Чтобы вылечить боль в ухе, говорит Мона, нужно взять семя вепря, когда оно истекает из вагины самки.
В иудейской магической книге «Сефер ‘а разим» есть такой ритуал: нужно убить чёрного, ещё слепого щенка — до того, как у него откроются глаза. Потом написать на табличке проклятие и вложить табличку в голову щенку. Потом запечатать его пасть воском и спрятать голову под порогом дома того человека, которому предназначается проклятие, и он никогда не заснёт.
— Теофраст утверждает, — читает Мона, — что пионы надо рвать по ночам, потому что если, пока ты рвёшь пионы, тебя увидит дятел, ты ослепнешь. А если дятел увидит, как ты подрезаешь пионам корни, у тебя приключится выпадение ануса.
И Элен говорит:
— Жалко, что у меня нет рыбы…
По словам Моны, нельзя убивать людей, потому что убийство отдаляет тебя от человечества. Убийство оправдано только тогда, когда ты убиваешь врага. Поэтому надо сделать так, чтобы жертва стала твоим врагом. Любое преступление оправданно, если ты делаешь жертву своим врагом.
Со временем все люди в мире станут твоими врагами.
С каждым новым убийством, говорит Мона, ты всё больше и больше отчуждаешься от мира. Ты убеждаешь себя, что весь мир — против тебя.
— Когда доктор Сара Ловенштейн только начинала своё радиошоу, она не набрасывалась на каждого, кто звонил, с руганью и обличениями, — говорит Мона. — У неё было меньше эфирного времени, и аудитория у неё была меньше, и ей действительно, как мне кажется, хотелось помочь людям.
И может быть, это всё из-за того, что на протяжение многих лет ей звонили по поводу тех же самых проблем — нежелательная беременность, разводы, семейные неурядицы. Может быть, это всё из-за того, что её аудитория выросла и передачу перенесли на прайм-тайм. Может быть, это всё из-за того, что она стала зарабатывать больше денег. Может быть, власть развращает, но она не всегда была такой сукой.
Единственный выход, говорит Мона, это признать своё поражение и позволить миру убить меня и Элен за наши преступные деяния. Или мы можем покончить самоубийством.
Я спрашиваю: это что, очередная викканская чепуха?
И Мона говорит:
— Нет. На самом деле это Карл Маркс.
Она говорит:
— Когда ты убил человека, есть единственный способ вернуть себе связь с человечеством. — Она говорит, справляясь по книге: — Есть единственный способ вернуться в ту точку, где мир не будет тебе возмездием. Где ты не один.
— Дайте мне рыбу, — говорит Элен. — И иголку с ниткой.
Но я не один.
У меня есть Элен.
Может быть, именно поэтому столько серийных убийц работают в паре. Потому что это приятно — знать, что ты не один в мире, где только враги и жертвы. Неудивительно, что Вальтруда Вагнер, австрийская Ангел Смерти, убедила своих подруг убивать вместе с ней.
Это кажется очень естественным.
Мы с тобой против целого мира…
У Гари Левингдона был его брат, Таддеуш. У Кеннета Бьянчи был Анджело Буоно. У Ларри Биттейкера — Рой Норрис. У Дуга Кларка — Кэрол Банди. У Дэвида Гора — Фред Уотерфилд. У Гвен Грэхем — Кати Вуд. У Дуга Грецлера — Вилл Стилмен. У Джо Каллингера — его сын Майк. У Пата Керни — Дэйв Хилл. У Энди Кокоралейса — брат Том. У Лео Лейка — Чарльз Нджи. У Генри Лукаса — Оттис Тул. У Альберта Ансельми — Джон Скализе. У Алена Майкла — Климон Джонсон. У Дуга Бемора — Кейт Косби. У Иэна Брейди — Майра Хиндли. У Тома Брана — Лео Мейн. У Бена Брукса — Фред Триш. У Джона Брауна — Сэм Кетзи. У Билла Барка — Билл Хеер. У Эрксина Барроуза — Ларри Таклин. У Джо Бакса — Марионо Маку. У Брюса Чайлдза — Генри Маккенни. У Элтона Колмена — Дебби Браун. У Энн Френч — её сын Билл. У Френка Газенберга — его брат Питер. У Дельфины Гонзалес — её сестра Мария. У доктора Тита Херма — доктор Том Оллген. У Амелии Саш — Энни Уолтерс.
Тринадцать процентов всех известных серийных убийц работали в паре или в группе.
В камере смертников в калифорнийской тюрьме Сан-Квентин Рэнди Крафт, «Убийца по талонам», играл в бридж с Дугом Кларком, «Закатным убийцей», Ларри Биттейкером по прозвищу «Клещи» и «Убийцей с большой дороги» Биллом Бонином. В общем на эту четвёрку приходилось сто двадцать шесть жертв.
У Элен Гувер Бойль есть я.
«Когда начнёшь убивать, уже невозможно остановиться, — сказал Бонин одному журналисту. — Убивать с каждым разом всё проще и проще…»
Вынужден согласиться. Это превращается в дурную привычку.
По радио говорят, что доктор Сара Ловенштейн была ангелом добра, не имеющим себе равных по силе и влиянию, десницей Божьей, честью и совестью этого мира, погрязшего в непотребствах, мира греха и жестокости, мира скрытых…
Не важно, сколько людей умирает, всё равно всё остаётся по-прежнему.
— Ну давай, докажи, что ты крут, — говорит Устрица, кивая на радио. — Убей и этого мудака тоже.
