на меня. Мы оба смотрим прямо перед собой, на дорогу, освещённую светом фар.
— Патрик в больнице «Новый континуум», — говорит она. — И я верю, что когда-нибудь он поправится.
На сиденье между нами лежит её ежедневник в красном кожаном переплёте.
Пересекая Северную Дакоту и Миннесоту. Я спрашиваю у Элен, как она узнала про баюльные чары.
Своим розовым ногтем она нажимает какую-то кнопку — включает систему автоматического регулирования скорости. Потом нажимает ещё одну кнопку и включает дальний свет вместо ближнего.
— Я работала продавцом-консультантом в «Skin Tone Cosmetics», — говорит она. — Мы тогда жили в кошмарном трейлере, — говорит она. — Мы с мужем.
Его звали Джон Бойль. Я видел запись о смерти в окружном архиве.
— Ты знаешь, как это бывает, когда рождается первый ребёнок, — говорит она. — Друзья и знакомые тоннами тащат подарки, игрушки и книжки. Я даже не знаю, кто именно подарил эту книжку. Просто ещё одна книжка в куче других.
Согласно записям в окружном архиве, это случилось лет двадцать назад.
— Тебе не надо рассказывать, что случилось, ты и сам всё понимаешь, — говорит она. — Но Джон всегда думал, что это я виновата.