Мона протягивает руку, чтобы взять листок.
Но я вырываю листок у Элен и говорю: почему мы вообще затеяли эту дискуссию? Говорю, что я думал сжечь книгу. Я разворачиваю листок. Это страница 27 из библиотечной книжки. Я говорю: надо сперва подумать. Подумать как следует.
Я говорю Элен: ты уверена, что хочешь так поступить с Моной? Это заклинание сломало жизни нам обоим. И потом, говорю я, что знает Мона, узнает и Устрица.
Элен надевает белые перчатки. Застёгивает пуговички на манжетах, протягивает руку и говорит Моне:
— Отдай мне книгу.
— Но я могу её расшифровать, — говорит Мона.
Элен трясёт рукой и говорит:
— Нет, так будет лучше. Мистер Стрейтор прав. Для тебя всё изменится, всё.
Ночь искрится цветными огнями и дрожит криками.
И Мона говорит:
— Нет, — и прижимает книгу к груди.
— Видишь, — говорит Элен, — оно уже началось. Когда есть хоть какая-то власть, даже возможность власти, тебе сразу хочется большего.
Я говорю Моне, чтобы она отдала книгу Элен.
Мона поворачивается к нам спиной и говорит:
— Это я её нашла. Я — единственная, кто может её прочитать. — Она оборачивается, смотрит на меня через плечо и говорит: — А ты… ты хочешь её уничтожить, чтобы состряпать статью для своей газеты. Хочешь, чтобы всё разрешилось, чтобы можно было об этом писать.
И Элен говорит:
— Мона, котик, не надо.
Мона оборачивается через другое плечо, смотрит на Элен и говорит:
— А тебе хочется власти над миром. Чтобы править единолично. Для тебя главное — власть и деньги. — Она обнимает книгу обеими руками, выставив плечи вперёд; кажется, что она обнимает её всем телом. Она смотрит на книгу и говорит: — Я — единственная, кто понимает, кто ценит её за то, что она собой представляет.
Я говорю ей: послушай, Элен.
— Это Книга Теней, — говорит Мона, — настоящая Книга Теней. Она должна быть у настоящей ведьмы. Дайте мне перевести её. Я вам всё расскажу, что удастся понять. Обещаю.
Я складываю страничку с баюльной песней и убираю её в задний карман. Делаю шаг в направлении Моны. Смотрю на Элен, и она кивает.
По-прежнему спиной к нам, Мона говорит:
— Я верну Патрика. — Она говорит: — Я верну всех малышей.
Я хватаю её сзади за талию и приподнимаю над землёй. Мона визжит, колотит меня каблуками по голеням и всё извивается, пытаясь вырваться, но книгу она держит крепко, и я пропускаю руки у неё под мышками и вцепляюсь в книгу, в мёртвую человеческую кожу. Прикасаюсь к мёртвому соску. К соскам Моны. Мона орёт благим матом и впивается ногтями мне в руки, мягкая кожа у меня под руками. Она впивается ногтями мне в руки, и я хватаю её за запястья и резко дёргаю её руки вверх. Книга падает, Мона, брыкаясь, случайно отпинывает её ногой, и никто этого не замечает — на тёмной стоянке, под аккомпанемент воплей из луна-парка.
Это — жизнь, которая есть у меня. Это — дочка, которую я знал, что когда-нибудь потеряю. Она меня бросит ради бойфренда. Ради дурных пристрастий. Ради наркотиков. Почему-то всё всегда происходит именно так. Борьба за власть. Не важно, каким замечательным и прогрессивным отцом ты себя почитаешь, всё равно всё когда-нибудь кончится именно так.
Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.
Книга падает на гравий, подняв облако пыли.
Я кричу Элен, чтобы она взяла книгу.
Мона всё-таки вырывается, и мы с Элен отступаем. Элен держит книгу, я оглядываюсь по сторонам, нет ли кого поблизости.
Сжимая кулаки, Мона бросается следом за нами, её красные с чёрным волосы падают ей на лицо. Серебряные цепочки и амулеты запутались в волосах. Оранжевое платье всё перекручено, ворот с одной стороны разодран, так что видно голое плечо. Когда она брыкалась, у неё слетели босоножки, так что теперь она босиком. Её глаза за тёмными скрученными волосами. В её глазах отражаются цветные огни луна-парка, крики отдыхающих вдалеке могли бы быть эхом её собственных криков, которые звучат и звучат — навсегда.
Вид у неё свирепый. Свирепая ведьма. Колдунья. Злая и разъярённая. Она больше не моя дочь. Теперь она — кто-то, кого мне никогда не понять. Чужая.
Она цедит сквозь зубы:
— Я бы могла вас убить. Вас обоих.
Я провожу рукой по волосам. Поправляю галстук и заправляю выбившуюся рубашку в штаны. Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три, и говорю ей: нет, но мы можем убить тебя. Я говорю, что она должна извиниться перед миссис Бойль.
Это то, что теперь называется суровой любовью.
Элен стоит, держа книгу в руках в перчатках, и смотрит на Мону.
Мона молчит.
Дым от дизельных генераторов, крики, рок-музыка и цветные огни делают всё, чтобы разбить тишину. Звёзды в ночном небе молчат.
Элен оборачивается ко мне и говорит:
— Со мной всё в порядке. Пойдём. — Она достаёт ключи от машины и отдаёт их мне. Мы с Элен отворачиваемся от Моны и идём к машине. Но когда я оглядываюсь, я вижу, что Мона смеётся, прикрывая лицо руками.
