Ее груди лежат на раскрытой книжке, закрывая по полстраницы.
Устрица никак не отходит. Вены у него на шее вздуваются. Он сжимает кулаки и говорит, обращаясь ко мне:
— Знаете, почему большинство из тех, кто пережил геноцид, становятся вегетарианцами? Потому что они знают, что это такое, когда с тобой обращаются как с животным.
Он так и пышет жаром. Он говорит:
— А в курятниках-инкубаторах, где содержат несушек... вам известно, что всех птенцов мужского пола перемалывают на удобрения — заживо?
Воробей перелистывает свою книгу и говорит:
— Если сравнить наши цены с ценами других поставщиков ритуальных магических принадлежностей, то сразу понятно, что соотношение цена — качество у нас самое лучшее.
Следующее подношение Богине выпиваю я.
Следующее за ним выпивает Элен.
Устрица ходит кругами по комнате. Снова подходит ко мне и говорит:
— А вам известно, что большинство свиней не успевают умереть от потери крови, когда их топят в кипящей воде?
Следующее подношение опять выпиваю я. Вино похоже по вкусу на жасминовые курения. Оно похоже по вкусу на кровь убиенных животных.
Элен уходит на кухню с пустым бокалом. Короткая вспышка нормального настоящего света — это Элен открывает холодильник и достает кувшин с красным вином.
Устрица подходит ко мне сзади и кладет подбородок мне на плечо. Он говорит:
— Большинство коров умирает не сразу. — Он говорит: — Корове на шею накидывают петлю и волокут ее через бойню. И отрезают ей ноги, когда она еще жива. Они очень громко кричат, коровы.
У него за спиной голая девушка по имени Морская Звезда отвечает на звонок по мобильному. Она говорит в трубку:
— “Дуля, Домбра и Дурында”, юридические услуги. — Она говорит: — А какого цвета грибок?
Барсук выходит из ванной, пригибаясь, чтобы попугай не задел головой о притолоку. Кусочек туалетной бумаги прилип к его голой заднице. Его кожа кажется пуырчатой и воспаленной. Как будто из нее повыдергали все перья. Мне вовсе не интересно, сидел ли попугай у него на плече, пока он сам сидел на толчке. В дальнем углу гостиной — Мона. Шелковица.
Болтает о чем-то с Жимолостью, смеется. Она убрала свои черно-красные дреды в высокий небрежный пучок. Ее пальцы унизаны кольцами с большими красными стекляшками. На шее — бессчетные цепочки с талисманами и магическими амулетами. Дешевая аляповатая бижутерия. Маленькая девочка наряжается во взрослую тетю. Она босиком.
Ей столько лет, сколько было бы сейчас моей дочке, если бы у меня была дочь.
Элен возвращается в комнату. Она слюнявит два пальца и обходит гостиную, гася курящиеся благовонные конусы влажными пальцами. Прислонившись к каминной полке, она подносит бокал вина к ядовито-розовым губам. Она смотрит поверх бокала, наблюдая за тем, что творится в комнате. Она наблюдает за тем, как Устрица кружит вокруг меня.
Ему столько лет, сколько было бы сейчас ее сыну Патрику.
Элен столько лет, сколько было бы сейчас моей жене, если бы у меня была жена.
Устрица — это сын, который был бы у Элен, если бы у нее был сын.
Гипотетически, разумеется.
Это могла бы быть моя жизнь, если бы у меня была жизнь. Моя жена — пьяная и холодная. Мы с ней давно уже чужие люди. Моя дочь увлекается оккультизмом и проводит какие-то идиотские ритуалы. Она нас стыдится, своих родителей. Ее бойфренд — вот этот хипповский придурок — пытается затеять ссору со мной, ее отцом.
Может быть, все-таки можно вернуться в прошлое.
Повернуть время вспять.
И воскресить мертвых. Всех мертвых — прошлых и нынешних.
Может быть, это мой второй шанс. Прожить жизнь заново — так, как я только что описал, как я мог бы ее прожить.
Элен в шиншилловой шубе наблюдает за тем, как попугаи поедает себя. Она наблюдает за Устрицей.
Мона кричит:
— Прошу внимания. — Она говорит: — Пора начинать Заклинание. Но сначала нам нужно создать священное пространство.
У соседей израненный ветеран Гражданской войны возвращается домой — к печальной музыке и Реконструкции.
Устрица ходит кругами вокруг меня. Камень у меня в кулаке уже теплый. Я считаю — одиннадцать, считаю — двенадцать...
Мона Саббат должна быть с нами. Нам нужен кто-то, кто не испачкал руки в крови. Мона, Элен, я и Устрица — мы вчетвером отправляемся в путь. Еще одна с виду благополучная, но совершенно несостоятельная семья. Всей семьей — в отпуск. На поиски нечестивого Грааля.
Всей семьей — на сафари. Сотня бумажных тигров, которых надо убить по пути. Сотня библиотек, которые нам предстоит ограбить. Книги, которые надо разоружить. Целый мир, который надо спасти от баюльных чар.
Лобелия говорит Гвоздике:
— Читала сегодня в газете про все эти смерти? Там пишут, что это похоже на болезнь легионеров, но, по-моему, это больше похоже на черную магию.
Сверкая русыми волосами в подмышках, Мона сгоняет присутствующих на середину комнаты.
Воробей тычет пальцем в свой раскрытый каталог и говорит:
— Это необходимый начальный минимум.
