Мы купаемся в тёплом свете.
Элен выговаривает свои беззвучные слова, и у меня ощущение, что сердце переполняется тёплой водой.
Серьги Элен, все её украшения сверкают ослепительными переливами. Слышен только хрустальный звон. Мы уже почти не раскачиваемся, и я отпускаю стеклянную ветку. Вокруг нас — миллионы мерцающих крошечных звёзд. Наверное, именно так себя чувствует Бог.
И это тоже — моя жизнь.
Я говорю, что мне надо где-то укрыться. От полиции. Домой возвращаться нельзя. Я не знаю, что делать.
Элен протягивает мне руку:
— На.
Я беру её руку. И она крепко держит меня. Мы целуемся. И это прекрасно.
И Элен говорит:
— Пока можешь остаться здесь. — Она проводит розовым ногтем по сияющему стеклянному шару, огранённому так, что он отражает свет по всем направлениям. Она говорит: — Теперь для нас нет ничего невозможного. — Она говорит: — Ничего.
Мы целуемся, и она елозит мне по ногам ногами, стягивая носки. Мы целуемся, и я расстёгиваю её блузку. Мои носки, её блузка, моя рубашка, её колготки. Кое-что из вещей падает на пол, кое-что остаётся висеть на люстре.
Моя раздувшаяся воспалённая нога, засохшая корка на ободранных коленках Элен — ничего друг от друга не спрячешь.
Прошло двадцать лет, и вот он я — делаю то, что даже и не мечтал сделать снова, — и я говорю: кажется, я влюбляюсь.
И Элен, такая гладкая и горячая посреди звенящего света, улыбается мне, запрокидывает голову и говорит:
— Так и было задумано.
Я люблю её. Люблю. Элен Гувер Бойль.
Мои брюки и её юбка падают на пол, где уже разбросана другая одежда, и наши туфли, и хрустальные подвески. Куда упал и гримуар.
Глава тридцать восьмая
Дверь в офисе «Элен Бойль. Продажа недвижимости» заперта. Я стучу, и Мона кричит сквозь стекло:
— Мы закрыты.
А я кричу, что я не клиент.
Мона сидит за компьютером и что-то печатает. После каждых двух-трёх ударов по клавишам она поднимает глаза и смотрит на экран. На экране большими буквами набрано сверху страницы: «Резюме».
Радиосканер объявляет код девять-двенадцать.
Продолжая печатать, Мона говорит:
— Даже не знаю, почему я до сих пор не подала на вас заявление об оскорблении действием.
Я говорю: может быть, потому, что она хорошо к нам относится, ко мне и Элен.
И она говорит:
— Нет, не поэтому.
Может быть, потому, что ей нужен гримуар.
Мона молчит. Она разворачивается на стуле и приподнимает блузку. Кожа у неё на рёбрах вся в малиновых кровоподтёках.
Суровая любовь.
Элен кричит из своего кабинета:
— Какие синонимы к слову «замученный»?
Её стол весь заложен раскрытыми книгами. Под столом видно, что на ней разные туфли, одна — розовая, вторая — жёлтая.
Розовый шёлковый диван, резной стол времён Людовика XIV у Моны, журнальный столик с ножками в виде львиных лап — всё припорошено пылью. Цветы в букетах высохли и побурели, вода в вазах — чёрная и вонючая.
Радиосканер объявляет код три-одиннадцать.
Я говорю, что извиняюсь. Это было неправильно — так её хватать. Я задираю штанины и показываю синяки у себя на голенях.
— Это другое, — говорит Мона. — Это была самозащита.
Я топаю ногой по полу и говорю, что нога уже лучше. Воспаление почти прошло. Я говорю ей спасибо.
И Элен говорит:
— Мона? Как покороче назвать человека, которого подвергали пыткам? В одно слово?
Мона говорит:
— Когда ты будешь уходить, я выйду с тобой. Нам надо поговорить.
Элен у себя в кабинете зарылась в книгу. Это словарь древнееврейского языка. Рядом лежит учебник латинского. Под ним — исследование по арамейскому греческому. Тут же лежит страничка с баюльной песней. Мусорная корзина рядом со столом доверху заполнена бумажными чашечками из-под кофе.
Я говорю: привет.
Элен поднимает глаза. На её зелёном пиджаке, на лацкане — пятно от кофе. Рядом со словарём древнееврейского — открытый гримуар. Элен моргает, раз, второй, третий, и говорит:
— Мистер Стрейтор.
Я спрашиваю, не хочет ли она сходить куда-нибудь пообедать. Мне ещё предстоит разобраться с Джоном Нэшем. Я надеялся, что она даст мне какое-нибудь полезное заклинание. Например, чтобы стать невидимым. Или чтобы подчинить себе волю другого человека. Может быть, мне не придётся его убивать. Я зашёл посмотреть, что она переводит.
Элен закрывает гримуар чистым листом бумаги и говорит:
— Сегодня я занята. — Она ждёт, держа ручку в руке. Свободной рукой закрывает словарь. Она говорит: — А разве ты не скрываешься от полиции?
Я говорю: может быть, сходим в кино?
И она говорит:
— Только не в эти выходные.
Я говорю: может быть, я куплю билеты в консерваторию?
Элен машет рукой:
— Как хочешь.
Я говорю: замечательно. Стало быть, я приглашаю тебя на свидание.
Элен убирает ручку за ухо под взбитыми розовыми волосами. Открывает ещё одну книгу и кладёт её поверх древнееврейского словаря. Держа палец на словарной статье, она поднимает глаза и говорит:
— Я не к тому, что ты мне не нравишься. Просто сейчас у меня правда нет времени.
Из-под листочка, которым прикрыт гримуар, видно имя. В самом низу страницы, на сегодняшний день. Имя сегодняшней жертвы. Карл Стрейтор.