Она смеётся.
Она видит, что я на неё смотрю, и перестаёт смеяться. Но она всё равно улыбается.
И я говорю ей: чего ты лыбишься? С чего бы ей лыбиться, чёрт побери?
Глава тридцать пятая
Я за рулём. Мона сидит сзади, сложив руки на груди. Элен сидит рядом со мной на переднем сиденье, держит на коленях открытый гримуар и периодически подносит его к окну, чтобы рассмотреть страницы на свет. На переднем сиденье между нами трезвонит её мобильный.
У неё дома, говорит Элен, ещё сохранилась вся справочная литература из поместья Бэзила Франки. В том числе словари греческого, латинского и санскрита. Книги по древней клинообразной письменности. По всем мёртвым языкам. Это может помочь в переводе гримуара. Используя баюльное заклинание как ключ от шифра, как Розеттский камень, она, может быть, и сумеет перевести всё.
Её мобильный так и звонит.
В зеркале заднего вида Мона ковыряет в носу и скатывает козявку в плотный тёмный шарик. Она медленно поднимает глаза и упирается взглядом в затылок Элен.
Мобильный Элен так и звонит.
Мона щелчком отправляет козявку в розовые волосы Элен.
Мобильный так и звонит. Не отрывая глаз от гримуара, Элен подталкивает телефон ко мне. Она говорит:
— Скажи им, что я занята.
Это могут звонить из Государственного департамента США, с новым заданием. Это могут звонить от любого другого правительства, по делу «плаща и кинжала». Нужно срочно нейтрализовать какого-нибудь наркобарона. Или отправить на бессрочную пенсию какого-нибудь мафиози.
Мона открывает свою Зеркальную книгу, свой ведьминский дневник, и что-то там пишет цветными фломастерами.
На том конце линии — женский голос.
Это твоя клиентка, говорю я, прижав трубку к груди. Она говорит, что вчера ночью у них по лестнице катилась отрубленная голова.
Не отрываясь от гримуара, Элен говорит:
— Это особняк в голландском колониальном стиле. Пять спален. На Финей-драйв. — Она говорит: — Она докатилась до самого низа или исчезла ещё на лестнице, голова?
Я спрашиваю у женщины в телефоне.
Я говорю Элен: да, она исчезла где-то на середине лестницы. Жуткая окровавленная голова с хитрой усмешкой.
Женщина в трубке что-то говорит.
И с выбитыми зубами, говорю я Элен. У неё очень расстроенный голос.
Мона пишет с таким нажимом, что фломастер скрипит по бумаге.
По-прежнему не отрываясь от гримуара, Элен говорит:
— Она исчезла. Какие проблемы?
Женщина в телефоне говорит, что такое происходит каждую ночь.
— Пусть позовут священника, чтобы он изгнал бесов, — говорит Элен. Она подносит очередную страницу к свету и говорит: — Скажи ей, что меня нет.
Мона не пишет, а рисует картинку. На картинке — мужчина и женщина, поражённые молнией. Потом — те же мужчина и женщина, размазанные под гусеницами танка. Потом — те же мужчина и женщина, истекающие кровью через глаза. Мозги текут у них из ушей. На женщине — облегающий костюм и много-много украшений. У мужчины синий галстук.
Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три…
Мона вырывает листок с рисунком и рвёт его на тонкие полоски.
Мобильный снова звонит, и я опять отвечаю.
Прижимая трубку к груди, я говорю Элен, что это какой-то парень. Говорит, у него из душа вместо воды хлещет кровь.
Держа гримуар на свету, Элен говорит:
— Дом на шесть спален на Пендер-корт.
И Мона говорит:
— На Пенден-плейс. На Пендер-корт — отрубленная рука, которая вылезает из мусорного бака. — Она чуть-чуть приоткрывает окно и суёт в щёлку обрывки рисунка. Обрывки мужчины и женщины.
— Нет, отрубленная рука — на Палм-корнерс, — говорит Элен. — А на Пендер-плейс — кусачий призрачный доберман.
Я говорю в телефон, чтобы мужчина на том конце линии не вешал трубку, и нажимаю на кнопку HOLD.
Мона закатывает глаза и говорит:
— Кусачий призрак — в испанском особняке на Милстон-бульвар. — Она что-то пишет у себя в книге красным фломастером, начиная от центра страницы и раскручивая слова по спирали к краям.
Я считаю — девять, считаю — десять, считаю — одиннадцать…
Элен щурится на страницу, которую прижимает к стеклу. Она говорит:
— Скажи им, что я уехала по делам. — Проводя пальцем под бледными строчками, она говорит: — В той семье, которая на Пендер-корт, у них дети-подростки, правильно?
Я спрашиваю у мужчины в трубке, и он отвечает: да.
Элен оборачивается к Моне как раз в тот момент, когда Мона кидает ей в волосы очередную скатанную козюлю, и говорит:
— Скажи ему, что кровь из душа — это самая мелкая из его проблем.
Я говорю: может быть, просто поедем дальше? Мы могли бы объехать ещё несколько библиотек. Увидеть что-нибудь интересное. Какой-нибудь памятник архитектуры. Или живописный пейзаж. Может, ещё раз сходить в луна-парк. Мы вполне можем слегка расслабиться и доставить себе удовольствие. Когда-то мы были семьёй, и мы опять можем стать семьёй. Мы по-прежнему любим друг друга. Разумеется, гипотетически. Я говорю: как вам моё предложение?