Устрица убирает волосы с глаз и давит мне на плечо подбородком. Потом обходит меня и тыкает указательным пальцем мне в грудь, точно по центру моего синего галстука. Давит так, что мне больно. Он говорит:
— Послушай, папаша. — Он тычет пальцем мне в грудь и говорит: — Единственное, что ты знаешь в смысле баюльных песен, это: “Мне бифштекс хорошо прожаренный”.
И я прекращаю считать.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда у тебя сводит ногу. Я кладу руки ему на грудь и отталкиваю от себя. Все умолкают и смотрят на нас, и баюльная песня звучит у меня в голове.
Мне снова пришлось убивать. Бойфренда Моны. Сына Элен. Устрица на миг замирает и смотрит на меня из-под светлых волос, снова упавших ему на глаза.
С плеча Барсука падает попугай.
Устрица поднимает руки, растопырив пальцы, и говорит:
— Спокойно, папаша. Не горячись. — Вместе с Воробьем и остальными он идет посмотреть на мертвого попугая у ног Барсука. Мертвого и наполовину ощипанного. Барсук трогает птицу носком сандалии и говорит:
— Ты чего. Смелый?
Я смотрю на Элен.
Мою жену. Таким вот новым и извращенным способом. Пока смерть не разлучит нас.
Может быть, если есть заклинание, чтобы убить, то есть и другое — чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.
Элен тоже смотрит на меня. Бокал у нее в руке испачкан розовым. Она качает головой и говорит:
— Это не я. — Она поднимает три пальца, соединив на ладони большой и мизинец, и говорит: — Честное слово ведьмы.
Глава восемнадцатая
Здесь и сейчас я пишу эти строки — на подъезде к Бигз-Джанкит, штат Орегон. Мы с Сержантом стоим на обочине шоссе 1-84; рядом с нашей машиной, тут же на обочине, лежит старая меховая шуба. Шуба, щедро политая кетчупом, привлекает мух. Это наша приманка.
На этой неделе в бульварных газетах — очередное чудо.
Его называют Иисусом Задавленных Зверюшек. В бульварных газетах его называют “Мессией с шоссе 1-84”. Какой-то парень катается по шоссе взад-вперед, и если где-нибудь на дороге лежит мертвый зверь, сбитый машиной, он останавливается, возлагает на него руки, и — аминь. Мертвая кошка, раздавленная собака, даже олень, перерезанный надвое трактором, — они вдруг дышат и нюхают воздух. Они встают на своих перебитых лапах и моргают глазами, которые выклевали птицы.
Это записано на видео. Фотографии лежат в Интернете.
Кошка, дикобраз или койот — зверь встает, а Иисус Задавленных Зверюшек берет его голову в ладони и что-то шепчет ему на ухо.
И через две-три минуты олень, собака или енот — еще две-три минуты назад это было сплошь окровавленный мех и перебитые кости, мясо для воронов и червей — убегает к себе восвояси, живой и здоровый.
Мы с Сержантом сидим в машине. Неподалеку от нас, но все же достаточно далеко, на обочине останавливается пикап. Из машины выходит старик, открывает заднюю дверцу и достает что-то завернутое в клетчатый плед. Приседает на корточки, чтобы положить сверток на землю. Машины проносятся мимо в жарком утреннем мареве.
Старик разворачивает плед. Там у него мертвый пес. Груда коричневой шерсти. Ничем практически не отличается от моей меховой шубы.
Сержант достает обойму из своего пистолета. Обойма заряжена полностью. Он возвращает ее на место.
Старик наклоняется над своим мертвым псом, опираясь ладонями о горячий асфальт. Мимо проносятся легковушки и грузовики, а он трется щекой о кучку коричневой шерсти.
Он встает и оглядывает шоссе в обе стороны. Садится обратно в машину и прикуривает сигарету. Он ждет.
Мы с Сержантом сидим в машине, мы ждем.
Вот мы здесь, с опозданием на неделю. Всегда отставая на шаг. Задним числом.
Первые, кто столкнулся с Иисусом Задавленных Зверюшек, были дорожные рабочие, которые, когда перекладывали асфальт, откопали мертвую собаку в нескольких милях отсюда. Не успели они запихнуть труп в мешок, чтобы закопать в ближайшем лесочке, как к ним подъехала машина из проката автомобилей. Подъехала и остановилась. В машине сидели мужчина и женщина, мужчина был за рулем. Женщина осталась в машине, а мужчина выскочил и подбежал к рабочим. Он крикнул им: погодите. Сказал, что он может помочь.
Труп уже разлагался — мешок окровавленной шерсти, кишащий червями.
Мужчина был молодой, светловолосый. Его длинные волосы развевались на ветру всякий раз, когда мимо проносилась машина. У него была рыжая козлиная бородка и шрамы на обеих щеках, под глазами. Шрамы были ярко-красными, и молодой человек запустил руку в мусорный мешок, где лежала мертвая собака, и сказал, что она никакая не мертвая.
Рабочие рассмеялись. И закинули лопату обратно в кузов.
Мешок зашевелился, и внутри кто-то тихонечко застонал.
А потом залаял.
И вот — здесь и сейчас. Я пишу эти строки, а старик ждет у себя в машине, неподалеку от нас, но все же достаточно далеко. Мимо проносятся легковушки и грузовики. На той стороне шоссе останавливается “универсал”. Они приехали всей семьей. Они открывают багажник, и внутри — мертвая рыжая кошка. Чуть подальше — женщина с ребенком сидят у обочины на раскладных стульях, а рядом с ними, на бумажном полотенце, лежит хомячок.