Элен закрывает гримуар и говорит:
— Ты понимаешь.
Радиосканер объявляет код семь-два.
Я спрашиваю, может быть, вечером она придёт ко мне в особняк Гартоллера. Стоя в дверях её кабинета, я говорю, что хочу снова быть с ней. Что она мне нужна.
А Элен улыбается и говорит:
— Так и было задумано.
В приёмной Мона хватает меня за руку. Берёт свою сумочку, вешает на плечо и кричит:
— Элен, я — обедать. — Мне она говорит: — Нам надо поговорить, но не здесь. — Она отпирает дверь, и мы выходим на улицу.
Мы стоим возле моей машины. Мона качает головой и говорит:
— Ты хоть понимаешь, что с тобой происходит?
Я влюблён. Так убейте меня.
— В Элен? — Мона щёлкает пальцами у меня перед носом и говорит: — Ты не влюблён. — Она вздыхает и говорит: — Ты, вообще, когда-нибудь слышал про любовные привороты?
Совершенно без всякой связи мне представляется Нэш, как он впендюривает мёртвым женщинам.
— Элен нашла заклинание, чтобы тебя приворожить, — говорит Мона. — Она тебя подчинила. На самом деле ты её не любишь.
Правда?
Мона смотрит мне в глаза и говорит:
— Когда ты в последний раз думал о том, чтобы сжечь гримуар? — Она показывает на землю и говорит: — И это ты называешь любовью? Просто она нашла способ, чтобы тобой управлять.
Подъезжает машина. За рулём — Устрица. Он убирает волосы с глаз и просто сидит в машине, наблюдая за нами. Его светлые волосы растрёпаны и всклокочены. На обеих щеках — по два длинных горизонтальных разреза. Алые шрамы. Боевая раскраска.
У него звонит мобильный, и он берёт трубку:
— «Дональд, Домбра и Дурында», юридические услуги.
Большая борьба за власть.
Но я люблю Элен.
— Нет, — говорит Мона. Она смотрит на Устрицу. — Теперь просто кажется, что ты её любишь. Она тебя обманула.
Но это любовь.
— Я знаю Элен дольше тебя, — говорит Мона. Она смотрит на часы. — Это не любовь. Это красивые сладкие чары, но она тебя порабощает.
Глава тридцать девятая
В Древней Греции люди считали, что мысли — это приказы свыше. Если в голову древнего грека приходила какая-то мысль, он был уверен, что её ниспослали боги. Аполлон говорил человеку, что нужно быть храбрым.
Афина — что нужно влюбиться.
Теперь люди слышат рекламу картофельных чипсов со сметаной и бросаются их покупать.
Зажатый между радио, телевизором и колдовскими чарами Элен Гувер Бойль, я уже не понимаю, чего хочу по-настоящему. Я даже не знаю, доверяю ли я самому себе.
В ту ночь Элен отвозит меня на склад антиквариата — тот самый, где она искалечила столько мебели. Там темно, дверь заперта, но Элен кладёт руку поверх замка, произносит что-то короткое и рифмованное, и дверь открывается. Сигнализация не включается. Ничего. Тишина. Мы углубляемся в лабиринт древней мебели. С потолка свисают тёмные неподключенные люстры. Лунный свет проникает внутрь сквозь стеклянную крышу.
— Видишь, как просто, — говорит Элен. — Мы можем всё. Для нас теперь нет ничего невозможного.
Нет, уточняю я, это она может всё. Для неё теперь нет ничего невозможного.
Элен говорит:
— Ты меня всё ещё любишь?
Если ей этого хочется. Я не знаю. Если она говорит.
Элен смотрит на тёмные люстры под потолком, подвесные клетки из позолоты и хрусталя и говорит:
— Может, того… по-быстрому? Хочешь?
И я говорю: кажется, у меня нет выбора.
Я уже не понимаю разницы между тем, чего я хочу, и тем, чего меня выдрессировали хотеть.
Я не знаю, чего я хочу по-настоящему и чего меня заставляют хотеть.
Заставляют обманом.
Я говорю о свободе воли. Есть у нас эта свобода или Бог нам диктует по заданному сценарию всё, что мы делаем, говорим и хотим? Мы свободны в своих решениях или средства массовой информации и устоявшаяся культура контролируют наши желания и действия — начиная буквально с рождения? Я свободен в своих устремлениях или я нахожусь под властью колдовских чар Элен?
Стоя перед ореховым шкафом эпохи Регентства с большими стеклянными дверцами, Элен проводит рукой по резному орнаменту и говорит:
— Давай будем бессмертными, ты и я.
Как эта мебель. В долгом странствии от жизни к жизни. А все, кто тебя любит, умирают у тебя на глазах. Вся эта мебель. Мы с Элен. Тараканы нашей культуры.
На стеклянной дверце — старая царапина от её бриллиантового кольца. Из тех времён, когда она ненавидела этот бессмертный мусор.
Представьте бессмертие, когда даже брак длиной в полвека покажется приключением на одну ночь. Представьте, как моды сменяют друг друга, стремительно — не уследишь. Представьте, что с каждым веком в мире становится всё больше и больше людей и в людях всё больше и больше отчаяния. Представьте, как вы меняете религии и работы, места жительства и диеты, пока они окончательно не утратят ценность. Представьте, как вы путешествуете по миру из года в год, пока не изучите его весь, каждый квадратный дюйм, и вам станет скучно. Представьте, как все ваши чувства — любви и ненависти, соперничества и победы — повторяются снова и снова и в конце концов жизнь превращается в бесконечную мыльную оперу. Всё повторяется снова и снова, пока рождения и смерти людей перестанут тревожить вас и волновать, как никого не волнуют увядшие цветы, которые выбрасывают на помойку.