Рядом с объявлением, втоптанным в грязь, — фотография ещё одной мёртвой модели.
Элен смотрит на «чёртово колесо», на кабинки, мигающие красными и белыми огоньками. Она говорит:
— Выглядит очень заманчиво.
Служитель останавливает колесо, и мы с Элен садимся на красные пластиковые сиденья, и служитель закрепляет перекладины безопасности поперёк наших колен. Он отходит к своей кабинке и тянет за рычаг. Включается дизельный мотор. «Чёртово колесо» дёргается, как будто оно сейчас будет крутиться в другую сторону, и мы с Элен поднимаемся в темноту.
Где-то на середине пути к тёмному небу колесо вдруг дёргается и останавливается. Наша кабинка качается, и Элен хватается за перекладину безопасности. С её пальца срывается перстень с бриллиантом и падает вниз — мимо огней и стальных распорок, мимо мерцания и смеющихся лиц, — прямо в мотор с вращающимися шестернями.
Элен провожает его глазами и говорит:
— Почти тридцать пять тысяч долларов.
И я говорю: может быть, с ним ничего не случится. Ведь это бриллиант.
А Элен говорит: в этом-то и проблема. Бриллианты — самые твёрдые из всех твёрдых тел, которые существуют в природе, но их всё-таки можно разбить. Они выдерживают постоянное давление, но внезапный, резкий и сильный удар может разбить их в пыль.
Внизу стоит Мона. Она подбегает и встаёт прямо под нашей кабинкой. Она машет руками, скачет на месте и кричит:
— Ух ты! Где Элен?!
Колесо дёргается и снова приходит в движение. Сиденье качается, и сумочка Элен скользит по пластмассе и почти падает вниз, но Элен успевает её подхватить. В сумочке так и лежит серый камушек. Дар от ковена Устрицы. Элен успевает спасти сумку, но её ежедневник всё-таки срывается вниз, раскрывается в воздухе, шелестя страницами, и падает в опилки. Мона бежит к нему и поднимает.
Она бьёт ежедневником о бедро, чтобы стряхнуть с него пыль и опилки, и поднимает его над головой, чтобы мы видели, что всё в порядке.
Элен говорит:
— Благослови, Господи, Мону.
Я говорю: Мона мне говорила, что ты собираешься меня убить.
А Элен говорит:
— А мне она говорила, что ты хочешь убить меня.
Мы смотрим друг другу в глаза.
Я говорю: благослови, Господи, Мону.
А Элен говорит: купишь мне воздушной кукурузы в карамели?
Внизу, на земле — которая всё дальше и дальше, — Мона листает страницы ежедневника. Ежедневно — имена жертв Элен.
Сквозь цветные мигающие огоньки мы смотрим на чёрное небо. Теперь мы чуточку ближе к звёздам. Мона однажды сказала, что звёзды — это самое лучшее, что есть в жизни. На той стороне, куда мы уходим, когда умираем, звёзд не бывает.
Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине. О небесах, где награда за всё — тишина.
Я говорю Элен, что мне надо вернуться домой и доделать кое-какие дела. Причём надо вернуться как можно скорее, пока всё не сделалось ещё хуже.
Мёртвые манекенщицы. Нэш. Полицейские детективы и всё такое. Я не знаю, где и как он раздобыл баюльные чары.
Мы поднимаемся выше и выше, дальше и дальше от запахов, от гула дизельного мотора. Мы поднимаемся к холоду и тишине. Мона, читающая ежедневник, становится всё меньше и меньше. Толпы людей, их деньги, и локти, и ковбойские сапоги — всё становится меньше. Киоски с едой и туалетные кабинки. Крики и музыка — меньше.
На самом верху. Колесо дёргается и замирает. Кабинка качается всё слабее и замирает тоже. Здесь, наверху, ночной ветер играет с розовыми волосами Элен. Неоновый свет, жир и грязь — отсюда, сверху, всё кажется совершенным. Совершенным, надёжным и безопасным. Счастливым. Музыка — просто приглушённый ритм. Бум-бум-бум.
Вот так и надо смотреть на Бога.
Глядя вниз на вертящиеся карусели, на взвихрённые огоньки и крики, Элен говорит:
— Я рада, что ты узнал обо мне всю правду. Наверное, я всё время надеялась, что кто-то меня раскроет. — Она говорит: — И я рада, что это ты.
Её жизнь не такая уж и плохая, говорю я. У неё есть драгоценности. У неё есть Патрик.
— И всё-таки, — говорит она. — Хорошо, когда есть человек, который знает все твои тайны.
Сегодня на ней голубой костюм, но голубой не как обычное яйцо дрозда, а как яйцо дрозда, которое ты находишь в лесу и переживаешь, что никто из него не вылупится, потому что птенец уже мёртвый. А потом птенец всё-таки вылупляется, и ты переживаешь, что делать дальше.
Элен кладёт руку поверх моей руки и говорит:
— Мистер Стрейтор, а имя у тебя есть?
Карл.
Я говорю: Карл. Карл Стрейтор.
Я спрашиваю, почему она тогда сказала, что я средних лет.
А Элен смеётся и говорит:
— Потому что так оно и есть. Ты средних лет, я средних лет, мы оба.
Колесо снова дёргается, и мы начинаем спускаться вниз.
Я говорю ей: твои глаза. Я говорю: они голубые.
Вот — моя жизнь.