Я считаю — 37, считаю — 38, считаю — 39…
С тех пор как мы выехали из дома, мы уничтожили семь экземпляров смертоносного стихотворения. Изначальный тираж был 500 экземпляров. Стало быть, 306 экземпляров уже охвачено, остаётся — 194.
В газетах было написано, что парень в чёрной кожаной куртке — который просвистел мимо меня на переходе — был донором и сдавал кровь каждый месяц. Он три года провёл за границей, в слаборазвитых странах, в составе Корпуса мира — рыл колодцы для прокажённых. В Бостване он отдал часть своей печени девочке, которая отравилась ядовитыми грибами. Он работал оператором на телефоне, когда проводили благотворительную кампанию против какой-то неизлечимой болезни, я, правда, забыл какой.
И всё-таки он заслуживал смерти. Он обозвал меня придурком.
Он меня толкнул!
В газетах была фотография: мать и отец плачут над гробом моего соседа сверху.
И всё-таки он слишком громко врубал свою музыку.
В газетах написано, что фотомодель и манекенщица по имени Денни Д’Тестро была найдена мёртвой у себя в квартире сегодня утром.
Не знаю уж почему, но я очень надеюсь, что на вызов поехал не Нэш.
Устрица кивает на радио и говорит:
— Ну давай же, папаша, убей его. Докажи, что ты крут.
На самом деле весь мир состоит из придурков.
Элен берёт свой мобильный и обзванивает библиотеки в Оклахоме и Флориде. В Орландо находится ещё один экземпляр.
Мона читает нам, что древние греки делали таблички-проклятия — дефиксионы.
И ещё они делали колоссов, кукол из бронзы, воска или глины, и тыкали в них гвоздями, или ломали их, или калечили, отрезали им руки и головы. Внутрь колосса вкладывали либо волосы намеченной жертвы, либо проклятие, написанное на папирусе.
В Лувре хранится египетская фигурка второго века нашей эры. Это изображение обнажённой женщины, связанной по рукам и ногам, с гвоздями, воткнутыми в глаза, уши, рот, груди, руки, стопы, вагину и анус. Чёркая в книге оранжевым фломастером, Мона говорит:
— Вы с Элен наверняка бы понравились тому человеку, который сделал эту фигурку.
Таблички-проклятия представляли собой тонкие свинцовые или медные — иногда глиняные — пластинки. На них писали проклятия, выцарапывали гвоздями от затонувших кораблей, потом сворачивали их в трубочку и протыкали гвоздём. Первую строчку писали слева направо, вторую — справа налево, третью — слева направо, и так далее. Если была возможность, то внутрь заворачивали волосы жертвы или лоскут от её одежды. Потом табличку бросали в озеро, или в море, или в колодец — чтобы она попала в подземный мир, где её прочтут демоны и исполнят приказ.
Элен на секунду отрывается от телефона, прижимает его к груди и говорит:
— Похоже на заказ товаров через Интернет.
И я считаю — 346, считаю — 347, считаю — 348…
В греко-романской литературной традиции, говорит Мона, есть ведьмы и колдуны ночные и ведьмы и колдуны дневные. Чёрные и белые. Белые ведьмы и колдуны — добрые, и их знание открыто для всех. Чёрные ведьмы и колдуны — злые, они хранят свои знания в тайне и собираются уничтожить весь мир.
Мона говорит:
— Вы двое — определённо ночные.
Эти люди, которые дали нам демократию и архитектуру, говорит Мона, магия — была частью их повседневной жизни. Дельцы и торговцы проклинали друг друга. Сосед насылал проклятие на соседа. Рядом со стадионом, где проходили первые Олимпийские игры, археологи раскопали колодец, полный табличек-проклятий, — атлеты проклинали атлетов.
Мона говорит:
— Я не выдумываю. Всё правда.
Приворотные чары в Древней Греции назывались агогаи.
Проклятие на разлучение влюблённых — диакопой.
Элен снова подносит телефон к уху и говорит в трубку:
— По стенам кухни течёт кровь? Да, разумеется, вы не должны жить в такой обстановке.
Устрица включает свой телефон и говорит в трубку:
— Я хочу дать платное объявление в «Майами Телеграф-Обсервер».
На радио включается хор французских рожков. Хорошо поставленный дикторский голос читает новости. На заднем плане слышен стук телетайпа.
— Человек, который, по подозрениям полиции, был главой самого крупного в Южной Америке наркотического картеля, был найден мёртвым в своей квартире в Майами, — говорит диктор. — Предположительно, тридцатидевятилетний Густав Бреннан держал под контролем продажу кокаина с оборотом в три миллиарда долларов в год. Причина смерти пока не ясна, полиция думает провести вскрытие…
Элен смотрит на радио и говорит:
— Вы слушаете? Что за бред! — Она говорит: — Слушайте, — и прибавляет звук.
— …Бреннан, — говорит диктор, — который не выходил из дому без целой армии вооружённых телохранителей, находился под непрестанным наблюдением ФБР…
Элен говорит мне:
— Они что, до сих пор пользуются телетайпом?
Тот её разговор по телефону… белый с голубым бриллиант… имя, которое она записала в своём ежедневнике. Густав Бреннан.
Глава двадцать третья
В прежние времена моряки в долгом плавании оставляли на каждом пустынном острове по паре свиней. Или по паре коз. А когда приходили к этому острову в следующий раз, там уже был запас «живого» мяса. Это были необитаемые острова, царства девственной, дикой природы. Там обитали птицы, которых не было больше нигде на Земле. Там не было хищных зверей. Там не было ядовитых растений или растений с колючками и шипами. Это был истинный рай на Земле.