Я говорю Элен, что, по-моему, мы уже бессмертны.
Она говорит:
— У меня есть сила. — Она открывает сумочку, достаёт сложенный листок бумаги, встряхивает его, чтобы развернуть, и говорит: — Знаешь, как гадают с помощью зеркала?
Я не знаю, что я знаю, а чего не знаю. Я не знаю, что правда, а что неправда. Наверное, я не знаю вообще ничего. Я говорю ей: расскажи.
Элен снимает с шеи шёлковый шарф и протирает пыльную поверхность зеркала. Ореховый шкаф эпохи Регентства с резными украшениями из оливкового дерева и позолоченной фурнитурой времён Второй империи, согласно надписи на картонной карточке. Элен говорит:
— Ведьмы льют масло на зеркало и говорят заклинание, и в зеркале видно будущее.
Будущее, говорю я. Замечательно. Костёр кровельный. Пуэрария. Речной окунь.
Сейчас я не уверен, что смогу разобрать настоящее.
Элен читает по листку бумаги. Ровным и монотонным голосом, так же, как она читала заклинание, чтобы летать. Всего несколько строк. Она опускает листок и говорит:
— Зеркало, зеркало, покажи нам, что с нами будет, если мы будем любить друг друга и воспользуемся нашей новой силой.
Её новой силой.
— Со слов «зеркало, зеркало» я сама придумала, — говорит Элен. Она берёт меня за руку и сжимает, но я не отвечаю на её пожатие. Она говорит: — Я попробовала ещё в офисе, с зеркальцем в пудренице, но это всё равно что смотреть телевизор через микроскоп.
Наши отражения в зеркале тускнеют и расплываются, сливаются в одно. В зеркале расплывается ровная серая дымка.
— Покажи нам, — говорит Элен, — покажи наше будущее вместе.
В сером мареве проступают фигуры. Свет и тени сплетаются вместе.
— Видишь, — говорит она. — Вот мы с тобой. Мы снова молоды. Я могу вернуть нам молодость. Ты такой же, как на фотографии в газете. На свадебной фотографии.
Всё такое смутное, расплывчатое. Я не знаю, что я там вижу.
— Смотри, — говорит Элен. Она указывает подбородком на зеркало. — Мы правим миром. Мы основываем династию.
Нам всё равно всего мало, мне вспоминаются слова Устрицы.
Власть, деньги, любовь, вдоволь еды и секса. Бывает так, чтобы когда-нибудь остановиться, или нам всегда этого мало? И чем больше мы получаем, тем больше хочется?
В зыбком тумане будущего я не различаю вообще ничего. Не вижу вообще ничего, кроме продолжения прошлого. Ещё больше проблем, ещё больше людей. Меньше биозахвата. Но больше страдания.
— Я вижу нас вместе, — говорит Элен. — Навсегда.
Я говорю: если тебе этого хочется.
И она говорит:
— Что это значит?
И я говорю: всё, что тебе самой хочется, то и значит. Это ты у нас водишь марионетки за ниточки. Ты сажаешь семена будущих всходов. Ты меня колонизируешь. Оккупируешь. СМИ, наша культура — всё откладывает яйца у меня под кожей. Большой Брат наполняет меня желанием удовлетворять потребности.
Нужен ли мне большой дом, быстрый автомобиль, тысяча безотказных красоток для секса? Мне действительно всё это нужно? Или меня так натаскали?
Всё это действительно лучше того, что у меня уже есть? Или меня просто так выдрессировали, чтобы мне было мало того, что у меня уже есть, чтобы это меня не устраивало? Может, я просто под властью чар, которые заставляют меня поверить, что человеку всегда всего мало?
Серое марево в зеркале зыбится и клубится. Это может быть что угодно. Не важно, что ждёт меня в будущем — всё равно оно меня разочарует.
Элен берёт меня за другую руку. Она держит меня за руки и разворачивает лицом к себе. Она говорит:
— Посмотри на меня. — Она говорит: — Тебе Мона что-нибудь говорила?
Я говорю: ты любишь только себя. А я не хочу, чтобы меня использовали. Мной и так уже пользовались достаточно.
Люстры под потолком тускло поблёскивают серебром в лунном свете.
— Что она тебе наговорила? — спрашивает Элен.
Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три…
— Не делай этого, — говорит Элен. — Я люблю тебя. — Она сжимает мне руки и говорит: — Не отгораживайся от меня.
Я считаю — четыре, считаю — пять, считаю — шесть…
— Ты в точности как мой муж, — говорит она. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.
Это легко, говорю я ей. Просто заколдуй меня «на счастье».
Элен говорит:
— Нет такого заклинания, на счастье. — Она говорит: — Для этого есть наркотики.
Я не хочу, чтобы мир стал хуже. Я не хочу его портить. Я просто хочу разобрать тот бардак, который мы уже сотворили. Перенаселённость. Загрязнение окружающей среды. Баюльные чары. Та же магия, которая сломала мне жизнь, теперь должна её исправить. По идее.
— И мы это можем, — говорит Элен. — У нас есть нужные заклинания.
Заклинания, чтобы исправить вред от заклинаний, исправляющих вред от других заклинаний, а жизнь становится всё хуже и хуже. Мы даже представить себе не можем, насколько хуже. Вот оно — будущее, которое я вижу в зеркале.