Мы опускаемся до самого низа, и служитель поднимает перекладину безопасности. Я встаю и подаю руку Элен, помогая ей спуститься. Опилки мягкие и сыпучие, и мы пробираемся сквозь толпу, спотыкаясь на каждом шагу и обнимая друг друга за талию. Мы подходим к Моне, которая так и читает ежедневник.
— Пойдём искать воздушную кукурузу, — говорит Элен. — Карл обещал купить.
Мона держит в руках раскрытый ежедневник. Она поднимает глаза. Её губы слегка приоткрыты. Она быстро моргает — раз, второй, третий. Она вздыхает и говорит:
— Гримуар, который мы ищем… — Она говорит: — Кажется, мы его нашли.
Глава тридцать четвёртая
Ведьмы, когда записывают заклинания, часто используют руны, особые символы тайного кода. По словам Моны, иногда заклинания записывают в обратную сторону, чтобы их можно было прочесть только в зеркале. Заклинания записывают по спирали, начиная от центра листа и раскручивая к краям. Их записывают, как таблички-проклятия в Древней Греции: одну строку — слева направо, вторую — справа налево, третью — опять слева направо, и так далее. Такой способ письма называется «бустрофедон», от греческих слов bus — «бык» и strepho — «поворачиваю», потому что он повторяет движения быка, впряжённого в плуг, который ходит по полю туда-сюда. Существует и способ письма, копирующий движение змеи, когда каждая строчка пишется «змейкой» и строчки как бы расползаются в разные стороны.
Единственное правило — заклинания должны быть запутанными. Чем больше путаницы и недомолвок, тем сильнее будет заклятие. Заморочить, закружить, сплести чары — этим и занимаются ведьмы. Само по себе кружение на месте — очень сильное магическое действие. Бога-мага, покровителя ведьм и колдунов, Гефеста изображают со сплетёнными или скрещёнными ногами.
Чем больше путаницы и неясностей в заклинании, тем сильнее оно воздействует на намеченную жертву. Собьёт её с толку. Отвлечёт внимание. Жертва растеряется. Застынет в недоумении. У неё собьётся сосредоточенность.
Похоже на приёмы Большого Брата с его песнями и плясками.
Всё то же самое.
На гравиевой стоянке, на полпути между выходом из луна-парка и машиной Элен, Мона поднимает ежедневник над головой, так чтобы огни луна-парка светили сквозь одну страницу. Сначала видно только то, что Элен записала на этот день: дата, имя — капитан Антонио Кэппелл — и напоминания о встречах по делам агентства. Но потом на странице проступает бледный узор из букв — красные слова, жёлтые предложения, синие абзацы, — в зависимости от того, какой отсвет ложится на лист.
— Невидимые чернила, — говорит Мона, всё ещё держа страницу на свету.
Бледные, как водяные знаки. Призрачные письмена.
— Меня переплёт навёл на мысль, — говорит Мона.
Переплёт из тёмно-красной кожи, почти чёрной из-за того, что ежедневником пользуются постоянно.
— Это человеческая кожа, — говорит Мона.
Элен говорит, что нашла эту книгу в доме Бэзила Франки. Симпатичная старая книга, только пустая. Она купила её вместе с домом. На обложке — чёрная пятиконечная звезда.
— Пентаграмма, — говорит Мона. — Это была чья-то татуировка. А этот маленький бугорок. — Она прикасается пальцем к точке на корешке. — Этот сосок.
Мона закрывает книгу, отдаёт её Элен и говорит:
— Потрогай. Прислушайся к ощущениям. — Она говорит: — Это даже не древняя, это гораздо старее.
Элен открывает сумочку, достаёт пару кожаных белых перчаток с пуговичками на манжетах и говорит:
— Нет. Держи её ты.
Мона смотрит на книгу, раскрытую у неё в руках, и перелистывает страницы туда-сюда. Она говорит:
— Если бы знать, что они использовали вместо чернил, я смогла бы её прочитать.
Если писали уксусом или жидким аммиаком, говорит она, то надо сварить красную капусту и протереть страницу отваром — буквы проявятся малиновым цветом.
Если писали спермой, то написанное можно прочесть под флюоресцентным светом.
Я перебиваю: люди записывают заклинания спермой?
И Мона говорит:
— Только самые сильные заклинания.
Если писали раствором кукурузного крахмала, надо протереть страницу йодом.
Если писали лимонным соком, говорит Мона, нужно нагреть страницу, и тогда буквы проступят коричневым.
— А ты лизни, — говорит Элен. — Если кислое, значит, лимонный сок.
Мона резко захлопывает книгу.
— Это книга заклятий, который тысяча лет, книга, переплетённая в человеческую кожу и, возможно, написанная чьей-то древней спермой. — Она говорит Элен: — Так что ты её оближи.
И Элен говорит:
— Ладно, я всё поняла. Постарайся быстрее её прочитать и перевести.
И Мона говорит:
— Это не я таскала её с собой десять лет. Это не я её уничтожала, не я писала поверх всего. — Она держит книгу обеими руками и суёт её Элен под нос. — Это древняя книга. Она написана на архаичном латинском и греческом. Плюс к тому — древние руны, теперь утраченные. — Она говорит: — Мне нужно время.
— Вот. — Элен открывает сумку, достаёт сложенную бумажку, отдаёт её Моне и говорит: — Вот баюльная песня. Один человек, Бэзил Франки, её перевёл. Если сличить её с заклинанием из книги, тогда будет проще перевести все остальные заклятия на том же языке. — Она говорит: — Как на Розеттском камне.