Мистер Юджин Скиффелин со своими скворцами, Спенсер Бэйрд со своими карпами, история знает немало примеров, когда хорошие люди пытались исправить несовершенный мир, но делали только хуже.
Я хочу сжечь гримуар.
Я пересказываю Элен, что мне сказала Мона. Что она наложила на меня заклятие, чтобы сделать меня своим бессмертным рабом-любовником на целую вечность.
— Мона тебе солгала, — говорит Элен.
Но откуда мне знать? Кому верить?
Серое марево в зеркале, будущее — может, оно для меня не ясно, потому что сейчас для меня вообще ничего не ясно.
Элен отпускает мои руки. Она разводит руками, как бы обнимая шкафы эпохи Регентства, столы времён Гражданской войны и вешалки в стиле итальянского ренессанса, и говорит:
— Но если реальность — это всего лишь чары, наваждение, если на самом деле ты вовсе не хочешь того, что, как тебе кажется, тебе хочется… — Она подходит ко мне вплотную и говорит: — Если у тебя нет свободы воли. Если ты даже не знаешь, что ты знаешь, а чего не знаешь. Если на самом деле ты не любишь того, кого, тебе только кажется, что любишь. Тогда что остаётся, ради чего стоит жить?
Ничего.
Есть просто мы — посреди всей этой мебели.
Думай о безграничном открытом космосе, о пронзительном холоде и тишине, где тебя ждут жена и ребёнок.
И я говорю: пожалуйста. Я прошу у неё телефон.
В зеркале по-прежнему переливается серое марево. Элен открывает сумочку, достаёт свой мобильный и протягивает его мне.
Я открываю крышечку и набираю 9-1-1.
Женский голос на том конце линии:
— Полиция, пожарная охрана или «Скорая помощь»?
Я говорю: «Скорая помощь».
— Где вы находитесь? — говорит голос в трубке.
Я называю ей адрес бара, где мы встречались с Нэшем; бара рядом с больницей.
— Причина вызова?
Сорок танцорок из группы поддержки спортивной команды получили тепловой удар. Женской волейбольной команде срочно требуется искусственное дыхание по методу «рот в рот». Группе манекенщиц необходимо пройти обследование груди. Я говорю, что если они найдут полицейского врача по имени Джон Нэш, то пусть он немедленно выезжает. Если они не найдут Нэша, тогда не стоит беспокоиться.
Элен забирает у меня телефон. Она смотрит на меня, моргает — раз, второй, третий — и говорит:
— Что ты задумал?
Всё, мне остаётся, может быть, единственный способ обрести свободу — сделать то, чего мне не хочется сделать. Остановить Нэша. Пойти в полицию и сознаться. Принять наказание.
Взбунтоваться против себя. Вот что мне нужно.
Противоположность погоне за счастьем. Мне нужно сделать что-то такое, чего я больше всего боюсь.
Глава сороковая
Нэш ест чили. Он сидит за самым дальним столиком в баре на Третьей авеню. Бармен лежит вниз лицом на стойке, его руки ещё покачиваются над высокими табуретами. Двое мужчин и две женщины лежат вниз лицом на столе в кабинке. Их сигареты ещё дымятся в пепельницах, они сгорели только наполовину. Ещё один мужчина лежит в дверях туалета. Ещё один мёртвый мужчина растянулся на бильярдном столе, кий так и остался у него в руках. За баром кухня, там включено радио, но в динамике — одни помехи. Кто-то в грязном, заляпанном жиром переднике лежит лицом вниз на гриле среди гамбургеров, гриль потрескивает и дымится. Жирный сладковатый дым поднимается к потолку от лица мёртвого повара.
Свеча на столе у Нэша — единственный свет в помещении.
Нэш поднимает глаза. Его губы испачканы красным чили. Он говорит:
— Я подумал, что тебе захочется поговорить спокойно. Чтобы нам никто не мешал.
Он в своей белой форме. Мёртвый мужчина рядом — в точно такой же форме.
— Мой партнёр, — говорит Нэш, кивая на тело. Когда он кивает, его хвостик, который торчит на макушке, как чахлая пальмочка, слегка подрагивает. Вся грудь его белой рубашки заляпана красным чили. Нэш говорит: — Давно уже собирался его убаюкать.
У меня за спиной открывается дверь, и в бар входит мужчина. Он останавливается на пороге и обводит глазами зал. Машет рукой, разгоняя дым, и говорит:
— Какого хрена?
Дверь захлопывается за ним.
Нэш наклоняет голову и лезет пальцами в нагрудный карман. Достаёт белую картонную карточку в жёлтых и красных пятнах от соусов и читает баюльную песню вслух, ровно и монотонно, словно считает — словно это не слова, а цифры. Точно так же, как Элен.
Человек в дверях замирает и закатывает глаза, так что видны только белки. Его ноги подкашиваются, и он падает набок.
Я просто стою и смотрю.
Нэш убирает карточку обратно в карман и говорит:
— Ну вот.
И я говорю: где ты нашёл стихотворение?
И Нэш говорит:
— Догадайся. — Он говорит: — В единственном месте, где ты не сможешь её уничтожить.
Он берёт со стола бутылку пива и тычет горлышком в мою сторону.
Он говорит:
— Подумай. — Он говорит: — Подумай как следует.
Книга «Стихи и потешки со всего света» всегда будет там. Доступна всем, для всеобщего пользования. Лежит буквально на глазах. Только в одном месте, говорит он. И оттуда её не забрать.